И сказано было настолько безразлично, что до Сереги дошло: "базара" с ним не будет, этот нажмет на спуск без раздумья. А Федька увидит и с перепугу все выложит… Так стоит ли?
- Ну, чего, - Плетнев демонстративно решил "оставить пистолет на месте", коробку сбросил с головы Сереги, а сам достал из брючного кармана упаковку "орбита", выдавил один квадратик и сунул себе в рот. И стал жевать, как лошадь, двигая челюстью. - Еще разок повторить? Ты - "турист"?
- Ну, я… - Серега сглотнул свое "я". - А ты откуда? Солнцевский? Или долгопрудненский? Мы готовы платить, скажи, сколько?
- Решу, - махнул рукой. Плетнев. - Я пока сам по себе… Женщину на семь штук вы вчера кинули на Комсомольском?
- Не помню… Мы вчера с троими работали.
- С подругой она была. У обменника напротив метро "Фрунзенская". Вспоминаешь?
- А… ну да… было. А тебе она кто? Для телки вроде старая… Жена, что ли?
- Ха! Была б жена, у меня с тобой уже и базара бы не было, - ухмыльнулся Антон.
В это время за спиной Сереги заворочался Федя - приходил в себя. Все верно, кивнул себе Антон, как доктор прописал. Он тут же подошел к парню, пальцем задрал его подбородок.
- Говори, кто ментом одевался?
Федя дернулся и поднял глаза, сказал тоскливо:
- Да я говорил, не надо было… Я это…
- Братан, - попробовал повернуть к Антону непослушную голову Серега, - ну, пошутили… Клянусь, больше не будем! И вернем, чего взяли, без балды!..
- Где деньги? - спросил Плетнев.
- Ну… - Серега запнулся. - Нет сейчас, но через неделю соберу, гадом буду, и все отдам! Поверь, братан!
- Гадом ты не будешь, ты уже - гад ползучий, - Антон вернулся к Сереге и коротким ударом в челюсть отрубил его. Затем перешел к Федору. - Где деньги, ну?
Тот сжался, но выдавил:
- На кухне… Под плитой ее "бабки" лежат…
- Поглядим, - сказал Антон и ушел на кухню.
Вернулся с бумажным свертком. Он был таким, каким его описала Элеонора. Плетнев развернул его, стал вытаскивать пачки денег, перетянутые аптечными резинками. А ведь были обернуты бумажными лентами, так говорили обе женщины. И Антон вопросительно посмотрел на Федю. Тот понял суть молчаливого вопроса:
- Это мы уже, - хрипло сказал он. - Пересчитывали… Но все деньги на месте, ничего не брали. Можешь даже не считать. Сколько было, столько… - он словно подавился, с горлом у него был явный непорядок. И он стал усиленно глотать, издавая натужные звуки.
- А валюта где? Та, что вы женщинам всучили, а потом забрали? Где, спрашиваю?
- Так… это ж не наша, - Федя сжался, понимая, что теперь и его очередь. - Они и забрали…
- Кто - они? Выкладывай! - рявкнул Плетнев, грозно нависая над парнем.
- Гришка с Ником - из обменника. Это не наши, ихние "бабки".
- Ага, значит, они вам дают во временное пользование и тут же забирают? А что от вас имеют? Сколько отстегиваете?
- Не мы. У них с хозяином расчеты. Я не знаю, не положено.
- Хозяина как зовут?
- Не знаю, - испугался Федя.
И Антон увидел, что сейчас - бей его, не бей, ничего больше не скажет: видно, имя хозяина вызывает ужас, - надо же! Можно было, конечно, нажать, да времени уйдет немало, а там "девушки", небось, уже с ума сходят. И Антон решил кончать с допросом, в конце-то концов, ему какое дело до этих жуликов? Свое вернули - и достаточно пока. Надо будет Петьке Щеткину рассказать, пусть этими МУР займется - их дело.
- Ну, ладно, разберемся и с ними, - Плетнев кивнул, заворачивая пакет с деньгами. - Учти, если чего отсюда взяли, вернусь, и тогда живыми вас уже не оставлю, усек, Акимов Федя?
- Усек, - пробормотал тот. - Так ты от кого, братан?
- От прокуратуры. Устроит?
- Ну, ты - шутник!
- Ага, и вы - тоже.
- Может, развяжешь?
- Сейчас. Бегу и падаю. Сами поработайте. Серега твой через пятнадцать минут проснется. Так что зря можешь не рыпаться.
Плетнев захлопнул за собой дверь комнаты и ушел, хлопнув также и входной дверью. Федор услышал щелчок дверного замка, громко выдохнул и устало привалился к спине брата. Пронесло, кажется, окутанный каким-то непонятным ему туманом, подумал он. Одному развязать затянутый узел электрического шнура было почти невозможно, и Федор стал терпеливо дожидаться, пока очнется Серега, чтобы попытаться развязать себе руки вдвоем.
Нет, не простой мужик был здесь, думал он. И, очевидно, не братан - те так уверенно и ловко действовать не умеют… Хотя, с другой стороны, прикинул он, среди братвы немало и тех, кто прошел и Афган, и Чечню. Бывшие спецназовцы хорошо владели разными приемами, они их не в кино проходили, а в деле. Вот и этот, скорей всего, тоже из этих. Поэтому, наверное, и правильно, что не стали долго тянуть, отдали "бабки", а что еще оставалось? Они ж, эти бывшие, блин, как танки - давят, не глядя. Считай, значит, что сегодня повезло… А лохи? Да их всегда хватит! Придется только просить теперь хозяина, чтоб точки позволил сменить, видишь, как легко этот их вычислил! И точно на адрес вышел. Или кто-то из своих же заложил? Тогда совсем плохо! Придется с Серегой всерьез обмозговать… Да чего ж он никак в себя-то не придет?…
Федор подергал руками, пошевелил плечами, хотя тело сильно болело, - он силен оказался, этот молотобоец! Пожалуй, завтра и не до работы будет…
Серега наконец очнулся, и они уже вдвоем стали растягивать, пытаясь освободить руки, жесткий шнур. Больно было, но тянули, пока не почувствовали, что одна из петель вроде бы ослабла. И появилась уверенность, что еще немного… А когда Федя вытащил, наконец, свою правую руку из петли, а потом, облегченно вздохнув, замер, устало лежа на полу, до его чуткого слуха донесся непонятный, почти нереальный, легкий такой скрежет откуда-то из прихожей…
Элеонора и Светлана сидели молча, почему-то даже стараясь и дышать как можно тише, в машине Плетнева и смотрели в лобовое стекло - там, в конце длинного дома был подъезд, в который ушел Антон. Давно уже ушел. Время тянулось утомительно медленно, просто до сердечных спазм, трудно, а его все не было. Ну, что он мог там делать?
Ведь, по идее, он хотел просто забрать у мошенников отнятые жульническим образом деньги и уйти со спокойной совестью. И сколько на это надо времени? Час, два? Но, казалось, уже вечность прошла, а из подъезда за все это бесконечное время вышел только один человек - мужчина в сером костюме, и больше никто не появлялся. А этот прошел мимо их "тойоты" - Элеонора теперь знала, как называется машина Антона, - даже вроде бы попытался заглянуть в салон, но ничего не увидел и прошел мимо. Женщины отметили этот незначительный факт без всякого интереса и сразу же забыли о нем. Сидеть дальше и бесцельно ожидать неизвестно чего было уже невыносимо. И Элеонора, шумно вздохнув, решительно открыла дверь машины.
- Пойду подышу, - сердито сказала она, - не могу больше!
- Он же не велел уходить! - всполошилась Светлана.
- А я что, ухожу, что ли? - возразила Элеонора, выставляя ноги наружу. - Да и нет никого вокруг, сама видишь…
- Да, в самом деле, никого… - задумчиво ответила Светлана и тоже открыла дверцу - со своей стороны. - Правда, подышать надо, а то я совсем уже…
Что - совсем, она не сказала, но Элеоноре было достаточно и беглого взгляда, чтобы увидеть, что Светлана держится только на нервах, и тех осталось немного.
- Да что мы, в конце концов, - чуть не обозлилась она, - сидим, как привязанные?! Ну кому мы тут нужны, сама подумай? Зато проведем… рекогносцировку, вот, - Элеонора не без труда произнесла это слово.
- А что это? - насторожилась Светлана.
- Потом скажу, - отмахнулась подруга.
Светлана спорить и выяснять не стала, а просто вышла из машины и облегченно вздохнула, распрямляя затекшую в непрерывном ожидании спину.
Они по-прежнему неотрывно наблюдали за подъездом и как-то, видимо, невольно, не сговариваясь, - это точно, - медленно отправились к нему. Такое бывает. Когда идешь навстречу тому, кого давно ожидаешь, то думаешь, что поневоле ускоришь его появление. Это чисто машинальное. Тем более что и машина-то - вон, в десяти шагах сзади, а вокруг ни одного подозрительного человека. Не станешь ведь подозревать в попытке угона машины вон ту бабушку, что сидит на лавочке слева, под сенью кустов? И это ее внук, наверное, играет в песочнице. Элеонора посмотрела и отвернулась, ее все больше притягивал тот подъезд. Как, впрочем, и Светлану.
Женщины неторопливо, сдерживая свое естественное волнение, прошлись до подъезда, постояли и так же медленно отправились обратно, оглядываясь, словно боясь пропустить Антона. Вернулись к машине. Но снова забираться в душную тесноту - это при Элкиных-то замечательных габаритах, - не хотелось. И они неспешным, почти прогулочным шагом, отправились обратно, к подъезду.
Озабоченные женщины не обращали внимания ни на что постороннее. То есть, они фактически точно выполняли команду Плетнева - за одним, малым исключением: не сидели в машине, а прогуливались туда и обратно. И в данный момент шли туда, в сторону подъезда, наблюдая исключительно за ним. С машиной, по их мнению, ничего не могло произойти…
Позади "тойоты" как-то совсем незаметно возник серый тощий мужчина с плешивой головой. Он беспечной, развалистой походкой шел по тротуару мимо Плетневской машины, но, подойдя к ней вплотную, замедлил шаг и вдруг быстро открыл правую дверь и нырнул в салон, на переднее сиденье. Дверь захлопывать не стал, лишь прикрыл за собой. А короткое время спустя так же быстро и ловко он выскользнул из машины, опять-таки не хлопая дверцей, и пошел дальше, по направлению к прогуливающимся женщинам, которые собирались уже поворачивать обратно. Проходя мимо них, он даже слегка склонил голову и, бросив неразборчивое "здрассьте", взялся за ручку двери подъезда. Набирать цифры дверного кода ему нужды не было, маленький обломок кирпича, которым мальчишки, вероятно, пользовались для той же цели, аккуратно лежал в углу металлического косяка, не позволяя двери закрыться до конца. Со стороны небольшая щель была практически незаметна, зато она избавляла от хлопот.
Оглянувшись на уходящих женщин, серый мужчина удовлетворенно хмыкнул и исчез в подъезде…
Глава седьмая
ПЕРВЫЕ ХОДЫ
- Хелло, Алекс! - "грохотал" Питер Реддвей. - Я рад слышать твой живой голос! Вот, кстати, что такое "вертеть углы"? Это не связано с приготовлением пирогов?
Турецкий ухмыльнулся: старина Пит верен себе.
- А у тебя что, беда какая? Майданник на хапок взял? - небрежно спросил он и замер в ожидании ответа.
- Алекс… - после длительной паузы прорезался бас Питера. - Я глубоко уважаю твои лингвистические познания, но… однако…
Дальше он мог не говорить, Турецкий хохотал.
- Старина, все сказанное - проще пареной репы…
- О! - воскликнул тот. - Подожди, опять не торопись… Пареная репа… проще… Это как? - Он, очевидно, записывал новое выражение в свою книжечку.
- Тогда сначала, Пит, - Турецкий отсмеялся. - Вертеть углы - это значит, воровать чемоданы. На фене. А феня - это воровской жаргон. Я тебе когда-то книжечку такую подарил. Вот я и предположил, что у тебя какой-то вор в поезде украл чемодан. Или не было?
- Конечно, нет! Какой поезд? Я в последний раз ездил поездом, когда между нами была холодная война. Нет, я русского писателя читал… И не понял, хм… Ну, а репа?
- Это такой овощ, вроде большой желтой редиски. А выражение означает пустяк, - нечего делать, не о чем и говорить. Для любителя много и вкусно поесть это пустяк, не аппетитно. Едят для похудения.
- Боже избавь! Но - любопытно. И твой звонок, можно понимать, как простое дружеское пожелание узнать о здоровье старины Пита? Отвечаю: проще пареной репы. У тебя больше ничего нет? По моему вкусу?
- Есть, старина, мне твоя подсказка нужна, я одну девушку ищу.
- Я ее разве знаю?
- Еще как! Очень красивая и очень умная.
- Так бывает? - серьезно спросил Реддвей.
- Наша студентка, Пит! Первый выпуск, мы ее Машкой звали…
- А-а-а!.. - почти взвыл Реддвей. - Так это же Марго?! Она теперь очень большой человек, Алекс! Ты к ней на этой… Один момент! Сейчас, я должен посмотреть… - Он, видимо, листал свою записную книжку. - Вот, нашел! На козе не приедешь! (9)
- Да? Ишь, ты… И чем же она у нас занимается? Она, вообще-то, достижима по нашим каналам?
- Она для меня всегда достижима, - значительно и со вкусом произнес Питер. Это он, определенно, набивал себе цену. - Она - личный советник французского президента по вопросам культуры и образования.
- Быть того не может! - воскликнул Турецкий. - Так это ж в самую точку, Пит! Давай скорее ее координаты! Как с ней связаться, старина?
- Как связаться? - с задумчивой значительностью заговорил Реддвей. - Знаешь ли, Алекс, я должен обдумать, как тебе правильно посоветовать…
Вот это да! Кажется, Питера начинает заносить! Ну, жирный негодяй! Нет, немедленно - на грешную землю! Немедленно!
- Так это же превосходно! Значит, все мои надежды теперь только на тебя? А я уж подумывал было, стоит ли, вообще, говорить с тобой по моему делу? Ну, что, мол, сегодня может старина Пит? Правда? А вот когда-то… О-о-о! Президенты великих государств вежливо склоняли головы при встрече…
Турецкий привирал: никакие президенты ничего перед Реддвеем не склоняли, но, что уважали его - это точно. Однако даже такая примитивная лесть отставному генералу все равно была приятна. И, следовательно, одно вытекало из другого: теперь, воздав должное, можно было просить, чего надо.
- Да, было… было… - с достоинством подтвердил Питер.
"Все стареем", - подумал Турецкий.
- Тогда послушай меня, старина, - сказал он, - я по-телеграфному кратко постараюсь изложить тебе суть моего дела, а потом ты сам подумай и сделай вывод: стоит ли мне обращаться с такой просьбой к нашей Маргаритке. К слову, как она сейчас выглядит?
- Давай, я тебе сначала послушаю, - важно ответил Питер.
- Ну, валяй, - кинул Турецкий и спохватился: Питер мог прицепиться к любому, непонятному ему слову или выражению, и тогда весь разговор превратится в сплошной обмен лингвистическими хохмами и изыскам.
И Александр Борисович начал в темпе излагать краткую историю приглашения десятиклассницы Люси Махоткиной во французский колледж, а также - что из этого вышло. К чести Питера, он ни разу не перебил Алекса и не задал ни одного наводящего вопроса. Более того, можно было подумать, что ему, в принципе, безразлична причина, по которой высококлассный следователь Турецкий вдруг с жаром взялся за решение какой-то пустяковой проблемки, вроде той самой пареной репы, и собирается привлечь в качестве помощников чуть ли не самого президента Франции… Так, во всяком случае, могло выглядеть дело в пересказе Турецкого. Но когда рассказ был окончен, Питер позволил себе, наконец, задать и встречный вопрос:
- Алекс, я понял тебя, что ты хочешь обратиться за поддержкой прямо к их президенту? К Николя Саркази? Минуя при этом - тут я не могу не согласиться с тобой - действительно никому не нужных чиновников от образования, да? Которые обожают изображать свои ведомства в виде длинной и неприступной линии Мажино? Я думаю, это было бы очень большой ошибкой с твоей стороны. Если тебя интересует мое собственное мнение.
- Неужели ты именно так понял меня? - опешил Турецкий. - И в мыслях не имел! Я хочу попросить Марго о личном одолжении. Помочь мне каким-то образом связаться с конкретными людьми из приглашающей стороны, чтобы объяснить им всю абсурдность ситуации, в которой оказалась талантливая девочка исключительно по причине российского чиновничьего маразма. Они же этого не знают! Им врут, что она чуть ли не смертельно больна! А на самом деле пытаются воткнуть на это место, предназначенное французами для нее, своего, удобного и нужного им человечка, сынка совершенно охамевшего от вседозволенности богатого российского нувориша. Эти ж наивные французы способны легко клюнуть на элементарную фальшивку!
- Нет, это я как раз понял. Я другого не понимаю, Алекс. Зачем этому твоему отцу потребуется такой сложный и извилистый путь, когда можно все гораздо просто? Сын может сдать экзамен, отец может оплатить учебу в самом престижном учебном заведении. Где проблема?
- Я почти уверен, Пит, что соль данной проблемы заключается в том, что парень никогда не сдаст никакого экзамена. И папашины деньги тут не помогут. А в нашем варианте парень получает возможность учиться во Франции бесплатно. И без всяких экзаменов. То есть, фактически, у нас совершается обыкновенный подлог, участвовать в котором заставляют и саму девочку, и ее мать. Им даже угрожают сделать большие неприятности, если они не откажутся добровольно от приглашения! - Турецкий едва не чертыхнулся: постоянно, разговаривая с Реддвеем и подбирая наиболее точные выражения, чтобы не терять потом времени на "расшифровку" привычных российских идиом, он ловил себя на том, что и сам начинал говорить, как иностранец. Это ж надо так выразиться: "Сделать большие неприятности!" Впрочем, ладно, сойдет, мысленно отмахнулся он. - Пит, их заставляют брать взятки, чтоб они только отказались от приглашения. Ну, а про наших чиновников и некоторых школьных педагогов я тебе и говорить стесняюсь, те уже, как я знаю, взяли, причем без всякого зазрения совести. А вот отца у девочки нет, и защитить некому. Он был хорошим художником, писал симпатичные картины, в кино работал, я давно его знал, мы в одном доме жили. К сожалению, он умер, как многие его собратья. Тяжелые недавние годы, отсутствие заказов, денег… Да что я объясняю, ты понимаешь… Мать воспитала девочку в одиночку. И хорошо воспитала. А вот средств для оплаты ее учебы во французском колледже у нее, естественно, нет, она самая обыкновенная, - ты сейчас будешь смеяться, Пит, - преподавательница философии в педагогическом университете. И зарплата у нее мизерная. На уровне, примерно, московских дворников. Вот так по-доброму и заботливо мы относимся к тем, кто воспитывает наших детей!.. Скажу больше, я полагал, что и само приглашение девочки, и выделенный ей грант на продолжение учебы во Франции, были сделаны и по этой причине тоже. Понимаешь теперь, какую наши чиновники затеяли грязную возню, и какую несправедливость готовятся совершить? И разве могу я пройти мимо?
- Насчет философии, наверное, не совсем смешно… Но очень плохо, Алекс… что у вас так относятся… А мать девочки - еще не очень старая, очевидно?
Турецкий мысленно усмехнулся: ай, да старина! В самый корень пытается проникнуть! Ясен ведь, как на духу, смысл "тонкого" вопроса.
- Самая обыкновенная женщина, Пит. Про таких часто говорят: пройдет - и не заметишь…
И подумал: "Ну да, как же, не заметишь! Еще как заметишь! И задумаешься… А скажи об этом Ирке, считай, нарвался на скандал".
- Так ты хочешь подключить Марго к их департаменту образования, я правильно понял? Чтобы они могли немного надавить, да?