Свой променад вокруг исправительно-трудового учреждения я завершил у двери подведомственной мне каптерки.
Войдя туда, я был приятно обескуражен тем, что предстало моем взору.
Я находился внутри небольшой комнатенки с низким потолком, чью обстановку составлял письменный стол, стул с матерчатой обивкой сиденья и полутораспальная койка, аккуратно застеленная казенным солдатским одеялом. В углу ютилась компактная печка- голландка. За ситцевой выгоревшей от солнца занавесочкой я обнаружил стеллаж с разнообразным инструментом, запасными частями от постовых телефонных аппаратов и разную электротехническую мишуру.
Я с удовольствием расположился на кровати, положив ногу на ногу и ладонями подперев затылок.
Разврат-с!
Невольно припомнились слова одного из командиров нашей сержантской школы: "Крепитесь, ребята, ваше учение и есть ваш последний бой. После него, считай, отвоевались". Командир был прав, хотя полагаю, что полгода сержантского образования с лихвой перекрывали по своим тяготам полный срок рядовой солдатчины.
Я запер каптерку и отправился поглазеть на достопримечательности поселка, но, никаких достопримечательностей не обнаружив, купил у старухи, торчавшей на углу у здания местной пекарни, стакан семечек и, лузгая их, прогулочным шагом двинулся в расположение роты - близилось время обеда.
У проходной мне встретился лейтенант, чье лицо показалось странно знакомым. Последующее мгновение взаимного узнавания сильно испортило мое настроение: передо мной стоял Басеев - усилиями военных медиков не только спасенный, но и возвращенный в строй.
Жизнь, что и говорить, продолжалась…
Соблюдая уставные правила, я небрежно козырнул старшему по званию. Он вежливо кивнул мне в ответ.
Я уже вошел в проходную, спиной чувствуя пронзительный взгляд своего недруга, как вдруг прозвучало:
- Сержант… стоять!
Я замер.
- Ко мне!
Вразвалочку я приблизился к своему бывшему кровопийце.
- Отвыкли ходить строевым шагом, сержант?! - повысил он голос.
- Отвык и привыкать не собираюсь, - ответил я. - К тому же я не ваш подчиненный, поэтому орите не на меня, а в сторону.
- А ты наглец, сука…
- Не усугубляй, лейтенант, - сказал я, преисполняясь холодной яростью. - Ничем хорошим дело не кончится. Задницу я тебе лизать не буду, а начнешь войну - кишки из тебя выпущу хотя бы и на последнем выдохе. У тебя своя гордость, у меня - своя. И пусть они не пересекаются.
- Там, где я родился, - сказал Басеев, сузив свои глаза- маслины, - врагов не прощают, сержант.
- Ну так назначь время и место дуэли, - отозвался я. - Всегда готов.
- Мы пойдем другим путем, - внезапно остыв, рассудительно молвил политически грамотный Басеев фразу из наследия вождя мирового пролетариата и, круто развернувшись на каблуках, направился в сторону поселка.
- Понятно, - сказал я. - Партизанскими горными тропами.
Аппетит все-таки мне горец подпортил, и обед я проглотил, не ощутив вкуса пищи, как-то механически.
В принципе я подчинялся исключительно ротному, а также одному из заместителей командира полка, ведавшему инструкторами, а потому взводный Басеев имел ко мне отношение достаточно условное, но…
Да, именно в этом "но" и заключалась вся, так сказать, диалектика…
После обеда я наведался в канцелярию к ротному.
- Ознакомился с хозяйством? - последовал вопрос.
- Так точно.
- Впечатление о зоне?
- Памятник старины. Охраняется государством. В данном случае - надежно, поскольку стоят часовые.
- Без ребусов, сержант…
- Необходима кардинальная замена всех ограждений внешней запретной зоны.
- А… может, еще сезон простоят? - спросил капитан с тоскливой надеждой в голосе.
- Я не Нострадамус, - ответил я. - Но одно знаю точно: если что-то и делать, то летом, а не зимой. А лето уже завтра.
Капитан задумался. Потом произнес:
- Кстати, мне доложили, что на КП вышла из строя аппаратура.
- Поскольку пришла пора, - бездушно ответил я. - Она еще Бабеля с Мейерхольдом помнила, аппаратура эта.
- Ты без намеков, - нахмурился капитан, полагаю, не до конца уяснив, о ком это я.
- А какие тут намеки? Что у нас, по сути, имеется из исправных сооружений? Единственный забор и вышки. Все остальное - труха.
- Но где я возьму стройматериалы? - Капитан внезапно запнулся, осененный какой-то идеей. - Слушай… - произнес в раздумье, - а вообще-то кое-что можно найти…
- Что именно? - вопросил я требовательно.
- Арматуру, к примеру. Толстую, сантиметра четыре в диаметре…
- Пойдет, - сказал я. - Под опоры малозаметного препятствия. Сокращенно - эм-зе-пе. Вобьем в землю метра на полтора - века простоит.
- А прежними столбами караулку зимой топить будем, - заметил хозяйственный капитан.
- Так, - сказал я. - А что помимо арматуры?
- Еще столбики бетонные…
- Как раз для внешнего ограждения, - вынес я резюме. - Если достанем путанку для эм-зе-пе и колючку - можно считать, дело сделано.
Мной начал овладевать какой-то нездоровый пыл коммуно-тюремного созидания, чей вирус мгновенно проник и в капитана, озабоченно схватившегося за телефонную трубку.
- Куприянов?! - заорал он неведомому для меня собеседнику. - Эй, Куприянов, это Тарасов… Слышно плохо? Да телефон, твою мать, еще этого… Мерхо… то есть царя Николая слышал, м-да… Ты вот чего, Куприянов, ты мне проволоки не дашь? Колючей и гладкой. Да, путанка, точно, соображаешь. А я тебе новый объект караулом обеспечу. И зеками, естественно, осужденными то есть… Точно дашь? На всю жилую зону, учти. Конечно, не шутка. Что? Договоримся? Ну бывай, Куприянов, рассчитываю…
- Даст проволоку? - спросил я начальника по окончании разговора.
- У него нет выхода, - надменно ответил капитан. - И рабочей силы. А для нас она не проблема.
- И когда привезут арматуру?
- Уже сегодня, - последовал четкий ответ.
Затем капитан открыл сейф, извлек из него несколько мятых купюр, наказав:
- Дуй в поселок. Купишь три поллитровки и консервь подешевле.
- Оплата за арматуру? - позволил я себе некоторую иронию.
- Соображаешь, - степенно ответил ротный.
- Что, серьезно?..
- Выполняйте приказ, сержант, - вздохнул капитан, утомленный, видимо, порывом нашего обоюдного энтузиазма. - Водку - в канцелярию, дальнейшие указания - после отбоя.
После отбоя, дождавшись наступления тьмы кромешной, два взвода роты погрузились в бортовой грузовик системы "ЗИЛ", двинувшись в сторону арматурного завода, - объекта, в дневное время находящегося под нашим попечительством и представлявшего собой одну из так называемых "рабочих зон", где вкалывали на благо Родины зеки, производя ценную строительную продукцию.
Ночью объект пустовал, и вместо боевого конвоя в караулке находился безоружный гражданский сторож с милицейским свистком, чье применение в степной глуши могло преследовать разве что оздоровительные цели по развитию объема легких.
Не доезжая несколько сотен метров до объекта, наша машина остановилась на обочине, и солдатам было предложено на некоторое время вздремнуть, после чего я вручил превосходно знавшему сторожа ефрейтору Харитонову вещмешок с консервами и водкой, и тот, небрежно мешок подхватив, двинулся в сторону КП для выполнения ответственного задания ротного.
Прошло около часа, прежде чем из темноты донесся пьяный выкрик выполнившего свою миссию пулеметчика:
- Р-р-рота, в р-ружье!
Солдаты горохом скатились из кузова "ЗИЛа" на землю.
- Ну? - вопросил я Харитонова, бессмысленно таращившего на меня одурманенные очи в свете зажегшихся фар.
- Дед… готов, - доложил он с гордостью. - Я… тоже.
Я махнул рукой водителю: мол, заезжаем.
Арматуру грузили в кузов всю ночь. Я работал наравне с остальными, одновременно подсчитывая количество похищаемого материала.
В роту мы прибыли с рассветом. Невменяемого Харитонова, мычавшего и брыкавшегося, я лично уложил в его койку, на что последовала сонная реплика из угла, где дислоцировались "деды":
- Уже и подельнички, а бодались…
Отмывшись от грязи, солдаты повалились спать.
Я последовал примеру товарищей. Разбудить нас ротный приказал в полдень, не раньше, оставив положенные к завтраку пайки сливочного масла на обед. После обеда желающие могли продолжить свои сонные грезы - наступил выходной, и на службе томился лишь караул по охране жилой зоны, где праздно шатались зеки, радуясь своему узаконенному конституцией блаженному воскресному безделью.
8.
Мое служебное рвение по реконструкции королевства кривых заборов не преследовало задачу выслужить себе какой-нибудь краткосрочный отпуск, тем более по Москве я не тосковал, а диктовалось простой необходимостью чем-то занять себя, помимо бесцельных блужданий по поселку и абсолютно бессмысленных визитов на рабочие объекты, столь малые по площади, что постовые на вышках, не повышая голоса, травили друг другу анекдоты и байки, а в зоне различали не только зеков, но и каждый оброненный ими гвоздь или затоптанный окурок, а уж курили граждане жулики с максимальным к.п.д. по израсходованию низкосортного табака для отравления своих организмов.
Единственным обширным объектом являлся арматурный завод, с территории которого мы отгрузили готовую продукцию, совершив деяние, вполне отвечающее соответствующей статье Уголовного кодекса, хотя - вот заковыка - корыстными побуждениями данное преступление не отличалось, однако термины: "группой лиц", "по преварительному сговору", "с использованием технических средств", - то есть автомобиля "ЗИЛ", - к нашей акции могли быть применимы безусловно.
С другой стороны, листая кодекс, изучение которого было мне просто необходимо из-за специфики службы, я находил во многих его формулировках элементы универсального толкования, парадоксальным образом отражавшиеся на практике наказания за содеянное.
В частности, приняв под командование бригаду зека, способствующую моим обновленческим подзаборным инициативам, я, поинтересовавшись у всех членов коллектива, кто и за что сидит, получил от одного молоденького осужденного следующий ответ:
- За колесо.
- Украл колесо?
- Да, от "волги".
- И получил три года?!
- У меня отягощающее обстоятельство… Применение технических средств.
- Каких?
- Домкрат и баллонный ключ.
- А как же без них?
- Без них - никак, - удрученно согласился собеседник. - А с ними - заполучите трояк!
Вот так!
Народ в бригаде подобрался разностатейный: убийца по неосторожности, с перепугу порешивший залезшего к нему в дом воришку дедовской казачьей шашкой; упомянутый похититель колеса; бродяга неопределенной национальности, знающий двадцать языков населяющих СССР народов и считавшийся ввиду скорого окончания срока расконвоированным осужденным; благообразный старичок, чей нынешний срок пребывания в заключении был пятнадцатым по счету, однако рецидивистом не значившийся, ибо каждый раз осуждался по отличной от предыдущей статье; и, наконец, "аварийщик" по имени Олег, схлопотавший двенадцать лет за дорожно-транспортное происшествие, совершенное им в нетрезвом состоянии.
То, что Олег - личность неординарная, я понял, едва взглянул на него.
Несмотря на сорокалетний возраст, у него было тело тренированного двадцатилетнего спортсмена, в глазах сквозил цепкий, ироничный ум; был он опрятен, и даже зековская спецовка, неизменно выстиранная и отглаженная, сидела на нем как некая аккуратная курточка, подчеркивая внушительную мускулатуру торса и бицепсов.
По слухам, мне стало известно, что ранее Олег служил в КГБ, причем в звании полковника, а дело, связанное с аварией, носит характер загадочный, как, впрочем, и его сегодняшнее местонахождение среди уголовников, противоречащее той установке, что офицер органов обязан в случае осуждения быть помещенным в специальную зону, в среду себе подобных.
Олег только начинал осваивать свой срок, отсидев из него всего лишь три месяца.
Зеки, как я понял, относились к нему крайне недружелюбно: категория "блатных" откровенно угрожала расправой как менту позорному, а "мужики" видели в нем представителя ненавистной им феодальной прослойки коммуно-эксплуататоров, да и вообще наследника боевой чекистской славы, основанной на кровушке народной и повсеместном насилии.
Так что держался полковник в окружении осужденных благодаря несгибаемой воле, недюжинной физической силе, а также и в силу тех обстоятельств, что сами собой селились в сметливых зековских умах сомнения: мол, коли он с нами, то, ясное дело, не напрасно - видимо, решили мусора своего проштрафившегося в чем-то собрата сначала под статью подвести, а потом чужими руками в расход отправить, ан не дурачки мы, чтобы такие планы граждан начальников в жизнь претворять, пусть живет… Мучается, но живет.
Я также подозревал, что и среди администрации колонии, невзирая на возможные жесткие указания сверху, бытовало чувство сопереживания к опальному чекисту - да и кто застрахован от подобной участи? - а потому в мою бригаду "гоп-стоп", демобилизованный приговором полковник попал, скорее всего из соображений изоляции от агрессивной среды бандитов, способных в условиях никем не контролируемой рабочей зоны сделать даже из чемпиона мира по всем видам рукопашного боя набитое переломанными костями чучело.
Тем более накануне моего прибытия в роту одному из лагерных стукачей на том же арматурном производстве вставили в задницу перевитой металлический прут, вылезший заостренным концом из темени. Рьяно начавшееся следствие зашло в тупик: свидетелей убийства, несмотря на все усилия "кума" и его агентуры, обнаружить не удалось, а труп, как ему и полагалось, хранил гробовое молчание.
С другой стороны, если кому-то и жаждалось расправиться с Олегом, он мог бы не торопиться с финальной точкой в его судьбе: двенадцать лет в тюремном положении пария, отмеченного к тому же печатью "легавого", - слишком долгий срок, чтобы пройти его до конца. А если чудом и осилишь такой путь, то встретит тебя, инвалида, пораженного десятком недугов, включающих туберкулез и язву желудка, уже напрасная свобода, если что и сулящая, то скорый переход в мир иной…
Итак, каким бы человеком Олег ни был, испытывал я к нему естественное сочувствие и даже некоторую симпатию за сдержанность его, интеллигентность, очевидную силу характера и умение несуетно, но продуктивно работать.
Симпатия, как правило, чувство взаимное. Уже через несколько часов после нашего знакомства мы говорили с Олегом, не утруждая себя уставными обращениями.
- Сам родом из Москвы? - спрашивал он.
- Может, прозвучит странно, но тот роддом, где я появился на свет, расположен в городе Вашингтон, Округ Колумбия.
- Да ну?
- Вот и "ну". Более того, там и вырос.
- Значит, сержант внутренних войск МВД хорошо говорит по- английски? - перешел он на мой родной язык, и я аж вздрогнул от удивления, поскольку фразу он произнес как американец, без всякого акцента, разве что в речи его прослеживались интонации жителя южных Штатов.
- А вы, гражданин осужденный, случаем, не из Нового Орлеана? - спросил я.
Он рассмеялся. Затем, покачав головой, произнес:
- Лихо ты… распознаешь диалекты. Да, бывал я в этом славном городишке, столь непохожим на поселок Северный Ростовской области…
- А в Вашингтоне?
- И в Вашингтоне. И вообще на всем пространстве от Флориды до Аляски.
Мы сидели в тени забора, раздетые по пояс, отдыхая после трудового физического упражнения по забиванию пудовой кувалдой арматурного шеста в землю на полутораметровую глубину.
Перекуривавшие зеки из моей бригады, равно как и солдатик-конвоир, загоравший с "калашниковым" на зеленой травке, пробивавшейся под майским солнышком во внешней "запретке", с недоуменным интересом прислушивались к нашему диалогу на импортном языке.
Особое любопытство проявил бродяга-полиглот, диагносцировавший нашу беседу таким образом:
- Ого, фирма базарит…
Ударение в слове "фирма" он сделал на последнем слоге.
- Забавная получается картина, Олег, - продолжал я. - Ты бывший комитетчик, это факт общеизвестный. Так?
- Бывший, - согласился он внезапно отчужденным голосом.
- Далее. Английский твой - не из самоучителя. И не из института иностранных языков. Сам собой возникает наивный вопрос: ты шпион?
- Другими словами, - сказал он, - тебе интересно знать, работал ли я в разведке?
- Вопрос, конечно, нетактичный… - вставил я осторожную реплику.
- Почему? Вполне естественный, многократно мне задававшийся… Да, работал. И особенного секрета в том нет. Имею в виду утвердительный ответ по данному поводу.
- Вновь задаю детский вопрос: почему? - сказал я.
- Потому что данный печальный факт отлично известен и котрразведке США, - отозвался он.
- Просто факт или факт со всеми подробностями?
- А вот тут ты попал в десятку, сержант, - усмехнулся он. - Насчет подробностей - напряженно…
- Понял, касаться не будем, - констатировал я, натягивая гимнастерку: к зоне, скрежеща, подъезжал бульдозер, выделенный мне в качестве вспомогательной техники местной строительной конторой.
- Ты - Подкопаев?! - высунувшись из кабины, проорал, досадливо отмахиваясь от черного выхлопа солярки, водитель. - Что делать надо?..
- Зону сносить, - сказал я.
- Ты без шуток давай…
- А я без шуток. Всю внешнюю "запретку".
Водитель выпрыгнул из кабины.
- За слова отвечаешь? - спросил с подозрением. - Или дуру мне гонишь?
- Отвечаю, - сказал я.
- Смотри, не подведи под срок… Я свое откантовался, мне хватит…
- На какой предмет пострадали? - с интересом спросил старожил тюремных застенков - подчиненный мне старичок, помимо различных зон обретавшийся еще в и монастырях, где отмаливал, по его словам, "грехи реализованных искушений", за что в колонии получил кличку Отец Святой.
- За Ленина, - четко ответил бульдозерист.
- Неконкретно, - сказал старичок, букву закона изучивший прежде азбуки. - Из-за него мы тут практически все. Хороший был парень, но долго жил.
- Поддал я как-то… - поведал владелец тяжелой техники. - А тогда на кране работал… Ну, начал разворачиваться у горкома, и стрелой по лысине ему…
- Вы имеете в виду бюст? - спросил бродяга, именуемый Труболетом.
- Хер знает… Статуя, в общем…
- И?.. - болезненно поморщился старец, как будто ощутил прикосновение стрелы крана к своему личному затылку.
- Что - "и" ?.. - растерялся водитель.
- ДТП и хулиганка, - высказался юридически грамотный похититель колес, рассматривая с профессиональным, видимо, любопытством гусеницы бульдозера.
- Это да! - сказал водила. - Но там еще одну статью пристегнули, волки.
- Продолжайте, молодой человек, - заинтересованно вскинулся Отец Святой, видимо, жаждущий всякого знания в практике уголовного законодательства.
Водитель обернулся на клокочущий вхолостую энергией бульдозер, ковырнул носком кирзового сапога землю "запретки", десятилетиями стоявшую "под парами".
- Да я, - продолжил, - судье возьми и скажи: мол, весь ваш Ленин из двух фанер склеен, оттого и рассыпался. Наверное, говорю, и в Мавзолее такое же чучело под колбой балдеет…