- Но тогда вам придется ответить на некоторые вопросы. Вопрос первый. Вы попали в Германию благодаря рекомендации второго мужа вашей мамы, не так ли? Правда, он почему-то носит условное наименование "дяди"…
Ах, Покусаев-Кусачкин, ах, сука!..
- Да, - коротко произнес я. - Было дело.
- Очень хорошо! Вы знаете, чем занимался ваш… отчим?
- Знаю, - сказал я.
- Так… И чем же?
- Ходил на работу, приносил маме зарплату.
- Сержант! - Лицо белобрысого внезапно стало замкнуто- враждебным. - Я ценю юмор, но порой он может привести к слезам… Сейчас решается ваша судьба. И если вы хотите, чтобы она разрешилась благополучно…
- Послушайте, - перебил я. - Вот - вы… Человек из спецслужб. Наверняка с опытом и определенными знаниями. У вас семья. Сын. Может, пасынок. Вы приходите домой и фонтанируете служебной информацией? Вряд ли. А если это так, то долго в разведке или в контрразведке вы не продержитесь. Может, я ошибаюсь. Может, случаются всякие исключения. Но муж моей мамы от второго брака держится в своем ведомстве прочно. И никогда ни единого слова по поводу своей ответственной службы он в моем присутствии не произносил. Я понимаю ваш интерес, он закономерен… Скажу больше: кто знает, вероятно, и стоило бы данный интерес удовлетворить, однако я просто не в состоянии этого сделать. Если очень хотите, давайте я чего-нибудь совру, только подумать надо, навскидку не получается…
- Врать бесполезно, тут вы правы, - согласился белобрысый. - Но тогда… извините, не усматриваю ни малейших причин для оказания вам помощи.
- Жаль, - отозвался я. - Но не это главное.
- А что?
- Главное, чтобы вы не усматривали ни малейших причин навредить мне, вот что главное.
- Не волнуйтесь, - сказал белобрысый устало. - Сдавать вас в когти вашей военной контрразведки мы не будем. Сейчас вам выделят гражданскую одежду, и вы отправитесь в приют для беженцев. Он далеко отсюда, на границе с Чехией. Дайте ваш военный билет…
Я передал ему свой главный документ, опустошенно сознавая, что с этого мгновения становлюсь никем.
- Вы бы позвонили маме… - неожиданно предложил белобрысый. - Пока небезызвестные вам органы не поставили на прослушивание ее телефон.
- А можно?
Собеседник зачем-то посмотрел на часы.
- Да, теперь уже, пожалуй, можно…
Я набрал номер.
- Что такое? - раздался в трубке взволнованный и одновременно сонный голос маман. - Что случилось, Толенька?
- В общем, так, родная, - сказал я. - Произошло интересное событие. Мой командир дал деру с секретной ракетой. Меня прихватил с собой в качестве шофера. Сижу у немцев в плену. В их сегодняшнем демократическом гестапо. Возвращаться из плена считаю нецелесообразным. Ибо - зароют. Ты нашу Чека знаешь. С ее традициями.
- Ты куда не пойдешь, все в беду попадешь… - горестно вздохнула маман, окончательно просыпаясь. - Значит что, отслужил?
- Я хотел бы услышать твой совет, - произнес я. - Это - важно. Может, я горячюсь с решением?
- Ты мне… звони, - сказала она, помедлив. - А я завтра побегу оформлять паспорт…
- Я целую тебя, - сказал я и положил трубку.
- Остаемся в плену? - поинтересовался белобрысый и вдруг прибавил, усмехнувшись: - С Богом?
Я хмуро кивнул. Потом, спохватившись, спросил:
- Я могу просить убежище в США?
К такому вопросу белобрысый был готов, ответив заученной скороговоркой:
- Я представляю германские власти. Обращение в дипломатические представительства Соединенных Штатов - ваше личное дело. Но на сегодняшний момент я имею предписание отправить вас либо в приют, либо в вашу часть. Как скажете.
- Где я могу переодеться?
- Прямо здесь. Сейчас вам все принесут… Кофе хотите? Последний раз предлагаю!
- Водки.
- Будет исполнено, господин сержант!
Утром я очутился в приюте, именуемом по-немецки "азюлем", что по смыслу соответствовало российскому понятию "на дне".
По сути, приют представлял из себя благотворительную ночлежку для иностранцев, претендующих на статус беженца.
С помощью переводчика, знавшего русский язык в такой же степени, в какой мне был известен японский, я с грехом пополам заполнил необходимые анкеты, был сфотографирован для документа, позволяющего пребывать на германской земле, снабжен карманными деньгами, талетными принадлежностями и строго проинструктирован о необходимости ежесуточного ночлега по месту приписки, запрете на любые виды работ и перемещения, выходящие за радиус протяженностью в пятнадцать километров от расположения общежития. При нарушении указанных условий мое заявление аннулировалось и мне предстояла депортация в стальные объятия родины.
Далее мне показали мою комнату, где уже проживал беженец украинского происхождения. Помимо беженца в комнате находились две кровати, стол, пара стульев и тумбочка с небольшим телевизором под названием "грюндик". Беженец, в свою очередь, именовался Николаем.
Комната совмещалась с душевой и туалетом. По окончании осмотра помещения нас пригласили на завтрак. За завтраком и идиоту бы стало понятно, насколько благосостояние и культура Германии отличаются от аналогичных категорий развитого социализма.
В столовой царила просто-таки операционная чистота. На каждом столике в вазочках стояли свежие гвоздики. Изобилие продуктов поражало: колбасы и ветчины, сыр трех сортов, йогурты, бананы, клубника и апельсины…
Беженец Николай - высокий сутулый парень в очках, с каким-то испуганным выражением лица, будто его каждую минуту убивали, сидел за столом напротив меня, рассуждая:
- Ну, повезло мне, вот не думал, не гадал, что русского подселят…
- А русский что, обязательно подарок? - спросил я.
На миг он осекся, внимательно изучая мою физиономию. Потом произнес, понизив голос:
- Да ты посмотри, кто вокруг… Саранча!
Действительно, основные лица, разделяющие с нами утреннюю трапезу, отличались происхождением отнюдь не нордическим и манерами диковатыми: вокруг столов сновала, переругиваясь, хохоча и звеня посудой, пестрая кодла каких-то смуглолицых, похожих на цыган людей, распространявших в окружающее пространство ароматы не парфюмерные, но явно телесные. Аппетиту ароматы не способствовали. Мужчины, словно по договоренности, были небриты, одеты в потертые штопаные пиджаки и мешковатые брюки с пузырями на коленях, а женщины, чьи одежды состояли из каких-то цветастых лоскутов, кормили со шлепками и зуботычинами своих орущих чумазых отпрысков.
- Что за шарага? - спросил я, аккуратно взрезая ножом кожуру апельсина.
- Румыны, албанцы, югославы, - неприязненно покосившись на коллег-"азюлянтов", пояснил Николай. - Осторожнее с ними, нормальных людей тут нет. Одно жулье. Дети и те… Если деньги есть, носи на теле, ахнуть не успеешь - свистнут…
- И вот таких - принимают? - удивился я.
- Ну да… Югославов - точно. Война там… Хотя эти из мирных районов, придуриваются: мол, беженцы. А как их проверишь? Практически невозможно.
- Ну а ты? - спросил я. - По какой причине тут обретаешься?
- А чего сейчас на Украине хорошего? - сказал Николай. - Нищета и бандиты. И всякая сволочь у власти. Вот и пытаюсь… зацепиться.
- Это - понятно, - кивнул я. - Только по такой причине сюда бы полмира переехало. Я же спрашиваю о причине формальной… Чего ты немцам поведал?
- А… Ну, я под Киевом жил… Сказал, что экологически вредная зона, рядом Чернобыль…
Я не удержался от усмешки.
- Ну, а чего еще было придумать?! - раздраженно отбросил на стол вилку мой новый знакомец, сам, видимо, уясняющий наивность подобного мотива расставания с отчизной. - Я же не какой-нибудь там агент КГБ…
- А их чего, принимают?
- Их-то? Конечно! Знают всякие тайны… А ты, кстати, что, из армии сдернул?
- Из армии, - вздохнул я.
- А где до армии жил?
- В Москве.
- Не жалеешь?
- Что жил?
- Не, что сбежал…
- Пока нет. Но скоро, может быть, пожалею.
- Да, вашего брата фрицы сдают, - сообщил Николай, озабоченно ковыряя ногтем в зубах. - Пачками. Безжалостно.
- А чего так?
- Своих проходимцев хватает. С избытком. А тут еще наши… впрягаются. Бедокуры. - Он встал из-за стола. Предложил: - Если имеется желание, поехали в город, тут недалеко. Пошатаемся там…
Я принял предложение сокамерника. Прежде чем нас выслали из Германии, стоило хотя бы в целях общего развития рассмотреть ее поподробнее.
Городишко был так себе, серенький. Шаткая брусчатка мостовых, приземистые особнячки, обшарпанные четырехэтажные здания…
Вообще Германия казалась мне малопривлекательной и довольно унылой.
Ее бывшая социалистическая часть носила явные приметы бездушного бетонного ваяния таких же, как и в СССР, однообразных жилищ-коробок, а исторические здания пребывали в запустении и упадке, лишь кое-где грубо подлатанные и небрежно подкрашенные. В капиталистической части страны я еще не был, но странник Николай утвержал, что там всего-то лишь больше стекла и рекламных огней, ну и, естественно, гораздо чище и ухоженнее, хотя реликтов архитектуры после прошедшей войны осталось считанное количество и на их месте ныне ничем не примечательные новостройки. И обнаружить в Германии город, подобный жемчужинам Европы - Вене, Праге или же Кракову, практически невозможно.
Впрочем, интересовали меня не столько достопримечательности прошлого и современного градостроительства, сколько разрешение своей покуда неопределенной судьбы.
По словам Николая, мы находились в положении подопытных кроликов, не ведающих, что принесет завтрашний день. Наши заявления об убежище должен был рассмотреть суд, на который мы не вызывались, а отрицательный вердикт оглашался следующим образом: заявитель, разбуженный поутру нарядом полиции, торжественно заковывался в наручники и препровождался за рубежи страны - как правило, на покинутую им родину. Причем отныне въезд на территорию Германии ему воспрещался.
Подобная методика вызывала у меня естественную тревогу. Дело мое явно попахивало изменой отчизне, и ворота российской тюрьмы были для меня распахнуты на всю свою ширину.
Кстати, бегство полковника с секретной ракетой никакого общественного резонанса в немецком обществе не вызвало, оставшись сугубо ведомственной заморочкой между российскими и немецкими властями.
Этому я не удивлялся, твердо уже уяснив себе о наличии некоей мафиозного типа договоренности о полюбовном разрешении всех армейских скандальчиков между местными властями и нашими вояками.
Немцы старательно не предавали огласке никаких происшествий, практически ежедневно происходящих по неиссякаемой инициативе советских воинов, терпеливо и безучастно снося любые их фокусы и махинации.
Складывалось впечатление, что, истомленные присутствием нежеланных и агрессивных гостей хозяева просто боялись озлить их какой-либо критикой, а иначе - кто знает? - возьмут да весь дом по злобе разнесут на щепы, а еще хуже - останутся в нем, ведь что в глазах для дикарей всякого рода соглашения, пусть и международного уровня? Хрен уж с вами, догуливай, казачья вольница, стерпим…
Обо всех этих деталях исторического периода вывода наших войск мы и толковали с Николаем, бесцельно блуждая по улочкам провинциального германского микрополиса.
Сокамерник предложил отметить наше знакомство распитием бутылочки хорошего сухого вина. Я не отказался, и мы направились в свежеотстроенный супермаркет "Кайзер" - метастаз распространяющегося и в здешней глуши капитализма.
Я взял со стеллажа бутылку вина, пару шоколадок, пакет с орешками и встал в очередь к кассе. Николай пристроился рядом.
Кассирша пробила чек, погрузила спиртное и закусь в пакет, и мы уже направились к выходу, как вдруг дорогу нам перегородили два рослых паренька, предъявив жетоны службы безопасности.
Я, впрочем, пареньков не интересовал, а вот Николаю предложили подняться по лестнице в будку менеджера, сооруженную в одном из углов супермаркета и являющуюся, как я понял, одновременно наблюдательным бастионом. Любопытства ради я последовал туда вместе со своим новым знакомцем и сопровождающими его лицами, инкриминировавшими Николаю хищение пачки сигарет "мальборо".
Коля не отрицал вынос из магазина неоплаченных сигарет, ссылаясь при этом на врожденную забывчивость и изъявляя готовность оплатить табачное изделие по двойному тарифу, однако стражи порядка сообщили, что уже вызвана полиция и поезд, что называется, ушел.
После такой информации у меня сразу же пропало всякое желание присутствовать при дальнейшем развитии событий. Я шагнул к выходу из будки, кляня идиота, поставившего на карту свою судьбу из-за какого-то грошового дерьма, но покинуть помещение не сумел: навстречу мне шагнули полицейские в салатного цвета рубашечках и последовала команда оставаться на месте. Меня обдало горячечным жаром от холодившего мое бедро "макарова", спрятанного за поясом брюк.
Ко мне полицейские претензий не выказали, но документы потребовали предъявить, изучив с видимым презрением "азюлянтскую" бумаженцию.
Далее произошел неясный, по сути, созвон представителей власти с ведомыми им инстанциями, пачку "мальборо" возвратили на полку, а нас погрузили в полицейский микроавтобус с решетчатыми оконцами, доставив до общежития и передав коменданту.
Хотя невиновность моя была очевидна и к тому же подтверждена по моему настоянию полицейскими, взирал на меня комендант без всякого расположения, подозревая, видимо, в безусловном сговоре с мелким жуликом Николаем, чьи шансы остаться в Германии отныне переместились из нулевой отметки в область отрицательных величин.
Я благодарил Бога, что происшествие не отяготил обыск, иначе обнаружение "макарова" автоматически привело бы меня в острог.
Но повода для особой радости тоже не было, тем более комендант сообщил, что в его кабинете меня ожидают для беседы некие официальные лица. Какие именно, он не уточнил, но я не без оснований полагал, что данные представители прибыли сюда не с целью торжественного поздравления меня со вступлением в должность главы концерна "Даймлер-бенц", а с намерениями глубоко противоположными.
В кабинете сидели два типа в модных пиджаках, аккуратно отглаженных брюках и со вкусом подобранных галстуках. Оба лет тридцати с небольшим; один - лысоватый, в очках - напоминал своей внешностью делопроизводителя-бюрократа, другой же - двухметровая гора мускулов, с носорожьей шеей и глазками этого же африканского животного - смахивал на профессионального мордоворота. Во всяком случае при встрече с ним в темной подворотне необходимым условием уверенности в себе являлся автомат "узи" со взведенным курком.
Мне были предложены кресло и бутылка кока-колы. На отменном английском.
- Господин Подкопаев, - учтиво начал лысый, - вы, как нам известно, просите правительство Германии о предоставлении вам политического убежища.
- Увы, - согласился я.
- Думаю, - продолжал ворковать белым голубем лысый, - ваша просьба будет рассмотрена в положительном аспекте. Я даже в этом не сомневаюсь, уважаемый господин Подкопаев!
- Но, - сказал я.
- Да, - качнул головой собеседник и излучил доброжелательную улыбку. - Но. Мы не можем принимать в свою страну кого попало. И обязаны выяснить все факты биографии переселенцев. Это закономерно, не так ли?
- Так ли.
- Тогда начнем по порядку. Итак, вы родились в Вашингтоне…
Я размеренно и равнодушно отвечал на вопросы, с успехом перепрыгивая через колдобины своей околошпионской деятельности в индийском городе Бангалоре, хотя интерес к этому периоду моей жизни у дознавателя имелся явный; свое великовозрастное забритие в армию объяснил жесткими мерами военкомата, страдающего хроническим недобором призывников, а перемещение из Ростовской области в Германию - протекцией второго мужа мамы, подозревая, что тут-то и начнется старая песня: что знаешь-слышал-видел…
Однако я ошибался.
Лысый довольно-таки внезапно произнес:
- Ваш отчим, Толя, давно не принимает никакого участия в вашей судьбе, так что не надо нам врать. В Германию вас вывезли… - Он запнулся на миг. - На хорошей немецкой машине. Со спецсигналом. Из глубин Ростовской-на-Дону области. А теперь слушайте вопрос, от правдивого ответа на который зависит ваше будущее. Кто находился в багажнике машины?
- Домкрат, - выпалил я.
Мордоворот криво усмехнулся. Лысый сокрушенно почесал затылок.
- А кто… составлял компанию домкрату?
- Запасное колесо, вероятно, - невозмутимо ответил я.
- Он над нами издевается, подонок, - вступил в беседу человек-гора, угрожающе ворочая челюстью.
- Спокойно, Сэм… - холодно произнес лысый.
Сэм? Очень интересно… Я понял: ко мне пожаловали серьезные черти… Хотя нужен чертям не я, а Олег. Или информация о нем. А, собственно, что я знал? Нет, кое-что знал. Новый номер связного телефона. Но только хрен им, а не номер. Не для того спасал я бедолагу-полковника, чтобы затем выставить его на широкую распродажу. А на что-либо хорошее от этих всеведущих мерзавцев рассчитывать ему явно не приходилось. И не благодаря ли их заботам он угодил в тюрягу, кстати?
- Я рекомендую вам, - железным голосом произнес лысый гад, - подумать о своем положении. Вы дезертир, изменник родины…
- Что вы хотите? - спросил я. - Скажите без загадок. А то крутитесь, как плотва возле пустого крючка, пузыри пускаете…
- Хорошо. Вы помогли сбежать из мест заключения осужденному уголовнику Олегу Меркулову. Так? Не бойтесь, мы не коллегия военного трибунала и обвинять вас ни в чем не намерены. Скорее, даже наоборот…
- Ага. Вы пришли наградить меня "Пурпурным сердцем" или медалью "За взятие Берлина"?
- Оставьте свои идиотские шуточки! - взвизгнул лысый, обнаруживая наличие естественных реакций на происходящее. - Иначе вы плохо закончите, господин авантюрист! Спрашиваю вас в последний раз: содействовали вы…
- Во-первых, - перебил я, - все заканчивают одинаково плохо. В итоге. Во-вторых, побег - интимное дело ушлого гражданина Меркулова, и ваши домыслы о моем соучастии - беспочвенны. В-третьих… беседовать с вами о чем бы то ни было я желаю в присутствии консула США, ибо намерен вернуться на историческую родину.
Мордоворот неожиданно от души рассмеялся. Затем полез в карман пиджака, вытащил оттуда американский паспорт, чья обложка отчего- то была черной, а не синей. Приглядевшись, я понял, что мне демонстрируют дипломатический документ.
- Ну, говнюк, - рявкнул он, - ты хотел видеть представителя правительства Соединенных Штатов? Он перед тобой, мистер перебежчик!
- Я хотел бы видеть другого представителя, - заметил я грустно.
- Какого?
- С преобладанием интеллекта над мышечной массой. А не наоборот.
Мордоворот побледнел, закусив пухлую губу. В следующее мгновение он стал красен.
- Ты, видимо, еще не понял, - произнес он, - что героизм - очень плохая карьера…
- Поехали, - деловито засуетился лысый, сгребая с письменного стола какие-то бумаги и поправляя узел галстука.
- Да, хватит языком трепать… - Его коллега поднял свою увесистую задницу из жалобно пискнувшего от долгой перегрузки кресла. Спросил меня: - Где личные вещи?