Железная дверь комнаты на чердаке была снабжена звукоизоляцией, но каминная труба и кухонный лифт доносили снизу странные искаженные шумы. Настя прислушивалась к каждому звуку, пытаясь понять, что там происходит. Кажется, там, внизу, спорили, а может, даже дрались. И, скорее всего, из-за нее. Сейчас придут пытать, а может, сотворить то, что хуже пыток и смерти. Оставался один выход, загодя обдуманный, но все равно отвратительный. Метнувшись, Настя оказалась возле кухонного лифта. "Что же я делаю? - Ее руки сами поднимали заслонку. - Как же я оттуда выберусь?" - Ей пришлось скинуть туфли и колготки, чтобы не скользить. - А, была не была! И, ногами вперед, крепко держась за деревянный бордюр, окружающий отверстие, Настя проникла в шахту лифта. Отодвинув проходящий через центр шахты трос, она ступнями нащупала противоположную стену. Держаться можно. Пальцы вцепились в бордюр до побеления, болью вопя о нежелании с ним расставаться. Нет, надо! Никогда не сдавайся, отважная лягушка. И если даже ты совершаешь глупость, все равно не сдавайся. Настя постепенно втягивалась в отверстие. И когда она втянулась полностью, заслонка, негромко хлопнув, вернулась на место. Стало совсем темно.
Внутри оказалось просторней, чем казалось. А вот удержаться между скользкими металлическими стенками было гораздо труднее, чем она рассчитывала. "Падать высоко, переломаю руки, ноги, позвоночник… Только не нужно об этом думать, и без того невесело". Занятия спортом помогали девушке держать равновесие, хотя мышцы без тренировки ослабели. С каждым сантиметром кабинка, зависшая на втором этаже, приближалась. "А что произойдет, когда я на нее наступлю? Потолок провалится? А если они обнаружат мое отсутствие, включат лифт и трос разрежет меня пополам? Ну, уж это глупости! И потом, лучше погибнуть от несчастного случая, чем попасть в руки этих… этих…"
В глубине души Настя не считала, что одна возможность лучше другой. Она просто старалась себя подбодрить. Получалось не очень.
16
Пройдя зимний сад и столовую, Павел Сальский толкнул дверь в морозильную камеру. Дверь не поддавалась. Вот хрень собачья, там же задвижки изнутри не предусмотрено! Кому там запираться, несуществующим свиным тушам? Разгоряченный преследованием и уверенный, что теперь-то Шестаков никуда от него не денется, Сальский ударил в дверь всей своей мускулистой массой, еще, и еще, и еще… На третьем ударе дверь легко распахнулась. В темноте прошуршали шаги бегущего и остановились.
- Погоди, свинья! - Сальский не узнал своего голоса, но грозный тон крайне понравился ему самому. - Сейчас я из тебя тушу сделаю!
- Паша? - прошептал из дальнего левого угла Шестаков: эхо старалось запутать Сальского, отражаясь от железных стен. - Я думал, это они… милиция…
- Которую ты на нас навел?
- Я никого не наводил. - Разговаривая с Сальским, Шестаков не стоял на месте, но шел не к нему, как надо бы, а постоянно двигался, отступал, кружа под свисающими железными крючьями, отбрасывавшими причудливые хищные тени в свете, падавшем через открытую дверь. - С чего ты взял, Паша? Если бы навел, я бы сюда не пошел. Я, Паш, честно говоря, запаниковал. Это твое дело, военное…
- Мое дело, подонок, киллерское. - Освещение было из рук вон плохим, но "морских котиков" тренировали уничтожать противника даже в осенние штормовые ночи. Усыпив бдительность Шестакова тем, что оставался на месте, якобы отказавшись от преследования, Сальский одним стремительным прыжком сбил его с ног и прижал к ледяным, влажным от сырости плитам пола. - И ты сейчас в этом убедишься. Говори, какой у них план действий?
- Что за ерунду ты придумал, Паша, - прохрипел Шестаков. Хрящи горла под жесткой рукой Сальского захрустели. От дикой боли Шестаков взвыл, но крик получился сдавленный.
- Говори! Слышишь, говори! Иначе сейчас на тот свет у меня пойдешь с чертями разговаривать.
Ощущения физической силы, готовой сотворить с ним что угодно, были Кириллу внове. Он даже в детстве никогда не дрался: был примерным мальчиком… "Что так, что по-другому, все равно погибать, - мелькнула мысль. - Но, если сказать, может, погибать и не придется?" Он сдался.
- Две группы, - торопясь, забормотал Шестаков. Рука Сальского временно ослабила хватку, и это было главное. Какое счастье - глоток свежего воздуха! - Одна через лифт, другая через канализацию… Они поджидают в канализации… Захватить с поличным…
В полутьме Шестаков лишь приблизительно мог различать черты склоненного к нему лица бывшего "морского котика". Но то, как исказился его тонкогубый рот и стиснулись челюсти, как заходили желваки под кожей, заставило жертву закричать, тратя остатки скопившегося в легких воздуха. Воздуха не хватило, и крик вылился в кашель.
- Кашляешь? Покашляй, птичка. С поличным… как бы не так…
"Этот человек - сумасшедший, - подумал Кирилл. - Как же я до сих пор ничего не замечал?"
Матвей Пикаев привык к тишайшему бункерному существованию, куда не вклиниваются телефонные звонки, неожиданные визиты давно забытых родственников и приятелей, привык к тому, что под землей намного спокойнее, чем на земле. Поэтому сирена оглушила его, заставила сильней забиться сердце, завибрировать самые чувствительные нервы. "Братцы, что стряслось, куда бежим?" - пытался узнать он у охранников, но те не отвечали и только торопили, велели складывать картины. Личные вещи бросили так, да и много ли у каждого было вещей!
- Как это "что стряслось"? - бодро крикнул ему издали Олег Земский. - Ежику понятно, Матвей, капец настает бункерному существованию. Завтра в газетах появятся во-от такенные заголовки: "Банду преступников-художников достали из-под земли!"
- А ты-то чему радуешься? - удивился Матвей.
- А что мне, рыдать, что ли?
Охранники прикрикнули на балагурящего Олега. Они сами не усматривали тут ни малейшего повода для радости.
- Куда нам? - донимал охрану вопросами Анисим Земский и добился-таки ответа:
- В канализацию!
- Бр-р-р! Погодите, я хоть сапоги надену!
- Поздно! Срать да родить нельзя погодить!
- Ага, и драпать тоже!
"Идиоты! - подумал Матвей. - Деньги наши гавкнулись, сами, того и гляди, на нары попадем, а они веселятся! Должно быть, это нервное".
Сам он похватал кое-что из предварительных этюдов картины, над которой работал в последнее время: этюды, в которых узнается рука одного автора, стремящегося подделаться под другого, - тоже улика. Каждый из художников брал оригинал картины, которую в последнее время копировал.
- Скажите, скоро тут будет милиция? - донимал всех невысокий плотный человечек, который, по сведениям Матвея, и являлся зарубежным главой всего предприятия. - Неужели ничего нельзя спасти?
Матвей воззрился на него с неприязнью. Уж чья бы корова мычала…
Отступая подальше от звука выстрелов, они оказались у входа в недостроенную часть бункера, откуда сыро попахивало отходами человеческой жизнедеятельности. Художники заранее собирались с духом: им-то лучше, чем кому бы то ни было, известно, что ожидает впереди. Пересекая ручей по скользким камням, требовалось не свалиться. Преодолевая бетонную трубу, выводящую в канализационную систему Раменок, надо было крепче держаться на ногах, потому что система вентиляции была непредсказуема и сложна и в ветреные дни труба начинала действовать как аэродинамическая. В общем, мало хорошего, но что поделаешь: за что боролись, на то и напоролись.
Матвей бдительно присматривал за подчиненными. Что-то братья Земские вроде чапают налегке…
- Анисим, - окликнул брата Олег, - а ты взял Шермана? Картину с бабой-ангелицей?
- Как, разве не ты ее взял? Я не нашел…
- Тьфу ты, блин, я же предупредил тебя: она в мастерской, под лампой! Тормози, возвращаемся.
- Я вам дам "возвращаемся", - хмуро прикрикнул охранник, следивший, чтобы подопечные не отклонились от намеченного пути. - Вас там в капусту покрошат.
Невольно все замолчали. Тишину тревожили звуки выстрелов. И звуки эти приближались.
17
Тем временем на даче события развивались стремительно. Когда в калиточный проем, расширив его наступлением, посыпался вооруженный народ, выучка "морского котика" не дала Жоре Рубежову растеряться. Первых нападающих он полоснул очередью из автомата, одному вонзился за ключицу точный и блестящий, как скальпель, десантный нож, и Жора успел заметить, как валится он на расчищенный, замощенный, коричневато-красный плац двора, на котором незаметна кровь. Пока последующие до него добирались, Рубежов опрометью бросился в дом. Замок исправно защелкнулся. Дверь наверняка будут ломать, но на это уйдет много времени. Главное, Настя. Раз пошла такая пьянка, заложницу необходимо схватить и выставить на обозрение атакующих. Когда нож морского спецназовца прижмется к нежному девичьему горлу, впечатываясь в него до надреза, Грязнов по-другому запоет. Пока сотрудники "Глории" возились с дверью внизу, Жора неуклюжими от спешки пальцами открывал комнату на чердаке. Он влетел туда, как торпеда…
В первый момент ему показалось, что Настя скрывается в углу между распахнувшейся дверью и стенным выступом. Проверил - пусто. Выскользнула в коридор мимо него? Такого просто не может быть. Под кровать она залезть не могла, но на всякий случай Жора проверил ящики: может, свернулась там клубком и закрыла сама себя изнутри? Снаружи бушевали его преследователи, а в комнате Жора, как идиот, искал девку, которая просто испарилась.
Прибывший в поселок Майсурадзе привез ключи от дома, но внутри сотрудники "Глории" застали одного лишь Жору, который бросил оружие, показывая, что не желает сопротивляться. Был Жора в рыбацком поселке, был в армии, был на службе у бандитов и на зоне как-нибудь приспособится.
- Где Настя? - тряс его Денис, а Жора, сантиметров на восемь выше, только пассивно мотал головой.
Слабый стук в стену прервал поток однообразных вопросов. Этот звук стал сигналом к Настиному спасению…
18
Расположась под нависающим верхним ярусом зала общественных собраний, цепь атакующих бункер слегка высунулась за пределы неуязвимости, и вот - коротко вскрикнув, молодой сотрудник "Глории" упал, раненный в грудь. Но за ним шли другие, они, рассредоточась, стали бить в одну точку - узенькую средневековую бойницу кабины осветителя. Еще двое раненых с криками упали на ступени, уползая в безопасное место. Но опытным взглядом генерал Грязнов уже приметил ведущую наверх лесенку. Пока одни боевые товарищи снизу продолжали отвлекать засевшего наверху (и, возможно, не одного) снайпера, другие бежали захватывать снайперское гнездо. Через полминуты приглушенные выстрелы и финальный крик сверху возвестили, что зал общественных собраний для прохода безопасен.
Кабинка наверху, посреди которой лежал труп охранника с пробитой головой и окровавленными руками, продолжавшими сжимать автомат, таила в своих недрах немало интересного. Раньше она выполняла функции радиорубки, осветительной будки и будки киномеханика. На полках вдоль стен громоздились запыленной грудой круглые железные коробки. Что в них? Запись такого-то съезда… запись еще какого-то съезда… ага, вот комедия, детектив… Что-то грустное было в мысли о том, что вот такими примитивными средствами деятели советского правительства собирались отгородиться от мысли о бушующей за пределами Раменок-2 ядерной зиме.
Через зал общественных собраний они попали в длинный, похожий на тюремный, коридор, откуда приоткрытые двери вели в небольшие комнаты. В комнатах валялись на полу консервные банки и похожие на толстых разноцветных червяков тюбики из-под засохшей масляной краски, сушилось застиранное мужское белье. Безрадостный быт… Картин не было ни одной, или, по крайней мере, в глаза они не бросались.
Зато за несколькими однотипными жилыми комнатами их ждала награда: зал для фальсификаций. Об этом говорило оснащение: большая ультрафиолетовая лампа, которой засушивают свеженаписанное полотно, чтобы придать ему старинный вид; тушь и чайная заварка, которые делают краски темнее; несколько разновидностей холста - двадцатые годы, тридцатые, сороковые. Холст для подделок добывался просто: покупалась незначительная картина нужной эпохи, с нее смывались краски, и новая копия наносилась на материал, к которому даже у самого придирчивого эксперта не могло быть претензий. Имелись здесь, конечно, укрепленные на штативах лупы, позволяющие дотошно изучить и воспроизвести мельчайшие, даже случайные, детали, характеризующие исходное произведение искусства.
- Турецкий! - изменившимся голосом позвал друга Слава Грязнов. - Поди сюда! Тебя ждет твоя красавица.
- Ангел в аду? - издали спросил Турецкий. Неужели он увидит эту картину? Он переставал уже надеяться, что когда-нибудь это произойдет.
- Она, она! - Никогда такого голоса у Славы не слышал: будто смеется сквозь слезы. - Смотри, ради чего мы рисковали жизнями… И, между прочим, сейчас рискуем.
Турецкий, все еще чего-то опасаясь (то ли разочароваться, то ли увидеть, что картина повреждена, то ли повредить ей дотошным взглядом), пошел на зов друга. Он целомудренно начал с созерцания черно-зеленого склона львовской горы, изъеденного, словно сотами, печами, где пылает огонь. Обжегся, перевел взгляд на скорбную девушку, отводившую белой лапкой от лица прядь густейших черных волос. И только после этого посмел открыто и прямо взглянуть в лицо земному ангелу Бруно Шермана - Марианне Штих. Это был ангел, и при этом женщина из плоти и крови. Она умела любить, она умела отстаивать любовь. Ее любовь к художнику и всему, в чем он явил свой талант, была настолько велика, что не исчезла даже после смерти.
Депрессия, говорите, Вениамин Михайлович? Много ваша наука понимает. Какие замысловатые и при этом неубедительные объяснения. Просто эта картина позвала на помощь Сашку Турецкого, который тогда еще ни сном ни духом не ведал о ней и о Бруно Шермане. Она призывала его изо всех сил, чтобы он спас ее от жуликов, которые своими грязными руками пачкали память художника.
И теперь, стоя перед запечатленным на холсте чудом, Турецкий чувствовал, что кошмарные сны оставили его навсегда. Его дело, в сущности, завершено.
Но, чтобы завершить его по-настоящему, придется еще потрудиться. Разоблачить Файна, как уже разоблачили Шестакова… Кстати, где Шестаков? Турецкий чувствовал ответственность за этого нечестного, но, как-никак, доверившегося им человека.
Самая неприятная, хотя и не самая рискованная, часть операции выпала на долю тех сотрудников МУРа и "Глории", которые шли на приступ через канализацию. Для этой цели их снабдили резиновыми костюмами. После того как отодвинули железную крышку люка, каждый из них с тоской принюхался к аромату, который поднимался снизу. Виднелись железные скобы, прикрепленные к совершенно отвесной стене. По таким запросто лазят раменские труженики, обслуживающие этот неприличный, но необходимый участок коммунального хозяйства.
- Слушай мою команду! - негромко приказал командир группы захвата. - Вдохнуть, выдохнуть и не дышать.
Ставя ногу на первую ступень, ведущую в шахту, сотрудники правосудия так и поступили. Самые стойкие задерживали дыхание на минуту, что достигалось подводными тренировками. По мере приближения к центру канализации "аромат" становился все насыщеннее, хотя наверху это показалось бы невозможным.
Бойцы не жаловались: и не в такое дерьмо им приходилось нырять с головой, выполняя задание. И то, что дерьмо было чистеньким, пахло духами и украшалось бриллиантами, сути не меняло. А запах канализации - что ж, нормальный рабочий момент. К костюмам прилагались еще респираторы, но в них дышать было слишком тяжело, так что их оставили на крайний случай.
В нижней, горизонтальной, трубе протекала вязкая река. Брести приходилось по течению, которое подталкивало в щиколотки. Лучи фонариков освещали то свисающие с потолка шевелящиеся заросли многолетнего налета, то стремящийся по волнам этой реки забвения рваный ботинок. Но водились здесь и действительно живые обитатели: со слипшимся бурым мехом, с розовыми голыми хвостами, они порскали в разные стороны из-под ног, и в их писке слышалась агрессия: это была их территория, пришельцев здесь не ждали. Задумчиво бормотали фильтры, отделяя задерживавшуюся здесь плотную часть нечистот от жидкой, которой предстояло проследовать дальше, в более совершенные очистные сооружения.
Главный в связке озабоченно светил фонариком на запакованную в целлофан карту. Разветвления подземных трубопроводов города Раменки были не такими сложными, как московские, но достаточно запутанными, чтобы заблудиться. Пока они двигались правильным курсом, и, если в бункере все идет по плану, скоро предстоит встреча с художниками и вдохновителем всего процесса, мистером Файном. "Будем брать файного хлопца Файна!" - повторяли они украинскую шутку Александра Борисовича.
Турецкий первым вошел в ту часть Раменок-2, которая на плане не была отмечена как стратегически важная. Завершалась она неосвещенной комнатой, под потолком которой с трудом просматривались ряды крючьев. Вправо от центра с одного крюка свисало мокрое пальто, с которого капала на пол вода, образуя темную лужу. Кто и зачем его сюда подвесил? Турецкий не знал ответа на этот вопрос, но опыт подсказывал ему, что это неспроста. Он перезарядил пистолет и обвел им шевелящееся переплетение света и тьмы.
- Спокойно, - раздался позади него голос, - не двигаться. Ты у меня под прицелом.
- Ага, вот и господин Сальский.
- Так вы меня знаете? - Почему-то факт своей известности милиции заставил Сальского переменить обращение с "ты" на "вы".
- Конечно. Выдающаяся личность, в прошлом "морской котик". В Америку не попали, как хотели, но у нас уже прославились.
Сальский издал короткий смешок, в котором слышалось что-то надтреснутое.