Зеки, с появлением капитана значительно повысившие производительность труда, мощными ударами тяжеленной кувалды вгоняли в сухую почву очередной арматурный шест; Отец Святой, сто на коленях, выбрасывал руками со дна ямы летевший между его ног грунт, напоминая дворнягу, отрывающую захороненную ею в землю кость; колесный вор, пришедший на помощь лошади, волочил бетонный столб, страстно прижав его к впалой груди; в общем, все мои гаврики - потные, чумазые, пропыленные, старались как могли, имитируя ударный, бескомпромиссный труд, и капитан невольно смутился, сказав:
- Ладно. На формализме далеко не уедешь. А вот за работу, сержант, будем тебя поощрять. Первое поощрение такое: можешь лейтенанта Басеева послать… Но - интеллигентно, без хамства. Все ясно?
- Так точно.
- Не нравишься ты ему, Подкопаев…
- Обоюдно.
- Но ты смотри… - произнес капитан доверительно. - Это такой звереныш… В общем, не подставляйся. Максимальная бдительность, в общем… Тем более я, может, в госпиталь скоро лягу, язва замучила. А комбат склонен его временно ротным назначить.
Видимо, физиономия моя прокисла столь явно, что капитан, дружески тряхнув меня за плечо, добавил уже совершенно по- свойски:
- Не дрейфь. Я с ним проведу беседу. Скажу: если с инструктором будут конфликты, я тебя, Басеев… Короче, знаю, что сказать. Так что работай, сержант.
Однако, пусть и успокаивал меня кэп уверениями в светлом будущем и в моей служебной неприкосновенности, словами о госпитале настроение он мне подпортил изрядно. Я чувствовал, что вскоре останусь один на один вот так - в плавках, очках и в пилотке, - в клетке с агрессивной, жаждущей моей крови пантерой. Что, конечно же, не вдохновляло.
С другой стороны, разве мог я сравнить свое положение с мытарствами того же Олега?
По сути, у меня имелся единственный недруг, с остальными офицерами и солдатами отношения установились дружеские, и даже зловредный ефрейтор Харитонов никаких выпадов в мою сторону не предпринимал, хотя держался со мной с подчеркнутым отчуждением, не забывая обиду.
Олег же находился в иной среде, где любое проявление хотя бы малейшего расположения к нему, менту, несло в себе не просто осуждение окружающих, но и известную опасность: ага, мол, с легавым корешишься - значит, и сам того же поля ягода…
Даже в моей бригаде он не обладал никаким правом слова, и вся черная работа отводилась ему как нечто само собой разумеющееся. Не будь меня, он бы пахал за всех, не разгибаясь, но справедливость в распределении трудозатрат я контролировал жестко и никакого неравенства не допускал.
Труболет, посвященный в великую тайну моего криминального бизнеса, однажды, правда, попытался проявить некоторую фамилярность, недвусмысленно притязая на привилегии, но таковые поползновения я пресек моментально, сказав:
- За комиссионными - к Лене. Кстати, ты их получаешь исправно. Здесь же выдают только лопаты. А будешь косить на "блатного" - я тебе зрение выправлю вмиг.
И я легонько ткнул зарвавшегося наглеца под дых кулаком, отчего на пару минут он объективно утратил работоспособность, зато обрел столь же объективное уважение к руководителю.
Олег, искоса наблюдавший за процессом воспитания Труболета, заметил мне на английском:
- А ты бы, дружок, в колонии выжил…
- Думаешь?
- Уверен.
- Почему?
- Есть такой профессиональный термин - коэффициент адаптации. По моим наблюдениям, он у тебя за девяносто процентов. И вообще лихо ты навыки определенной среды перенимаешь…
- Ну-ка пойди сюда, - сказал я, присаживаясь в тени под постовой вышкой.
Он присел рядом со мной.
- Я не понял, - продолжил я. - Насчет заимствования навыков. Это хорошо или плохо?
- Хорошо, - ответил он, - когда навыки перед заимствованием классифицируются. Кстати. В зоне ты общаешься с неким Леней.
- Ну, так - привет-прощай… А что?
- Осторожнее, Толя. Влезешь с его компанией в какие-нибудь шахеры-махеры, - он остро взглянул на меня, - неизвестно, чем они закончатся, учти. Кроме того, ты для бандитов - материал расходный… Они с тобой любезны, пока ты при власти и при погонах.
- Я и не обольщаюсь на сей счет, - проронил я.
- И говорит во мне не бывший офицер госбезопасности, а элементарный опыт. И знание уголовного мира. Мира крыс. Хотя, отмечу, многие милицейские, да и мои сослуживцы ничуть не лучше убийц и грабителей, а вернее, именно таковыми и являются.
- Единство и борьба противоположностей, - вставил я.
- Да, верный тезис. А твоя задача на сегодняшний момент простая: без приключений откантоваться тут, коли влип, и - в Москву!
- Знаешь, бывший гражданин начальник, - сказал я, - не обходится у меня ни без приключений, ни без влипаний, вот в чем вся заковыка! К примеру, знаешь, каким именно образом угораздило меня оказаться в твоей компании?
- Любопытно услышать.
И я изложил Олегу перипетии моей индийской эпопеи.
- Ты еще легко отделался, парень, - подытожил он. - Могло быть куда как хуже.
- Как с тобой? - спросил я.
- Вот именно.
- Тогда вопрос: ты вроде совершил аварию в состоянии…
- В этом состоянии по Москве ездит половина личного состава КГБ, - отрезал Олег. - Это раз. А два: выпить рюмку водки можно, поддавшись настоятельным уговорам, к примеру, именинника, как это и было… А затем довезти его друзей, ненужных ему более среди живущих на земле, с загородной дачи до метро…
- Но, - сказал я, - если так обстоит дело, почему ты до сих пор жив?
- Потому что так обстоит дело, - ответил Олег. - Потому что кое-кому я все-таки небезразличен.
- А жена, дети там…
- На прошлой неделе я получил уведомление о разводе. Двенадцать лет, Толя, приличный срок… И я не в праве предъявлять жене претензии.
- Кто знает, двенадцать или меньше, - отозвался я. - Сейчас вон что творится - перестройка, демократизация… Глядишь, какая- нибудь амнистия… Раньше за анекдот сажали, а теперь нам телевизор в роте смотреть не дают: мол, развращает… Так что, возможно, твоя супруга и погорячилась. Другие времена наступают, господин полковник!
- Да, времена наступают тяжкие, - сказал Олег. - Военные. Со всеми вытекающими…
- А что вытечет?..
- Что течет в войну? Кровь.
- И когда же война начнется?
- Уже началась.
- Между кем и кем?
- Между США и СССР.
- Что-то не слышно разрывов бомб…
- А зачем нужны бомбы? Войну можно вести и не объявляя ее. А результат - точно такой же. Миллионы погибших. Разруха. Потерянные территории. Закабаление.
Я посмотрел на небо.
Парило. В безмятежной голубизне звенели жаворонки. Толстые пушистые шмели деловито перебирали своими мохнатыми лапами лиловые соцветия клевера. Ало краснели сады спелой, налитой солнцем вишней.
- Значит, полковник, - сказал я, - демократия, по-твоему, дело чреватое?
- Демократия, - прозвучал ответ, - это тот фрукт, что в России не вызревает. Бардак - да, возможен. Но бардак - не фрукт. Чертополох. Кроме того, демократия - это не форма, а содержание.
- Что касается меня, - сказал я, - то вся эта свора небожителей-маразматиков из политбюро обрыдла так, что любой бардак видится раем.
- Так рассуждают севшие на мель и мечтающие о потопе, - откликнулся Олег. - Но насчет маразматиков - это ты верно высказался. Ленин - Сталин кровью страну заливали, голодом морили, но выжил народ, приспособился, построил государство - хоть и не солнца, но мощное, с запасами и со второй, так сказать, системой моральных ценностей, подспудной, и стала бы такая система в итоге первой и главной… Но на на вершине пирамиды оказались идиоты, вообразившие, что все, шабаш, дело сделано, на том можно и успокоиться. И вместо развития пошла деградация, и вместо тех, кто мог что-то сделать и сделать хотел, наверх поплыло дерьмо… Плотно закупорив поступление кислорода. Неумехи, приспособленцы и жулики. Вот они-то и сыграли роль бомб… Коммунисты, мать их! То есть владельцы партбилетов и теплых кресел.
- А тем временем враг не дремал, - усмехнулся я.
- Ох, не дремал! - согласился Олег.
- И все-таки не верю тебе, полковник, - подытожил я. - Ты же сам из правящей верхушки. И если бы не слетел сюда, в зону, - сидел бы, язык в задницу засунув… И не винил бы ни приспособленцев, ни врага с его происками…
- Я - инструментарий, - сказал он. - Навроде вон той кувалды. Предназначен для выполнения конкретных задач. Но с наковаьней соприкасался… и о чем говорю, знаю. А насчет верю - не верю… Знаешь, гром после молнии раздается. И вот гром ты скоро услышишь.
- Ну-ну. - Я вновь посмотрел на истомленное зноем небо.
Внезапно потянуло свежим ветерком.
Поежившись, я привстал с земли. Степной горизонт затягивало темно-фиолетовой дымкой. Дымку внезапно прорезал золотистый всполох.
- Что там? - спросил Олег из-под навеса вышки.
- Ты накаркал, сволочь! - сказал я.
И тут до нас докатился гром.
- Служу Советскому Союзу! - произнес бывший полковник.
Начальник колонии, майор внутренней службы, именуемый зеками "хозяином", - вежливый пожилой старичок с тросточкой (уголовники лет двадцать назад во время лагерного бунта перебили ему ломом обе ноги) проявлял по отношению ко мне явное расположение и оказывал в деле реконструкции внешней запретной зоны помощь всестороннюю.
Спокойный, доброжелательный, никогда не повышающий голоса, он более напоминал сельского учителя или семейного доктора, а не всесильного главу лагерной администрации, однако же зеки боялись его, как дракона огнедышащего, а мой ротный не раз замечал, что, дескать, это "та-акая лиса!", "та-акая рыбина!", давая понять об обманчивости блаженных манер пожилого майора, перевидавшего на своем веку тысячи людских характеров и судеб.
Но, как бы там ни было, отношения между мной и начальником колонии установились дружеские, производственно-плодотворные, и, когда он обратился ко мне с пустяковой просьбой заменить разболтанные электророзетки в его кабинете, я с готовностью согласился.
Утром "хозяин" уехал в УВД Ростова-на-Дону, вызванный туда своими шефами, оставив мне ключи от служебного кабинета, и в час "сиесты", когда контролеры покинули зону, отправившись по домам на обед, а моя бригада, как обычно, перекуривала под сенью забора, я отправился в жилую зону.
- Надень гимнастерку, - сказал мне на "вахте" начальник караула, - там хрен какой-то пасется… Чрезвычайно уполномоченный, как понимаю.
- Что за хрен?
- Комитетчик, из Москвы… В административный барак поканал, в кабинет "кума". Во, видал, какую нам пушку сдал на хранение… - И сержант продемонстрировал мне увесистую девятимиллиметровую "беретту" в хроме и с позолоченными вензелями на ребрах затворной рамы.
Я набросил на плечи гимнастерку одного из солдат отдыхающей смены и прошел сквозь решетчатые двери "вахты" в зону.
Прежде чем разобраться с розетками, сел в удобное кресло "хозяина" и осмотрел кабинет. Основательный сейф, стулья, письменный стол, вылизанный шнырем ковер, портрет железного Эдмундыча, телефоны, матюкальник "громкой" связи… На задней стороне матюкальника я различил два непонятных по своему предназначению тумблера. Нажав на клавишу питания, щелкнул первым, верхним.
В кабинете резко и отчетливо прозвучал незнакомый злой голос:
- И ты еще претензии, мне, мразь, предъявляешь!
- Какие претензии, Григорий Алексеевич?.. Просто… помочь ведь могли бы, не так разве? А теперь пятерку тянуть…
Разговор, судя по всему, шел из кабинета "кума". И вел его прибывший в зону гэбэшник с одним из зеков.
Я невольно усмехнулся. Вот он каков, тихий, интеллигентный "хозяин"… Умело контролирующий подчиненных с помощью технических средств прослушивания их кабинетов. Прав ротный: еще та лиса!
А вот и гнездо для наушника в динамике…
Грамотный старикан! С большим опытом тюремной чекистской работы!
Разговор между тем продолжался.
- Во-первых, - сказал комитетчик, - ты, Звягин, принципиально не прав. Мы тебе всегда помогали. Но помогали в тех случаях, когда ты нас ставил в известность… о своих художествах. А тут сам и контрабанду наладил тихой сапой, и сбыт иконок…
- Но вы бы мне запретили, ясный день!
- Неизвестно, Звягин, неизвестно… А во-вторых, почему мы не помогли? Откуда такая точка зрения? Ты получил всего пять лет, сидишь в колонии общего режима, работаешь в уютном медпункте, оперативному работнику стучать не призван, поскольку мы тобою рисковать не намерены, имея на тебя серьезные дальнейшие перспективы…
- Да какие там перспективы, Григорий Алексеевич!
- А в-третьих, - безучастно продолжил комитетчик, - кто знает, не будешь ли ты уже через месяц разгуливать без конвоя по улицам Москвы или Амстердама?
- Это… как понимать?
- Тебе известен осужденный Олег Меркулов? - прозвучал отрывистый вопрос.
- Ваш бывший? Полковник?
- Наш бывший.
- Ну да… Здесь он, в третьем отряде. Кукует.
- Обстановка вокруг него тяжелая?
- Не то слово! "Петушкам" - и тем легче.
- Понятно. Вот мы и проявим акт гуманизма. Освободим человека от страданий…
Пауза.
- Мокруха?.. - хрипло спросил Звягин.
Даже из динамика различалось его дыхание - затравленное, с одышкой…
Из меня буквально все антенны вылезли.
- Ну, друг дорогой, - вздохнул комитетчик, - тебе не привыкать, данную заповедь ты нарушал уже дважды… Что лично я в состоянии доказать с таким количеством обличающих…
- Ясно! Но тут не воля, тут зона!
- У меня хорошее зрение, - согласился собеседник. - Я вижу. Зона. Что значительно упрощает операцию.
- Как… упрощает? Это какой риск!
- Никакого. Риска. Вот тебе таблеточка. В воде или же в баланде растворяется моментально. Вечный сон наступает через три часа, а любое вскрытие констатирует смерть без каких-либо явных причин.
- Если по науке, то - картину внезапной смерти, - вяло поправил Звягин.
- С бывшим хирургом не спорю, - последовал учтивый комплимент.
- И каким будет вознаграждение?
- Будет, будет, - заверил комитетчик.
- Насчет Амстердама - серьезно?
- Ох, Звягин-Звягин! - донесся сокрушенный вздох. - Так тебе и не привился патриотизм… Не любишь ты Родину!
- Не столько Родину…
- А нас, да?
- Ну почему…
- Да ты, Звягин, не стесняйся, так и говори: век бы вас не знал и не видел, а я с тобой соглашусь, причем безоговорочно, но… никуда ведь теперь не денешься, дорогой ты мой стукачок, никуда!
- Так как насчет Амстердама? Затравочка? Сладкая сказка? Пища для грез?
- Я работаю с тобой уже шесть лет, - жестко сказал комитетчик. - Так?
- Ну.
- Что "ну"?
- Так, так…
- Я хотя бы раз тебя обманул? Пообещал и не выполнил?
- Нет.
- Тогда какие вопросы?
- Дьявол, - сказал Звягин вдумчиво, - порою обязателен в мелочах, чтобы кинуть по-крупному!
- Да ты просто философ! - рассмеялся гэбэшник. - Однако, философ, придется тебе поверить мне на слово, выбора у тебя никакого. Теперь так: я твой бывший следователь. Приезжал к тебе для выяснения некоторых эпизодов твоего уголовного дела.
- Это ясно, - сказал Звягин уныло.
- Меркулова уберешь дней через десять после моего приезда, не торопись излишне…
- И это понятно…
Я отключил матюкальник и вышел из кабинета, закрыв за собой обитую ватой и грубым дерматином дверь, - полагаю, не случайно "утепленную" таким образом.
Ремонт розеток я решил перенести на более позднее время, когда комитетчик покинет административный барак. Предосторожность, вероятно, напрасная, хотя - кто знает?
У "вахты" я столкнулся с жуликом Леней. Не глядя на него, произнес шепотом:
- Звягина знаешь?
- Медика?
Вопрос словно бы соскользнул у него с уголка губ.
- Да.
- И что?
- Стукач, - сказал я, покосившись в сторону административного барака. - Проверено.
- Вас понял, перехожу на прием.
- Надо выждать дня три.
- Не учи, у меня пятая ходка.
Я скинул на "вахте" одолженную гимнастерку, сказав, что вернусь в зону позднее.
Я думал.
Что подтолкнуло меня сдать информатора КГБ уголовникам? Его прошлое и настоящее хладнокровного, видимо, душегуба? Опасения за судьбу симпатичного мне Олега? Не знаю… Сомнения в правомерности такого поступка мной испытывались немалые. Я ведь тоже подставил под удар чужую жизнь, распоряжаться которой не имел ни малейшего права. Но меня просто заело это мерзейшее в своем бесстрастии планирование тайного отравления, да и персонажи, планирование осуществляющие, ничего, кроме гадливости, не вызывали.
Именно такие соображения, а точнее, эмоции руководили мной, когда, вернувшись в компанию заборостроителей, я поведал, оставшись наедине с Олегом, все услышанное, упомянув также и о своем разговоре с авторитетом Леней.
- Они достанут меня, - грустно молвил Олег. - Не сегодня, Толя, так завтра. А я уже и успокаиваться начал, вот же дурак…
- Да, взъелось на тебя гэбэ основательно, - посочувствовал я.
- Причем тут гэбэ… - поморщился он.
- Ну а кто же?
- Страна, в которой ты родился, на меня взъелась!
- Объясни.
- Он слишком много знал - вот и все объяснение, - сказал Олег. - Ладно, придумаем что-нибудь, главное - информация получена, а значит, мы вооружены…
- Чем, лопатой?
- Оперативным знанием обстановки. Большой козырь, кстати. Учти на будущее.
- Я-то учту, - сказал я. - Но в гроб ты свое знание унесешь, если только не сдернешь отсюда. Причем в самое ближайшее время.
- Помоги, - произнес Олег. - Ну, слабо?
- Слушай, - сказал я. - Не знаю, чему вас там натаскивали в шпионских школах, но меня в сержантской учебке науку о побегах заставляли изучать дотошно. И я изучал. Тем более интересная наука, живая. И скажу тебе так: способов совершения побега - сотни, но нет ни одного, гарантирующего успех. Затем. Сбежать - одно дело. А вот скрыться от преследования - другое, не менее сложное. Как правило, длительность пребывания на воле у беглых составляет от получаса до трех суток… Посади сейчас под охрану меня, инструктора, я бы еще поломал голову, как сделать ноги… И не уверен, что получилось бы.
- Но ведь бегут же…
- Я тебе говорю о правиле, Олег, а не об исключениях. Крайне редких, кстати.
- Так! - сказал он. - О чем мы вообще, гражданин сержант? Что за тема разговора? Еще тебе не хватало брать на себя мои головные боли. Закончили! - И он отправился к бригаде, устанавливающей очередной столб.
На душе у меня было погано.
Я не мог помочь этому человеку. Ничем. И никак. А хотел.
Я не признавал игру без правил с теми, кого правила ограничивали.