Глаза бледнолицего остекленели, и он осел на землю, как проколотый воздушный шарик.
Осмотревшись, я поторопился к Джоанне. Мне было совсем не жаль итальянца, душа которого в этот момент плавно махала крылышками в земном эфире, приближаясь к вратам ада.
Нельзя сказать, что я сейчас чувствовал радость или удовлетворение от мастерски выполненной ликвидации. Это обычная моя работа и даже не в экстремальных условиях.
В свое время, когда из меня, наивного, неуклюжего щенка, делали злобного и кровожадного пса-убийцу – в самом начале, – я не мог ни спать нормально, ни есть.
И тогда мой наставник, бывалый-перебывалый диверсант, человек-тень, фантом, участник огромного количества спецопераций почти во всех странах мира, своего рода легендарная личность в сверхзамкнутом мирке рыцарей плаща и кинжала, повел меня в анатомичку одного из закрытых медицинских учреждений…
Когда спустя два, три… а может, и все семь часов я вышел оттуда на свет ясный, то был близок к умопомешательству. И только стакан спирта, влитый едва не насильно в мою глотку наставником, вернул мне способность что-либо соображать.
"Я хочу, чтобы ты понял смысл нашей профессии, – эти его слова каленым железом вонзались в мой мозг, чтобы запомниться на всю оставшуюся жизнь. – Мы как те хирурги, которых ты видел в анатомичке. С одной лишь разницей: они отсекают злокачественные образования в человеке, а мы уничтожаем самого индивидуума, являющегося раковой опухолью на теле человечества. Но чтобы достичь высокого профессионализма, нужно много тренироваться, как врачи из анатомички; их вовсе не смущает то зрелище, что ты наблюдал, и не выворачивает наизнанку при виде крови, потому как высшая цель оправдывает средства к ее достижению. Возможно, в нашем случае этот тезис и несколько спорный, но, увы, весьма действенный и часто применяющийся. Человеческую природу не переделаешь, и не нам об этом судить…"
Больше на эту тему разговоров мы с ним не вели, а мой сон и аппетит из бунтовщиков вскоре превратились в верных и благонадежных слуг…
Джоанна сидела на мягкой подушке кресла как на иголках. Я плюхнулся рядом и тут же, не говоря ни слова, включил скорость.
Мой "мерс" взревел голодным тигром и рванул с места сразу под сто километров. – Ну?! Это был не вопрос, а крик ее души. – Все о'кей, киска… Мне почему-то не хотелось вдаваться в подробности моего небольшого приключения.
– Что значит – о'кей?! – взвилась Джоанна, будто ей кто-то воткнул гвоздь в мягкое место. – И я вам не киска! Киска, зайчик… бр-р! Вы просто невоспитанны, мистер… Олаф.
– Это есть… – благодушно согласился я и проворчал себе под нос, ухмыляясь: – Знала бы ты, дурочка, где я воспитывался и кто был моим наставником…
– Где "хвост"?
– Я его намотал на… в общем, у нас пока все чисто. Едем в гостиницу.
Джоанна злобно зыркнула на меня и демонстративно отвернулась.
За стеклами "мерседеса" мелькали обветшалые дома… черт бы их побрал! – орали лоточники, предлагая залежалый товар, лаяли бездомные псы, в крохотных кофейнях спорили и ругались завсегдатаи… в общем, кругом одни турецкоподданные.
Да что взрослые! Дети – и те турки.
Надоело… Домой бы сгонять, хоть на часок…
Эх!..
Киллер
Сидор был мрачнее грозовой тучи. Обессиленный, я валялся на койке после очередного марш-броска с полной выкладкой и мечтал побыстрее попасть под душ, чтобы смыть грязь, пот и маскировочную краску.
Но возле двух душевых кабин царило столпотворение, и мне вовсе не улыбалась перспектива толкаться среди озверевших от сверхнагрузок коллег из нашей спецучебки, готовых перегрызть горло друг другу даже за нечаянный взгляд, показавшийся оскорбительным.
Поэтому я терпеливо ждал, пока помоются даже самые ленивые, чтобы в полной мере и без суеты насладиться горячей водой из цистерны-накопителя, нагретой за день беспощадным солнцем едва не до точки кипения.
– Балдеешь? – спросил мой соотечественник и присел на соседнюю кровать.
– Умгу…
– Сочувствую…
Сидор, как старший инструктор, обязан был возглавлять отделение везде и всюду, но постоянно увиливал от своих обязанностей, особенно когда его подопечные преодолевали полосу препятствий или, выпучив глаза, бегали до полного изнеможения в джунглях, нарабатывая выносливость и злобу на все и вся.
Сегодня он тоже "давил сачка".
– Что-то случилось? – поинтересовался я, заметив, что Сидор не находит себе места, ерзает на постели, будто по горячей сковородке. – Еще как случилось… – буркнул он.
Не глядя на меня, он достал сигарету и щелкнул зажигалкой, тем самым нарушив одно из неписаных правил нашей шарашки – в казармах не курить.
– Ну и?..
– Бери свои вещички – и на выход. За тобой приехали.
– Прямо сейчас?
– Таков приказ.
– Подождут. – Я встал и достал свежее полотенце. – Пойду сначала окунусь.
– И я с тобой.
– Нет возражений…
Возле душевых все еще толпились курсанты. Мы заняли одну из кабин без очереди, чем вызвали озлобленное ворчание угрюмых парней.
Тогда Сидор что-то сказал им по-испански – будто пролаял. К моему удивлению, курсанты сразу расслабились, на их лицах появились улыбки, из толпы раздались приветственные возгласы.
– Ты что там изрек? – полюбопытствовал я, с наслаждением подставляясь под упругие струйки. – Всего ничего…
Сидор ожесточенно тер свою грудь жесткой мочалкой.
– Я им сказал кратко и доходчиво – дембель. А это слово в любом языке вызывает у солдат одни и те же чувства и эмоции. Они пожелали тебе удачи и по-доброму позавидовали.
– Взаимно… – Вода вернула мне бодрость и умиротворение. – Поторопись…
Меня уже охватило горячечное возбуждение: наконец закончится неопределенность, и я выйду из полудобровольного заточения.
И пусть дальнейшая моя жизнь будет похожа на существование цепного пса, это все же гораздо лучше, нежели жалкая судьба подопытного кролика, запертого в тесную клетку.
Я собрался за минуту.
Сидор бесцельно слонялся по казарме, даже не глядя в мою сторону. И только когда я подошел к нему, чтобы попрощаться, он с неожиданной силой схватил меня за руку и сказал хриплым от волнения голосом:
– Братишка… я… ну, в общем, без тебя мне здесь хана. От тоски я просто загнусь. Закончится мой контракт – только меня тут и видели. Где я могу тебя найти? А, черт, о чем это я… Можно подумать, что ты сам знаешь, куда тебя нелегкая занесет… Ладно, прощай, брат. Только вот… просьба у меня есть…
Сидор подал мне толстый конверт.
– Если можно… маме… письмо. Адрес я написал. Лучше, конечно, если вручишь лично. Ну, а если не удастся – брось в почтовый ящик. Сделаешь? – Даю слово.
Я почувствовал, что волнение Сидора передалось и мне. – Спасибо! Я тебе верю. Держи, на память… С этими словами он всучил мне красивую зажигалку.
– Я ведь не курю… – слабо запротестовал я.
– А она предназначена совсем для других целей, – расплылся в улыбке Сидор. – Конечно, эта штуковина прежде всего зажигалка. Но ежели нажать вон ту кнопочку, повернуть красное колечко на девяносто градусов, до упора, и попробовать прикурить, вот здесь открывается клапан и в воздух выбрасывается облако смертельно ядовитого газа. За несколько секунд в небольшой комнате не останется ни одного живого человека. Единственное спасение – мгновенно упасть на пол и ползком к выходу. Вот так-то, брат. Это выдумка америкосов. Попался однажды мне один… ладно, не о нем разговор. Эта, с позволения сказать, "зажигалка" – многоразового использования. В ней осталось еще не менее пяти-шести зарядов.
– Ну что же, бывай…
Мы обнялись. Затем Сидор подхватил мой немудреный скарб и пошел к лестнице, ведущей наверх, к пансионату.
Вечерело…
– Ба, кого я вижу! Вылитый Ален Делон! – Тимофей Антонович в притворном восхищении всплеснул руками. – Здорово, Ерш! Садись, я тут отвальную устроил в твою честь. По-русски – с размахом. Знай наших!
Без лишних слов я уселся на предложенный мне стул, и едва остальные приглашенные пропустили по первой рюмке, как я приналег на всевозможные закуски с таким усердием, что даже сам удивился.
Впрочем, по здравом рассуждении, в моем обжорстве не было ничего сверхъестественного: нас кормили достаточно сытно, но однообразно и невкусно.
А на столе и впрямь не было только птичьего молока: дичь, окорока, рыбные деликатесы, экзотические фрукты, ну и, ясное дело, две большие салатницы с черной и красной икрой.
Пили в основном водку, судя по всему, из уважения к моему новому шефу. Пили много, но молча, сосредоточенно и угрюмо, будто выполняли некий долг.
Кроме меня, Тимофея Антоновича и моего хирурга-мулата, за столом сидели еще три человека, судя по мрачным смуглым физиономиям, итальянцы или испанцы, типичные киношные солдаты мафии.
– Ешь, Ерш, жри от пуза. А то совсем отощал. – Моего Тимоху развезло. – Хорошо, что не пьешь. Уважаю таких. В нашем деле это большой плюс. Мне тут выдали на тебя аттестат, – смеясь, он похлопал по нагрудному карману летнего пиджака, – так в нем написано, что ты второй Джеймс Бонд. Хвалю. За мной премия.
– Когда домой? – поинтересовался я как можно небрежней, чтобы не выдать свою заинтересованность.
– Соскучился по перестройке и новому мышлению? – лукаво сощурился Тимофей Антонович. – Не волнуйся, еще насмотришься на наших перелицованных начальников-демократов. У них сейчас в самом разгаре новая кампания – всенародно каются, льют грязь на прошлое и демонстративно жгут партбилеты. Как же – семьдесят лет ошибались и вдруг прозрели. Можно посочувствовать. Сейчас наш паровоз на всех парах прет в капитализм. Только вот беда – рельсы-то старые.
– Мне что… У меня свои проблемы.
– У нас с тобой проблемы, Ерш, у нас. Это ты в самое яблочко. Проблем и впрямь больше чем достаточно. Из-за чего и приехал в этот забугорный рай. Есть работа, Ерш. Здесь.
– Здесь?
– Удивлен? – Тимофей Антонович коротко хохотнул. – Напрасно. Ты теперь, братец Ерш, принадлежишь к мировой элите ликвидаторов. И работать тебе придется по всему земному шарику. Вот так. Одно плохо – с языками у тебя напряженка. Ну ничего, это дело поправимое. Найдем толковых учителей, и через год-два будешь базлать по-ихнему, как я по фене.
– Что за дело?
– В деталях обговорим позже, а в общих чертах – расскажу. Сюда смайнал наш соотечественник, прихватив приличную сумму, естественно, в баксах. Про то, что он ограбил своих клиентов, – хрен с ним. И что Родине нанес приличный ущерб – пусть его, это дело наших доблестных органов. Но он, ко всему прочему, запустил свою грязную лапу и в карман начальников вот этих достойных господ…
Тимофей Антонович кивком указал на безмолвных мафиози.
– А подобная вольность в нашей системе, сам понимаешь, непростительна и наказуема. Чтобы другим было неповадно.
– Но тогда я не понимаю, почему вы меня "засветили".
– Это твое прикрытие, братец. Будешь работать вместе с ними. Они обеспечат тебе охрану, наблюдение и связь.
– Я привык работать один.
– Только не здесь и не в нашем случае. Во-первых, ты по-испански ни бельмеса не понимаешь. Вовторых, этот сукин сын хитер как змей. Он прикупил себе гасиенду, оборудовал охранной сигнализацией по высшему разряду, набил ее под завязку телохранителями и сидит там, словно гвоздь в дерьме, нос на белый свет не кажет. Одному тебе это дело просто не под силу. Двоих наших он уже отправил вперед ногами, а парни были, доложу тебе, не из худших. То-то.
– К чему такая спешка? Может, стоит выждать чуток, а потом и… – Это не твоего ума дело, Ерш, – отрезал жестко Тимофей Антонович.
Но затем смягчился и объяснил:
– Дело в том, что он наводит мосты к одной очень сильной организации. Это конкуренты наших друзей. – Он снова кивнул в сторону угрюмой троицы. – И если произойдет стыковка, не миновать большой войны. Что очень нежелательно. Здесь народ привык работать тихо, без лишнего шума, чтобы не привлекать внимания соответствующих спецслужб. Это только наши доморощенные придурки устраивают целые баталии под окнами добропорядочных граждан. Отморозки хреновы.
– Как там… дома? – решился спросить я, когда мой новый шеф наконец умолк, занявшись лангустом, сваренным в сухом вине. – М-м… – промычал он с набитым ртом. – Все клево… парень… ик!
Тимофей Антонович икнул и поторопился протолкнуть застрявший кусок деликатеса добрым глотком белого вина.
– Народ клепает бабки, – сказал он, поставив бокал на стол. – Кто как может и кто как хочет. Наверстывают упущенное за годы великих побед социализма. Грабь награбленное, перераспределяй присвоенное, отмывай нахапанное в годы застоя. Такие нынче лозунги, Ерш. Лично мне нравится. Свобода! Так сказать – демократия на марше.
Облизав жирные пальцы, Тимофей Антонович поднял на меня покрасневшие глаза. – Ах да, о чем это я… Тебя интересует совсем другое… Держи…
Он полез во внутренний карман пиджака и достал толстый конверт.
– Посмотришь на досуге. Впрочем, если ты уже сыт, то пройди в следующую комнату… Да не задерживайся надолго! – крикнул вслед. – Надеюсь, полчаса тебе хватит. Нужно кое-что обсудить…
В конверте были цветные фотографии Ольгушки и сына. Я сел прямо на ковер, устилающий пол, и впился глазами в дорогие мне лица.
Мир вокруг меня исчез, превратился в звездную пыль, в вакуум, и мне стало казаться, будто я очутился в глубоком космосе. Я, Ольгушка и Андрейка, обнаженные донага, мы плыли в безвоздушном пространстве навстречу леденящему душу мраку, и жестокий космический холод постепенно превращал наше дыхание в покрытый сверкающим инеем кокон с тонкой прозрачной скорлупой.
Волкодав
Гостиница, куда я определил Джоанну, не могла похвастаться изобилием звездочек на своем фирменном флаге. Однако, она обладала двумя несомненными достоинствами: крепкими, как ворота рыцарских замков, дверьми номеров, закрывающимися изнутри на прочные засовы, и крохотными балкончиками, напоминающими ласточкины гнезда, благодаря которым можно было быстренько слинять в случае провала.
Естественно, для таких цирковых номеров на десятиметровой высоте требовались недюжинные акробатические способности. Но на какой только риск не пойдешь ради спасения собственной шкуры… – Вы не могли подыскать еще более мерзкую дыру?
Джоанна с отвращением смотрела на кровать, застеленную постельным бельем с неистребимыми желтоватыми пятнами, о происхождении которых можно было только догадываться.
– Экономика должна быть экономной, – брякнул я, доставая из бумажного пакета бутылку превосходного виски.
– Что? – удивленно спросила моя подопечная, наморщив прекрасный чистый лобик.
Черт! Я совсем выпустил из виду, что этот перл социалистической словесности эпохи застоя не имеет аналогов в языках капиталистического забугорья. Получается, будто я, еще не выпив ни единой капли спиртного, понес совершеннейшую бессмыслицу.
– Все очень просто, киска: я обязан уложиться в смету расходов, спущенную сверху моими шефами.
– Опять?! – взвилась, словно ее ужалила оса, Джоанна. – Или вы прекратите называть меня киской, или я запущу в вашу башку настольной лампой!
– Заметано, – с торжественным видом ответил я, откупоривая бутылку. – А посему есть предложение скрепить наши будущие аристократические отношения глотком этого великолепного напитка.
– Значит, на более приличный номер денег у вас нет, а на это, отнюдь не дешевое, пойло хватает!?
В Джоанну будто вселился бес; она рвала и метала.
– Так вот – я здесь больше не останусь ни на минуту. У меня вполне достаточно наличности, чтобы жить в нормальной гостинице, а не в этом клоповнике. Все, я ухожу. – Э-э, мисс, не так круто!
Я загородил собой дверной проем.
– Так и быть, я согласен называть вас хоть маркизой, но во всем остальном вам придется подчиняться мне беспрекословно. Иначе за вашу прелестную головку я не дам и ломаного фартинга. – Провалиться вам в преисподнюю!
Смерив меня уничижающим взглядом с ног до головы, Джоанна решительно направилась в ванную комнату.
Посмеиваясь, я налил в стакан коричневато-золотистой жидкости и осушил его по-русски, одним махом.
Благородный огонь прокатился по жилам и проник в мозги, осветив все закоулки черепной коробки. Жизнь стала казаться приятной, словно рождественский праздник в детстве, и простой, будто гвоздь.
Я расслабленно развалился в видавшем виды кресле и пытался вообразить, как выглядит Джоанна под душем. Картинка получалась, доложу вам, не хилая…
– Я так и знала! – с деланным негодованием всплеснула руками Джоанна.
Она появилась на пороге ванной словно Афродита, только вместо морской пены ее пеленал белоснежный махровый халат с капюшоном.
Похоже, горячий душ подействовал на мою подопечную умиротворяюще. Теперь в ее янтарных глазах вместо грозовых разрядов светилась пляжная истома, а полные чувственные губы обнажали в улыбке сверкающий частокол перламутрово-белых зубов. – Я так и знала, что вы не только большой нахал, но еще и жлоб.
Джоанна вырвала у меня из рук опустошенную почти наполовину бутылку и, достав второй стакан, наполнила его по "марусин поясок", как говорят у нас, в России, то есть едва не доверху.
По-моему, меня на некоторое время хватил столбняк.
Вытаращив от изумления глаза, я молча наблюдал, как "милая девочка Джо" с невероятной скоростью и сноровкой приканчивала мою заветную бутылочку, общение с которой я мечтал растянуть до самого вечера. – Черт тебя дери! – наконец прорвало меня.
И я коршуном налетел на остатки виски, немногим более чем на палец прикрывающие прямоугольное донышко облепленной позолоченными наклейками бутылки.
– Кис… пардон – мисс Джоанна, не слишком ли резво вы начали?
– Между прочим, я еще и голодна, – безапелляционно заявила она, усаживаясь напротив и закидывая ногу на ногу.
– Если ты так ешь, как закладываешь за воротник, то, боюсь, мой лимит исчерпается прежде, чем я сдам тебя в другие руки, – пробормотал я себе под нос, делая вид, что меня вовсе не интересуют ее прозрачные трусики, дерзко выглядывающие из-под небрежно запахнутого халата.
– Вы что-то сказали, мистер Олаф? – с нескрываемой иронией поинтересовалась Джоанна, медленно потягивая ароматный напиток.
– Говорю, что не мешало бы добавить в стакан немного льда, – нашелся я, дабы не осложнять наши и так натянутые отношения.
– Еще чего! – фыркнула она. – Плевать. К тому же я не думаю, что уровень здешнего сервиса достигает таких невиданных высот, чтобы для клиентов был заранее включен морозильник. Так мы идем обедать или как?
– Или как… – отмахнулся я и набрал номер портье, унылого обрюзгшего турка с огромными ушами, волосы которого были обсыпаны перхотью.
– Будет сделано, эфенди! – бодро отрапортовал он в ответ на мои весьма скромные пожелания…
Тележку с закусками и выпивкой притащил чересчур шустрый малый с бегающими вороватыми глазками.
Дав чаевые, я поторопился вытолкать его за дверь, несмотря на намерения быстрого, как понос, пройдохи сервировать стол. Не хватало еще, чтобы моя великолепная Джо ляпнула при нем нечто, вовсе не предназначенное для чужих ушей.