Череда малых войн конца XX века, окатившая огненными волнами Европу и границы бывшего СССР, принесла многим народам горе и страдания, а участникам конфликтов - боль в сердце и пустоту в душе.
Именно так случилось и с молодым лейтенантом российской армии Дмитрием Погожевым, мечтавшим защищать слабых и обиженных, а попавшим в мясорубку балканской войны. А доброй и немного наивной художнице Наталье, приехавшей в Сухум повидать мать, пришлось поневоле сменить романтическую профессию на белый халат сестры милосердия, бессонные ночи, кровь и смерть гражданской войны.
Содержание:
Сестра милосердия 1
Часть I 1
Часть II 4
Часть III 8
Часть IV 12
Часть V 16
Часть VI 21
На погибель 26
Михаил Фёдоров
Сестра милосердия
Часть I
По паспорту она абхазка, а по сути - трудно сказать… Мама - из Гудауты, отец - из Саратова, сама жила в Ростове, в Курске, в Рудкино под Воронежем. И по жизни настолько же горянка, насколько степнячка. Так уж случилось, что её отец служил срочную в Гудауте, познакомился с её матерью, увёз на Волгу, а потом вдруг оставил уже с двумя детьми - сыном и дочерью - и подался на Север.
Матери ничего не оставалось, как вернуться из саратовских степей на Кавказ.
Её детство прошло среди белогривых хребтов, видимых из окон их дома, звуков моря под обрывом Гудауты и настоянного на травах пастбищ воздуха, какого нельзя вдохнуть ни в одном другом уголке земли. Росла она словно цветок, лепесткам и стеблю которого ничто не предвещало непогоды.
Звали её… кто - Наташа, кто - Наталья, кто - Натулечка, а кто и по-абхазски - Натарья.
За ней, златокудрой девчонкой, с малых лет увивались мальчишки. Но не они больше интересовали её, а окружающий мир, который в одночасье мог очаровать, а мог обдать холодом, мог заставить запрокинуть голову и считать миллионы горошин на небесной черноте, а мог и обжечь ярким, пламенным светом.
Она наслаждалась шкурами, наброшенными на взгорья, которые, как ступеньки, тянулись в высоту и вызывали в душе стремление к рисованию. Её пальцы всё чаще держали карандаш, в тысячный раз выводивший неповторимые рельефы. За этим занятием её часто заставал старший брат Анатолий, который обожал сестрёнку и восхищался её рисунками.
После десятого класса она уехала в Ростов, где поступила на рабфак архитектурного факультета. Получила "отлично" по рисунку, по живописи. Но когда уже оставалось только пройти собеседование, парализовало её маму, и ей пришлось вернуться в Гудауту. Брат не мог помочь - он служил в это время в армии.
Однако тяга к прекрасному не отпускала и привела в Сухумское художественное училище. В училище с восьмиклассной базой образования учились четыре года, а с базой десятилетки - два. И хотя у неё был аттестат, она попросила:
- Примите меня на первый курс!
Хотелось пройти всё от "а" до "я".
Но ей сказали:
- Только на третий.
Она уговорила, как сама рассказывала, "уболтала" приёмную комиссию, и её взяли на второй курс. Среди более юных называла себя "перестарком", училась отлично, не обращая внимания на разницу в летах между собой и однокурсниками.
Тут она познакомилась со студентом-старшекурсником Павлом, так же, как и она, тянувшимся к кисточкам и мольберту. Отец его был строителем, мать - реставратором, они относились к классу не богатых и не бедных, но жили порознь: отец мотался по стройкам, мать облагораживала дома зажиточных грузин по всему побережью от Псоу до Гали. Несмотря на это, они казались Наташе эталонной парой, и она ставила их всем в пример.
Как это часто случается с молодыми людьми, их понесло. Урочные сеансы на пленере продолжались внеурочными на галечном берегу в предзакатные часы.
Это не могло не закончиться тем, чем подобное обычно заканчивается у большинства молодых людей, не познавших жизнь, но вкусивших её сладость.
Наташа оказалась в положении. Это известие будущий папа воспринял без особой радости, предпочтя отношения с девушкой сначала заморозить, а потом и… порвать. Теперь если в вечернюю пору она оказывалась на набережной, то уже без пылкого юноши, который, получив диплом, уехал к отцу в Сочи.
Ей же её природная гордость не позволила броситься за ним вслед; на худой конец, биться за "отца" ребёнка известными способами: пойти пожаловаться на работу (если бы он работал), чтобы прижучили юношу, обратиться в общественные организации, которые тогда имели силу. Она как-то сразу сникла, даже брату Анатолию запретила вмешиваться в её личную жизнь. Ещё не окончив училище, она родила девочку, которую назвала Дианой.
Порой казалось: "Павел одумается. В нём должны пробудиться отцовские чувства". Но сочинский беглец об этом не думал.
Не проявили интереса к ребёнку ни дед-строитель, ни бабка-реставратор, лишь мать Наташи, Неля Борисовна, была без ума от девочки, нянчила и обихаживала её, чем даже вызывала чувство ревности у матери. А сама мать, окончив училище, взяла распределение подальше от Абхазии, в Харьков, где к тому времени после увольнения из армии закрепился брат Анатолий. Он учился в университете и занимал комнатёнку в общежитии. Ей было тяжело ловить на себе взгляды, словно укорявшие: "А, нагуляла!" Один Бог тому свидетель, как она светилась от счастья и как неблагоразумно, быть может, по чьему-то глупому совету, лишил себя этого Павел, думая лишь об одном: чтобы девушка из Гудауты не преследовала его.
В Харькове Наташа устроилась в школу учителем рисования, свободное время посвящая подраставшей дочурке. Всё складывалось удачно. Ей нравился громадный город с большущими площадями, массивами домов, огромными парками. Она бы и не подумала покинуть его, если бы не поняла, как стесняет брата. Анатолий женился на сокурснице Люде, и им самим еле хватало места в общежитской комнатке, к тому же Люда собиралась стать матерью.
При первой возможности Наташа сменила место жительства и оказалась в Рудкино, под Воронежем. Дело в том, что в Гудауту на отдых часто приезжал бывший директор одной из сельских воронежских школ. Он расхваливал край: "Вы представляете, есть такое место, оно как бы сползает с горки к огромной пойме, по которой течёт Дон! Конечно, это не Кавказ, там нет таких высот, но всё равно…"
Он-то и уговорил:
- Давай к нам! У нас учителей не хватает…
Он уехал, а Наташа всё не могла забыть его приглашение. И когда прошло время летних отпусков, она поехала не на Украину, а в Рудкино.
Бывший директор помог устроиться в школу. В село от Воронежа вела дорога вдоль Дона, и у излучины за подъёмом на горку на высоченном холме вытянулось Рудкино с множеством домишек, свинарниками и коровниками зажиточного колхоза.
Деревенская глухомань её не оттолкнула, а, наоборот, всколыхнула в душе что-то давно позабытое. Ведь первые годы жизни она провела на Волге, между Энгельсом и Саратовом, и из детской памяти выплыли степные просторы с такими же обрывистыми берегами, которые удерживали поток воды и направляли на юг.
- Если в Абхазии вокруг камень или глина, то тут чернозём. Бросишь семя в землю, и оно само вырастет, - устроившись на берегу, говорила она дочурке, которая любила чертить на песке.
3
Её дочь Диана пошла в детский сад. Молодая мама привыкала к новому быту: по весне сажала картошку, по осени выкапывала, обирала яблони в пришкольном саду и радовалась жизни, видя, как подрастает её очаровашка.
Кроме рисования и черчения ей пришлось вести биологию. В свободные же от уроков часы она со своей крохой пропадала на Дону и вела бесконечные разговоры с густыми водами, уносившими к Чёрному морю её тайные мысли.
- Что это? - показывала дочка пальчиком вдаль.
- Степи. А далеко-далеко - хребты, хребты… - Это за трубами?
Вдали виднелись коробки атомной станции.
- Да… Она поняла, что лучше постигнешь горы, когда познаешь степи.
Молодую учительницу заставили повышать образование, и она поступила в Курский педагогический институт на художественно-графический факультет.
Училась заочно, воспитывала девочку, работала. Она не думала, что, как её мама, останется без мужа.
Несмотря ни на что, как и до рождения дочери, на неё обращали внимание молодые парни и взрослые мужчины. Но только теперь она к ним относилась настороженно. На чай просились местные ребята. Но всех их Наташа не воспринимала всерьёз.
Смеялась: - Какое вам жениться, когда у самих молоко на губах не обсохло!
Особой назойливостью среди парней выделялся Валерка из соседнего села Гремячьего. Он приезжал на мотоцикле, звал Наташу на танцы в ДК, на рыбалку - перекрывал Дон сетями. Но переступить грань Наташа не позволяла, видя недюжинную силу парня, желанию которого вряд ли могла воспротивиться хоть одна девчонка из села.
Всё шло хорошо, если бы не одно "но": у Наташи стал пропадать голос.
Директриса заходила возмущённая: - Вы что, спите? Ничего не слышно… Видимо, подслушивала под дверьми. Наташа всегда говорила негромко, у неё ученики сидели спокойно. А на второй год… Наташа целый месяц с детьми разговаривала шёпотом.
Потом пошла к врачу.
Тот попросил открыть рот, проверил все связки:
- У вас всё нормально.
Заметил увеличенную щитовидку: - А вот и причина…
Рудкино находилось в двух десятках километров от Нововоронежской атомной станции. Получилось, что приезжий человек сразу и ощутил её влияние.
Врач:
- Вам надо уезжать отсюда…
Ей пришлось снова менять место жительства.
Валерка усадил Дианку в люльку мотоцикла, Наташу - сзади себя на сиденье и повёз в Воронеж. Наташа ехала, а на глаза опять наворачивались слёзы.
Жизнь обдавала её холодом.
На вокзале Валерка впился губами в губы Наташи.
- А что, если никогда не встретимся! - сказал он, вытерев свой рот рукавом.
Наташа с испугом смотрела на бедового парня и радовалась, что уезжает.
4
Она поехала не в Харьков, где Люда уже родила, не в саратовские степи, где её никто не ждал, а в Гудауту к маме.
Их с Дианой встретили тепло. От прежних негласных укоров не осталось и следа.
"Ну и что, что у меня растёт Дианка без отца? Ну и что!" - с юмором воспринимала она теперь казавшиеся ранее тяжёлыми упрёки.
Голос быстро восстановился, но по-прежнему она говорила тихо. Сначала пошла учителем в художественную школу, потом её перевели директором. Но учеников оказалось с гулькин нос: всё больше "мёртвые души".
Она стала возмущаться: - Давайте наберём детей! Видимо, это не входило в планы начальства, и ей сказали: "Не хочешь - уходи".
И она ушла.
Не получилось и с курским пединститутом. Она проучилась два года - у неё образовалась задолженность. Она оставила свой адрес и ждала вызова, но вызова не получала.
Собралась, приехала в Курск в ноябре.
Ей говорят: - Тебя отчислили.
Она попыталась восстановиться, а декан: - Лиц кавказской национальности не восстанавливаем.
Взятку, что ли, хотел, а до неё не дошло.
"Для них грузины и абхазы - одно и то же", - с горечью подумала она и уехала.
Стало горько оттого, что в России могут так относиться к абхазам. Она знала, как грузины их притесняли. Но это было в Абхазии. От своей матери наслышалась о времени, когда запрещали абхазский язык и всё преподавание в школах, в учебных заведениях велось на грузинском, тогда печать в республике перевели на грузинский. Знала, как переселялись в Абхазию грузины, а коренное население вытеснялось в горы. Как блокпостами вырастали грузинские селения - Ачадара, Шрома, Ахалшени. Это не могло остаться незамеченным.
Но Наташа не унывала: росла её дочка, брат приезжал на каникулы из Харькова, у него тоже росла дочь, мама Наташи поднялась на ноги.
Здесь тоже не давали покоя ухажёры. Появился парень из Уфы по имени Сергей. Он регулярно приезжал на море и не упускал случая, чтобы не встретиться с Наташей. Но после истории с Павлом она боялась обмануться ещё раз и все ухаживания отвергала. Её сердце не могли растопить ни настойчивость Сергея, ни его героическое прошлое - он прошёл Афганистан и иногда это подчёркивал, желая выделиться среди одногодков.
"А что Сергей?" - спрашивала себя.
Она ведь видела только курортную сторону его жизни, а какая та на самом деле, не знала.
Жизнь Наташиной семьи текла размеренно, как и жизнь многих тысяч абхазских людей. Благодатный морской берег в летние месяцы наполняли курортники со всей необъятной страны, в осенние - сборщики мандаринов, гранатов, зимой - если можно назвать плюсовой климат в январе зимой - дегустаторы надавленного вина, весной - любители цветения всего и вся.
5
14 августа 1992 года врезалось в память каждого абхаза. Летом у Нели Борисовны в Гудауте отдыхала невестка Люда с двумя детьми, и в этот день все проснулись поздно. Наташа, как обычно, встала и пошла в город. Но она ничего не могла понять. Несмотря на жару, стояла суматоха. Шум. Гам.
Побежала к подруге, которая работала секретарём у архитектора города.
- Что случилось?
Подруга развела руками.
А кругом кричат: - Война! Война! Какая война? С кем? Кто-то сбился с пути, просит: - Пить! Пить! Наташа жила рядом, сбегала за водой. Кто-то кого-то потерял. Гудаута маленький город, все друг друга знают. Наташа того, кто потерялся, отвела домой. Ещё бегала - воду приносила. Где-то кого-то найдёт - отведёт. Часа три пробегала.
И вдруг:
- Девчонки! Медсёстры нужны!
Она:
- Ну что вы? Я ничего не умею!
Ей:
- Пошли, мы тебя научим! Надень какие-нибудь брюки.
Глянула на себя: в юбке. И:
- Да у меня нет…
Потом пошла домой, поискала, нашла белые брюки-клёш. Натянула.
В санатории "Волга" в Гудауте собралось много людей. Мужчины: кто - с ножом, кто - с ружьём, кто - с топором. Женщины - с сумками с едой, с вещами. Складывалось впечатление, что собралась вся Абхазия. Наташа увидела знакомых - афонских, сухумских. Всё бурлило. Несмотря на зной, никто не прятался от солнца.
Наташа обратила внимание на группу людей, окруживших абхаза с широченной грудью и высоким лбом. У него на поясе висела граната.
"Где-то я его видела", - подумала она.
Абхаз о чём-то горячо говорил.
"Руслан Гожба", - вспомнила сотрудника сухумского музея, в который ходила во время учёбы в училище.
Кто-то кричал, не соглашаясь с кем-то: "Не может быть!" Кто-то охал.
А Руслан фонтанировал гортанным голосом:
- Что война будет, чувствовалось. Где-то числа 5 августа в Сухуми народу - на пляже места нет! Приехали югоосетинские друзья. Очень хорошие ребята. У них уже война была. Они лучше абхазов грузинский знают, потому что живут там. И они прямо сказали: "Скоро у вас будет. По нашим разведданным".
- Вот оно ещё когда! - воскликнул кто-то.
- Потом мы поехали в кафе, - продолжал Гожба. - Ну, как обычно, застолье.
Когда тост подняли: "За Абхазию!", "За Осетию!" - гости начали стрелять. Из пистолетов. Салютовать! Потом они исчезли. А видим, нас окружают. Стрельба ведь… Ну, мы на два дня исчезли. Я уехал в Гудауту: здесь материнский дом, надо свечки в храме поставить, помянуть. Возвращаюсь 9 августа. И чувствуется, что-то не то. Много незнакомых людей в городе. Мы же видим. Местных всегда отличишь.
Грузин, армян, абхазов сразу узнаёшь. По походке, по одёжке. И вот 13 августа наступило. Пришёл я на работу в музей. Сел на лавочку, сижу и думаю: "Руслан, ну что-то не так". Женщина работает у нас, она еврейская грузинка, абхазская жена.
Они всё знали. Она мне: дескать, вы, абхазы, плохо вооружены, вас много не оставят. А я смекаю: "Да хоть босы, но в горы уйдём! И от нас драп будет такой, что дорога станет узкой. И двести тысяч человек не пройдёт". Неспроста она…
- Неспроста, - вздыхали вокруг.