То, что скрывалось под красными черепичными крышами, меня, если честно, особо не порадовало. Там оказались обычные казарменные помещения, правда достаточно комфортабельные, если судить по нашим российским меркам.
В дортуарах, рассчитанных на взвод, был даже холодильник с напитками, не говоря уже о кондиционере. Но койки не отличались комфортностью – обычная солдатская постель, в меру жесткая, с чистым накрахмаленным бельем и крохотной подушкой, похожей на блин.
Правда, многолюдьем казарма не отличалась. Лишь у входа неприкаянно слонялся одетый в защитного цвета рубашку и шорты волонтер с мачете, прицепленным к узкому поясу, да в каптерке нас встретил улыбчивый мулат, лопотавший на незнакомом мне языке.
Наверное, остальные обитатели этого лесного жилища в настоящий момент занимались тем, чем и положено людям военным, – откуда-то из глубины зарослей слышались выстрелы, приглушенные расстоянием вопли, обычно сопровождающие рукопашные тренировочные бои, и резкие, отрывистые слова команд.
Получив униформу – такую же, как на дневальном, только без устрашающего вида тесака-мачете, – я прошел на свое место и прямо в обуви завалился на кровать. В казарме царил полумрак, и я не заметил, как задремал, – три месяца пансионного рая подействовали на меня расслабляюще…
Пробуждение было словно всплеск молнии в грозовом небе – черная, колеблющаяся пелена, сгусток материи, мгновенно материализовавшийся в ослепительно сверкающий посох, и до боли в груди уплотнившийся воздух, сопротивляющийся нацеленному в мои ребра удару.
Еще не успев как следует разлепить отяжелевшие от сна веки, я провел элементарный, но очень эффективный прием айкидо – бросок из положения ханми-хантативадза.
Раздался приглушенный вскрик, я вышел из кувырка в боевую стойку, готовый продолжить смертельный поединок с пока еще неизвестным противником… – и очутился в кольце гогочущих парней самых разных возрастов (примерно от двадцати до тридцати лет) и национальностей.
У моих ног лежал, постанывая, огненно-рыжий, веснушчатый верзила и сконфуженно потирал ушибленные места. Рядом с ним валялась короткая палка.
– Э-э, кентуха, попридержи грабли! – широко ухмыляясь щербатым ртом, из толпы выступил длинный хлыст с коротко остриженной круглой головой. – Тут все свои.
Он говорил по-русски, и я от неожиданности вздрогнул и попятился.
– Ну ты мочишь… – покачал он головой, помогая рыжему подняться на ноги. – Это у нас тут такие шутки. – Долговязый соотечественник пинком отправил палку в угол. – Если служил в армии, то помнишь – "прописка". Но в фатерлянде бляхой ремня, а здесь – дубиной…
Длинный говорил с едва заметным акцентом, иногда запинаясь и подыскивая нужные выражения.
– Ладно, немчура хренова, р-разошлись! – прикрикнул он на собравшихся и повторил команду на иностранном, похоже – испанском.
Парни без лишних слов разбрелись по казарме, а мы с долговязым вышли наружу и уселись в тени на древесный ствол, служивший скамейкой. – Куришь? Нет… Лады. А я закурю…
Соотечественник выудил из походного портсигара крепкую сигарету без фильтра, щелкнул американской бензиновой зажигалкой и жадно затянулся.
– Дефицит, – продемонстрировал он сигареты и спрятал герметически закрывающийся металлический футляр в карман. – Местные сигары чересчур крепкие, а когда курю с фильтром, то по ночам кашляю, что твой чахоточный. – Помолчав чуток, вдруг сказал с тоской:
– Знаешь, браток, я чертовски рад лицезреть в этом вонючем раю твою русскую мордаху. Как они мне надоели, все эти Жозе, Джеки, Джимы и прочая. До чего дошло – родную речь начал забывать, мать твою так! – Оно и понятно… – вяло откликнулся я на слова земляка.
Конечно же мне хотелось узнать побольше и о нем самом, и о повадках в этом тренировочном лагере, например, кто эти парни и за чей счет их содержат и обучают. Но, наученный горьким опытом тюрьмы и спецзоны, где излишнее любопытство считалось не только неприличным, а и опасным для здоровья, я благоразумно прикусил свой и так не очень длинный язык.
– Какого хрена! – неожиданно взорвался долговязый. – Ты что, боишься меня? Думаешь, если я сбежал за бугор, так обязательно ссучился? Да мне просто поболтать хочется, душу отвести. Я когда узнал, что к нам на обучение пришлют русского, то едва не на коленях просил шефа, чтобы тебя направили в мое отделение. А ты вон как…
– Прости. И не обижайся. – Я примирительно положил руку на его колено. – Мне здесь все внове, непривычно. Чужие люди, незнакомый язык… и вообще…
– Ладно, чего там… – расслабился долговязый и улыбнулся: – Ты меня тоже извини. Нервы ни к черту. От этой жары мозги плавятся, даже тень не спасает. Здесь хуже, чем в тюрьме. Из развлечений только дрянной ром и десяток проституток, очередь к которым расписана на месяц вперед. А мне по контракту кантоваться в этих местах еще год. Эх, бля… – Он удрученно махнул рукой. – Слушай, тебя как зовут?
– Ерш, – вспомнил я свою спецзоновскую кличку.
– Ясно. – Он с пониманием ухмыльнулся. – Тайны мадридского двора… Специальность мы себе приобрели – не соскучишься. Так сказать, путь наш во мраке. А у меня кликуха – живот надорвешь. Сидор. Сеньор Сидорио. Каково, а? – Долговязый заразительно рассмеялся. – Сам придумал. По имени деда. Мужик был – не чета нам. Первую мировую прошел, воевал и за белых, и за красных, у батьки Махно сотней командовал, а когда раскулачили – к китаезам махнул. С этапа сбежал. Правда, лагерей избежать ему все равно не удалось. Попался на контрабанде и загремел на Колыму. Между прочим, как мне говорили мои старики, я на него похож, словно брат-близнец.
– Разве ты его никогда не видел?
– Даже на фотографии.
– Что так?
– Это, брат, история еще та… – Сидор коротко хохотнул. – Имея богатый контрабандный опыт, мой дедуля ухитрился сделать ноги даже с Колымы. А затем, сварганив приличную ксиву, поселился – ну, нахал! – в соседнем городке. Естественно, под чужой фамилией. Жил бобылем, работал на маслобойне и время от времени навещал сына, то бишь моего батю. В основном по ночам, когда я дрыхнул, как сурок. А все семейные фотки, на которых фигурировала его физия, во избежание прокола были уничтожены.
– Да-а, жизнь… – протянул я, не зная, как продолжить разговор: этот "сеньор Сидорио" интересовал меня все больше и больше.
Но он неожиданно помог мне сам. Видимо, ностальгия, эта извечная спутница русских эмигрантов, крепко взяла его за жабры.
– А почему ты не спросишь, как я оказался здесь? – с вызовом спросил Сидор. – Или неинтересно?
– Почему неинтересно? Но стоит ли? – Я холодно посмотрел в его голубые глаза. – Мы ведь не девицы на завалинке.
– Бля буду, стоит! – воскликнул он с неожиданным отчаянием. – Плевать мне на все эти секретные штучки. Мне моя жизнь во где сидит, – показал Сидор на горло. – Надоело все, мать его так! Знаешь, Ерш, когда меня контуженного и полуослепшего брали в плен афганские душманы, единственной мыслью, которая еще теплилась в замороченной башке, было, как сбежать от всех: и от этих вонючих чурок, и от замполита нашего разведбата, каждый день хладнокровно благословлявшего нас, диверсантов спецназа, на убой во имя интернационального долга, и от той безысходной нищеты, окружавшей меня все мои двадцать годков. Через несколько дней я убил голыми руками троих часовых и слинял… но только не на нашу базу, а в Пакистан…
Он неожиданно умолк и задымил сигаретой, как паровоз.
– Но ты ведь не знал языка… – осторожно подбросил я "поленья в огонь": его рассказ захватил меня полностью.
– Язык! – воскликнул Сидор. – Подумаешь, проблема. Да за два года службы в Афгане я начал болтать на пушту и дари как цирковой попугай. Научился от нечего делать. Бывало сидишь в засаде и час, и два, и десять, а чтобы не уснуть, зубаришь словарь от корки до корки. И время быстрее бежит, и польза для башки. А языковая практика… чего-чего, но этого хватало…
– Ну, а дальше?
– Дальше идет проза жизни. Пыталось вербануть ЦРУ – смайнал; на хрен мне нужны были их сребреники, я ведь не Иуда. Затем индийцы-сепаратисты подвалили, сватали в инструкторы своих диверсионных групп, но, суки, поскупились – того, что они предлагали, хватило бы разве что на виски и жратву. Пришлось мне из Пакистана рвать когти в Европу.
– Без документов?
– Что я, похож на недоделанного? Ксиву себе выправил будь здоров, комар носа не подточит. Правда, пришлось одного пакистанского купчишку того… в общем, приехал я в Германию при документах и с хорошими деньгами. Пытался заняться бизнесом, но с меня торговец, как с дерьма пуля. Нас ведь в школе учили чему угодно, но только не тому, что нужно. Короче говоря, вскоре мои денежки помахали крылышками и тю-тю, а я опять сел на мель. Вот тут-то и нашли меня нынешние работодатели. Правда, перед этим я был еще и "солдатом удачи", но недолго.
– А сейчас ты доволен?
– В общем – да. Денег – валом, в авторитет вошел. Единственное – сам видишь – живу как схимник. Здесь дыра еще та. Надоело… – Он снова закурил и с неожиданной тоской продолжил: – Домой тянет… Сны вижу разные… Наш дом, батю, царство ему Небесное, иногда маманю… как она там? Поди, схоронила меня давным-давно… а я живой… Живой! Эх, бля! Черкнуть бы ей пару строк – ан нельзя. Да и как передашь?
– Думаю, что сейчас это нетрудно. У нас там многое изменилось.
– Слыхал. Расскажи, а? – Сидор оживился и придвинулся ближе. – С меня пузырь.
– Не пью. А рассказать… отчего же, это можно…
Мы просидели с ним почти до утра.
Ни он, ни я так и не уснули до самого подъема. Тропическая ночь вливалась в казарму через закрытые мелкоячеистыми противомоскитными сетками окна неведомыми мне запахами и звуками, а мне виделись березовые рощицы, пруд, затянутый ряской, и чудился запах свежеиспеченного ржаного хлеба.
Волкодав
Пароход был так себе, больше похожий на тщательно выкрашенное корыто. Короче говоря – дряхлый ветеран, которому место на свалке металлолома. Я очень сомневаюсь, что у пассажиров, с нетерпением ожидающих, пока спустят трап, этот древний монстр мог вызвать приступ эйфории, когда они отправлялись на нем из Кипра в Стамбул.
Но пароход обладал одним, в их глазах несомненным достоинством – дешевыми билетами. А среди разношерстных представителей почти всех народов и племен Европы, столпившихся у борта, на мой взгляд, миллионеров и аристократов не наблюдалось.
Я наконец дождался: на этом, с позволения сказать, плавсредстве прибыл курьер. Кто он и как выглядит, мне объяснить не удосужились.
Сообщение было предельно кратким: "Стоять у портовой кофейни с газетой под мышкой и букетиком полевых цветов. К вам подойдут". И все, амбец. Естественно, кроме пароля.
Под навесом кофейни в это утреннее время людей было немного. По нашим российским меркам – пьянь-рвань подзаборная, у которой на похмелку не хватало денег.
Не поднимая глаз, они хлебали дешевый, но крепкий, как тройной одеколон, кофе, отличающийся от любимого напитка наших родных бомжей разве что запахом. И запивали холодной водой из проржавевшего насквозь водопровода.
Я прислонился к стойке, поддерживающей навес, и с видом скучающего ловеласа невнимательным взглядом блуждал по портовым постройкам, швартующимся судам и непристойно бледным от морской качки пассажирам, торопившимся побыстрее ощутить под ногами надежные площадки пирсов.
Конечно, моя расслабленная поза и безразличие были наигранными – я сейчас трудился как локатор на боевом дежурстве.
Я не искал в толпе курьера, не гадал, с какой стороны он подойдет и что будет держать в руках. Я терпеливо вычислял тех, кто, как и я, заинтересован познакомиться с курьером поближе, а значит, помешать мне выполнить свое первое задание за бугром.
А что такие могли быть на причале, в этом я почти не сомневался: еще с Афгана знакомое покалывание в спине, между лопатками, будто кто-то невидимый упражнялся на мне в приемах иглотерапии, подсказывало мне – Волкодав, бди!
И все же, несмотря на потуги, я так и не смог определить, откуда исходят флюиды опасности, которые омрачали светлое прохладное утро, набросив на него зловещую паранджу напряженного ожидания несчастья.
– Мистер Олаф?
Черт! Ну уж этого я никак не ожидал! Передо мной, приветливо улыбаясь, стояла брюнетка, похожая на фотомодель из какого-нибудь престижного заграничного журнала.
– Мистер Олаф?
– Айм… – брякнул я все еще во власти безграничного изумления – ни хрена себе, курьер!
– Хэлло, – прощебетала она и невинно показала глазами на букет в моих руках: – Надеюсь, это мне?
– Что? А! Конечно, конечно… мисс… миссис… э-э…
Меня заклинило. Я даже забыл слова пароля.
И только заметив, как ее лицо посуровело и стало отчужденным, я сжал волю в кулак, пошарил в мгновенно опустевшей башке и наконец изрек нужное:
– Простите, мне кажется, что мы не знакомы. – Мы встречались в прошлом году в Амстердаме…
Ее взгляд потеплел и снова заискрился, как полный бокал самого дорогого шампанского под солнцем.
– На приеме у мэра?
– Нет, мы жили в одной гостинице.
– Ах да, помню – "Савой".
– Ошибаетесь, в "Короле Генрихе"…
Абракадабра. Мило улыбаясь, я нес совершеннейшую чушь, от которой, как ни смешно, зависела моя свобода, а возможно, и жизнь.
И ругал себя последними словами, вспоминая свои опознавательные знаки – газету и букет: это же надо быть таким ослом, чтобы не сообразить, кому предназначались цветы. На кой ляд они мужику?
– …Может, все-таки, вы отдадите мне букет?
Она решительно выдернула из моей лапы порядком измятые цветы и указала на небольшой баул у своих ног: – Возьмите… джентльмен…
В ее голосе звучала неприкрытая ирония.
– Это все?
– Да, – коротко отрезала она. – Куда идем?
– На стоянку. Здесь недалеко.
– Может, мистер Олаф предложит даме руку? – С удовольствием, – спохватился я.
И мы, воркуя на ходу, как два голубка (так, по крайней мере, казалось издали), взяли курс на мой "мерседес", припаркованный в укромном местечке, подальше от нескромных глаз.
– Извините – как вас зовут? – поинтересовался я, чтобы продолжить маскировочную болтовню.
– Джоанна.
– Красивое имя…
– Не лучше и не хуже других.
– Мне нравится.
– Представьте, и мне тоже.
– Но несколько длинноватое. Разрешите я буду вас называть просто Джо.
– Это еще зачем? – с раздражением окрысилась Джоанна. – Так меня зовут мои друзья, а мы с вами пока еще не настолько близки.
– Бывают случаи, когда нет времени, чтобы насладиться звучанием пусть даже такого великолепного, аристократического имени, как ваше, – бесцеремонно перебил я ее тираду. – И, по-моему, такой случай не за горами. Держите себя в руках – за нами "хвост".
– Что?!
– Спокойно, спокойно, девочка… – Я с силой сжал ее локоток. – Отрубить его – это моя забота.
– Но как…
– Похоже, вы притащили "хвост" с Кипра.
– Не может быть!
– Очень даже может… дорогая Джо, – грубо прервал я ее излияния.
За себя я был уверен на все сто. Для того чтобы появилась такая уверенность, мне пришлось с утра пораньше намотать на спидометр почти две сотни километров.
А вон те два гаврика, явно итальянского происхождения, которые довольно профессионально чесали за нами по пятам, сошли на причал вместе с пассажирами древнего корыта, доставившего Джоанну в Стамбул.
Этих козлов я вычислил сразу, едва глянув на их мафиозные рожи – узкие дегенеративные лбы, жесткие короткие волосы, у одного, пониже и пошире в плечах, сломанные ушные раковины борца, а второй, бледный и несколько вялый, пугал окружающих шрамом через левую щеку, отсекающим кончик носа.
Конечно же они могли быть только "гориллами", солдатами мафии.
Но я как-то не связал их вояж в Турцию с приездом курьера, тем более что, едва ступив на земную твердь, они поторопились нанять такси и исчезли с глаз. Мало ли какие дела могут быть у людей такой весьма специфической "специальности" на этих задворках цивилизованного мира.
Значит, я ошибся. Похоже, просто недооценил их квалификацию. Опыт – большое дело… Ну что же, сыграем партейку, коллеги. Подкрепим теорию практикой.
– Улыбайся, дорогуша. Ну! Вот так, чудненько… Щебечи мне на ушко… какая разница что? А теперь сюда. Без спешки! Хорошо, хорошо… Джо.
Облюбованный мною проходной двор имел три выхода на разные улицы. Его я присмотрел давнымдавно, еще в качестве "рашен туриста". На всякий случай.
Сегодня я имел право сказать себе – я так и знал. О'кей, мистер Волкодав!
– Зайчик… пардон, миссис – или мисс? – Джо…
– Мисс! – вздернув носик, отрезала Джоанна.
– Не смотрите на меня так, будто я посягаю на вашу девственность. Я всего лишь прошу взять ключи от машины – она стоит вон там, за углом. Номер?
Я назвал номер и марку.
– Прогрейте мотор и не глушите его, пока я не окажусь на месте водителя. Только не надо трусить. – Еще чего! Не слишком долго задерживайтесь, мистер Олаф.
Она неожиданно мягкой кошачьей походкой поторопилась в мрачный зев щербатой арки.
"Не задержусь", бодро подумал я и спрятался за выступ в стене – осторожные шаги наших "поводырей" уже звучали чересчур близко.
И на старуху бывает проруха. Это избитое изречение неизвестного умника (по крайней мере – мне неизвестного) оказалось самым подходящим к описанию той ситуации, в которую я попал благодаря излишней самоуверенности.
Правда, я не хотел их шарашить под корень, только немного "усыпить", а потому несколько придержал руку.
И получил, как последний фраер.
Тот самый полусонный итальяшка со шрамом на щеке оказался на диво проворным. Едва я коротким боковым ударом завалил широкоплечего борца, как бледный мафиози великолепно отработанным приемом заставил меня порхать в воздухе подбитой птичкой.
К сожалению, полет был очень недолгим, и я едва успел сгруппироваться, чтобы не воткнуться мордой в брусчатку.
Когда я, морщась от боли, поднялся на ноги, итальянец уже достал наваху и приготовился сделать в моей шкуре по меньшей мере на две-три дырки больше, чем меня наградила природа.
– Напрасно ты это делаешь, парень, – кивком указал я на грозное оружие испанских кабальеро. – Джентльмены так не поступают.
Нет, воистину у итальянских мафиози нет ни капли благородства! Невозмутимо выслушав мое замечание, бледнолицый урод сделал молниеносный выпад, и я с трудом увернулся от мастерски выполненного заковыристого приема, который, несмотря на весьма солидную подготовку в этом вопросе, мне не был знаком.
– Моб твою ять! – выругался я по-русски. – Вон ты как, говнюк хренов. Ну держись, чучело ушастое…
На этот раз я уже себя не сдерживал. Мне кажется, итальяшка так и не успел понять, почему вдруг задеревенела рука с навахой, а сердце неожиданно дало сбой, будто кто-то изнутри перекрыл кран аорты.