- Ты чего же сделал-то, урод? - морщась, спросила она у него.
- Да не рассчитал малость, бывает…
- Не рассчитал он! - скривилась Нюся от новой волны боли. - А подругу-то мою совсем, что ли, уходил? Ты смотри, она нам нужна. Из-за нее весь сыр-бор разгорелся…
Странное дело: Лена слышала все, понимала, что они говорят о ней, но была словно в каком-то оцепенении - то ли не могла пошевельнуться, то ли страшилась Мастерилы.
- Чего с ней дальше-то? - спросил он. - Утюг, что ли, на пузо?
- Давай приводи ее в чувство, - словно не слыша его предложения, сказала Нюся. - А потом я ей укольчик сделаю, чтобы все сама нам порассказала, без всяких там утюгов.
Сквозь полуприкрытые ресницы она старалась разглядеть этого неизвестно откуда взявшегося мужчину. Он был точно такой же, как те, что тогда ходили к Игорю вместе с Хорьком. Что же это, ужаснулась она, Нюська, подлая, с ним заодно? Она его, выходит, и привела сюда? Но ведь она и сама от него схлопотала! Сама получила по затылку тоже! Ну и что? Он же сказал, что не рассчитал малость - ему бы просто краски на пол налить, а он еще и физической силы не пожалел… для убедительности. Сквозь тянущую боль она вдруг вспомнила, как упорно крутилась вокруг нее в последнее время Нюся, как все выпытывала, не оставил ли Игорь после себя какие-нибудь записи. Вот же оно в чем дело! Лена не знала, зачем могли Нюсе понадобиться эти записи, но мало ли! Теперь-то ей немножко известно, как сильна конкурентная борьба на мебельном рынке… Значит, Нюське, скорее всего, нужен дневник… Увидев, что Хорек надвигается на нее, она плотно-плотно смежила веки. Пусть думает, что она без сознания, может, это хоть на какое-то время ее спасет… Ей было страшно…
- Эй ты, хватит дурочку валять! - сказал Мастерила, склонившись над Леной. - Я ж вижу, что ты прочухалась. - И несильно, но как-то очень обидно шлепнул ее со всего маха сначала по одной щеке, потом по другой. Лена не выдержала, открыла испуганные глаза. - О! Заморгала, - удовлетворенно констатировал Мастерила и повернулся к Нюсе. - Слушай, может, сломать ей для разговорчивости пару ребер? И не смертельно, и для дела польза. Как считаешь?
- Я - за, - сказала вдруг эта подлая Нюся. Правда, тут же уточнила: - Но не сейчас. Сначала дело. Может, она и так все скажет. Давай выйди-ка за дверь, я сама с ней поговорю… по-дружески.
Мастерила пожал плечами, поднял с пола графин и, на ходу присосавшись к его горлышку, отправился на кухню.
- Так, Лена, - с ходу взяла быка за рога Нюся. - Мне нужен Игорев дневник. Я знаю, что он где-то здесь, на даче. Я даже думаю, что тебе известно про тайник. Отдай нам дневник добровольно, и сейчас же все разбежимся, как будто ничего и не было. Наслаждайся Гариковым наследством, считай себя его вдовой. На здоровье. А еще я за это помогу тебе освободить фирму из-под ареста.
- И от искусственного банкротства, - подсказала Лена.
- Да, - охотно кивнула Нюся, - и от банкротства тоже.
- А если нет?
- Если нет?.. Ну что ж, тогда тебе будет очень плохо, очень. Я сама женщина, не людоедка, но прикажу этому, - она кивнула в сторону двери, за которой скрылся Мастерила, - чтобы он тебя взял в работу. Я думаю, изнасилование будет самым легким от него наказанием. Соглашайся, соглашайся…
- Эх ты, - презрительно бросила Лена. - А я-то думала, ты Игоря любишь… ревновала к тебе. А ты, оказывается, просто продажная тварь…
- Кто тварь? Я? - сощурив глаза, спросила Нюся и что есть силы ударила Лену в бок острым носком сапога. - Правда, что ли, тебе, дуре, ребра переломать?.. Эй там, на кухне! - крикнула она Мастериле. - Иди подержи эту институтку, а я ей укольчик сделаю.
- Какой укольчик-то? - уточнил Мастерила - любитель анатомии и всяких научных средств достижения истины.
- Сыворотка правды называется, - ухмыльнулась Нюся, готовя шприц.
- Скополамин, что ли? Надо ж, мороки сколько.
- Зато безотказно.
Так они и толковали над замершей от ужаса и унижения Леной. Но что она могла сделать, попав в грубые руки этого уголовника, если Мастерила был в несколько раз сильнее нее.
- А потом чего? - спросил у Нюси дотошный Мастерила.
- Потом? А запрем ее в подполе, и все дела. Спасут - ее счастье, не спасут - хрен бы с ней. Как смотришь?
- А чего мне смотреть? Она меня видела, она тебя видела - ее мочить надо, и все дела…
"У, пидор гнойный! - неожиданно вспомнила Лена одно из отцовских ругательств. - Вонючий хорек!"
Он отпустил ее, даже как-то оттолкнул от себя, и Лена сразу почувствовала действие укола: на нее навалилась какая-то непроглядная тоска, неудержимо захотелось плакать. И в то же время она чувствовала, что какая-то часть ее души осталась прежней, не тронутой вирусом покорности. "Про тайник говорить нельзя, - сопротивлялась что есть мочи эта часть души. - Нельзя, нельзя, потому что я давала слово Игорю. Господи, как это ужасно, что нельзя плюнуть на все, сдаться и заплакать. Но нельзя, нельзя!" Она вдруг поняла, что совсем плохо помнит, кто такой этот Игорь, но то, что он велел ей молчать, помнила отлично. "Я вот что, - подумала она, - я буду отвечать только на прямые вопросы. Например, на вопрос "Сейчас ночь или день?" можно ответить двумя способами: или сказать "день" или сказать "фиг его знает". И то и то будет правдой. И, руководствуясь этими соображениями, остатками задержавшейся в ней логики, она показала врагам, где тайник, но не сказала, как его открыть, потому что после того, как Мастерила снял доски закрома, он спросил у нее:
- Можешь открыть?
И она честно ответила:
- Нет.
Вот если бы он спросил, где ключ или знает ли она шифр, тогда, наверно, да, она помогла бы им открыть маленький сейф. Но он не спросил…
Безуспешно поковырявшись с металлической дверцей, Мастерила не удержался, сначала ударил ее по лицу, потом очень больно пнул в живот.
Она заплакала от боли и обиды и сказала ему почему-то мужским голосом:
- Пидор ты гнойный, вот ты кто!
- Чего?! - взвился Мастерила, но Нюся властно осадила его:
- А ну прекратили этот тюремный балаган!
Неизвестно, чем бы все это кончилось для Лены, скорее всего очень печально, если бы не пришел в себя Иван Аверьянович. Дело в том, что последние годы он по предписанию врачей сидел на лекарствах, стимулирующих умственную деятельность и борющихся с атеросклерозом. Войдя в контакт со всей этой лечебной химией, Мастерилово снадобье, обычно надолго вводящее человека в состояние ступора, неожиданно изменило свои свойства, сделав деда личностью необычайно деятельной и остро соображающей… Ожив, он для начала запер свой киоск, отыскал пристанционного милиционера и рассказал ему, как всего час с небольшим назад его попытался вырубить какой-то хмырь уголовного вида. Сообщил также, что собирается этого хмыря найти, пока не произошло беды много большей. Ничто сейчас не могло разубедить Ивана Аверьяновича в том, что если не ему самому, то его дому угрожает настоящая опасность.
- Поди, Аверьяныч, проспись, - мягко сказал милиционер. Молодой еще, глупый. - Я, - сказал он, - тебя уважаю как нашего ветерана, но, по-моему, тебе надо отдохнуть. А то ты как этот… ну как его, болгарин-то был, которого зонтиком укололи…Ты давай двигай домой, а если что - позвонишь к нам в отделение, поможем. Только зря не звони, понял? А то ребята обидятся и, хуже того, обозлятся.
…Иван Аверьянович даже возликовал, увидев на подъезде к своему дому две легковушки. Значит, не просто так он заподозрил неладное! Есть еще чутье! Или это Елена приехала осматривать свои владения, а он накрутил тут уже черт-те что?
Подумав, он все же решил не переться в дом напрямую, а осторожненько, не обнаруживая себя, сначала все проверить. Еще на улице он услышал глухо, будто из-под земли доносящиеся крики, вернее, сначала он услышал, как плачет какая-то женщина, а еще двое, мужчина и женщина, орут на эту плачущую:
- Говори, сука, как его открыть!
Крики становились тем слышнее, чем больше он приближался к дому, и наконец Иван Аверьянович сообразил: голоса доносятся скорее всего из его собственного подполья, а плачущая женщина - это, очевидно, Лена, которой после смерти Игоря открылся какой-то секрет дома и которая из-за этого самого секрета попала сейчас в самую настоящую беду.
Когда снизу, из подпола, снова донеслись крики, звуки ударов и плач, он стремглав влетел в дом, одним рывком оказался возле люка, ведущего в подполье, и с маху закрыл его. Крышка была тяжелая, с полом заподлицо - сама становилась частью пола и запиралась на мощный кованый засов. "Умели делать в старое время", - блаженно улыбнулся Иван Аверьянович и, с наслаждением слушая доносящиеся из подпола нервные, панические стуки, взялся за телефонную трубку.
- Алло, милиция! Я поймал у себя на даче воров, что теперь с ними делать?.. А вы? Может, все-таки подъедете? А то я старый, десять лет уж как пенсионер. С лишним… А? Адрес? Да ради бога. Осенняя аллея, дача номер 28. Да-да, Разумовский Иван Аверьянович… Я уже одному вашему сообщал, но он мне не поверил, никому, видно, не передавал…
Теперь эти, снизу, грозили убить Лену, если Иван Аверьянович их не выпустит, но он им не поверил. Как будто это так просто - убить человека, зная, что тебя все равно заметут! Квартирная кража - это одно. Убийство - это совсем другое. Да и потом, если честно, угроза на него не подействовала: Лену он совсем не знал. Даже если и погибнет - все равно вместо нее одной поймают сразу двоих преступников.
Наверно, он выживает из ума, снисходительно подумал о себе Иван Аверьянович. Но что с человека возьмешь, тут же хитро улыбнулся он, если ему уже столько лет, да еще стресс, да еще если учесть, что его хотели отравить какой-то дрянью?..
В ожидании милицейского наряда он бесцельно сидел за столом, то слушая, то переставая слушать доносящиеся снизу шумы. Понюхал стоящий на столе пустой графинчик и пожалел, что не может спуститься сейчас в подпол и нацедить себе кружечку-другую замечательно пахучего вина…
13
Денис Грязнов.
После всех наших подвигов мы стали обладателями такого объема информации, какой еще день-два назад нам даже и не снился. И не просто информации, а информации, надо сказать, просто удивительной.
Но начну я все же с того, что, во-первых, мы выполнили свои обязательства перед заказчицей, Еленой Романовной. Теперь мы знали точно, что ее несостоявшегося мужа именно убили, пытаясь это убийство выдать за несчастный случай. Во-вторых, мы знали и кто его убил; мало того, уже могли сообщить заказчице, что убийца арестован и уже, кажется, начал давать признательные показания. Как-то она отреагирует на то, что человек, который пытался похоронить ее в подполе, и убийца ее мужа - одно и то же лицо?! В-третьих, мы предположительно знали уже и заказчика - это был, хотите верьте, хотите нет, заместитель начальника ГУБОПа генерал-майор милиции Суконцев. Был очевиден и мотив этого заказа - Суконцев хотел устранить конкурента собственного сынка, занимающегося тем же самым бизнесом, что и погибший Разумовский. Вообще, действия, направленные на уничтожение этого самого конкурента, проглядывались очень хорошо: специально подстроенное "маски-шоу", искусственное банкротство фирмы Разумовского, которая еще вчера процветала, и назначение внешнего управления. Обычное для нынешней милицейской практики дело: по заказу устранить руками ОМОНа конкурента, парализовав при этом его деятельность путем изъятия документации. Для Суконцева тут и риска-то никакого не было, зато какое удовольствие - порадеть родному чаду. Случайно, что ли, временным управляющим в "Милорде" был назначен именно его любимый Толик?
Словом, мы могли бы с совершенно чистой совестью считать, что гонорар свой отработали, если бы… Если бы в этом потоке обрушившейся на нас информации не обнаружились также сведения, не желавшие укладываться в эту простую и удобную схему: честного бизнесмена заказали недобросовестные конкуренты… Какие именно сведения? А вот, пожалуйста. Честный предприниматель Разумовский, если верить Кенту, на самом деле был воровским авторитетом и даже вором в законе по кличке Грант.
Это же вроде подтверждал и подарочек, сделанный нам Максом. Подгадал Макс, как будто специально отыскал следы какого-то старого-старого дела, когда этого самого Гранта чуть не обвинили в создании бандгруппы, имевшей название "Скауты". Банда действовала под видом охранного предприятия и состояла поголовно из бывших офицеров спецназа. Так что свои "коммерческие" вопросы эти хлопцы, занимавшиеся рэкетом и выколачиванием долгов, решали быстро, надежно и высокопрофессионально. Так профессионально, что попались они, в общем-то, по чистой случайности. А вот что было с этой бандой потом и почему Гранту тогда удалось избежать высшей меры или хотя бы длительного срока - на эти вопросы Макс ответов не нашел, ответы эти кто-то предусмотрительно уничтожил.
Правда, тут возникало одно странное противоречие, которое я никак не мог одолеть. По всему тому, что я уже знал о погибшем, этот самый Грант был совсем не похож на вора в законе и совсем уж не похож на бандита и убийцу, зато очень даже был похож на романтического разведчика, какого-нибудь Штирлица. Ощущение это, возникшее смутно после встречи с его дамами, совершенно окрепло, когда мне удалось частично ознакомиться с его так называемым дневником. Это, несомненно, был удивительный документ. Содержались в нем заметки, что называется, для себя, для души или, как говорил там же сам Разумовский, "для удовлетворения писательского зуда". Но были также записи, носящие оперативный характер: кто, что, когда. И все это говорило о Разумовском как о человеке, стоящем по ту же сторону баррикад, что и я сам. Да, он был бизнесмен, да, он имел дело с уголовниками и с коррумпированными милицейскими чинами. Но в чем это, собственно, противоречит моему предположению, что он похож на сильно скрытого разведчика? Уходят же доктора наук, отставные полковники, артисты и так далее в лоточники или в "челноки". Уходят кадровые офицеры в охранники и в инкассаторы. Так что уж тут невозможного-то, чему удивляться? Такая, ребята, у нас жизнь. Тем более что за этим Грантом, судя по рассказам, всегда водилась какая-то порядочность, какое-то джентльменство и, я бы сказал, какое-то совсем не криминальное восприятие мира… Не хочу сказать, что он был не страшный - какое там! По тому самому делу за его "скаутами" числились десятки убитых. Но убитых противников. Убитых в криминальных войнах, а не на большой дороге… Интересно, были ли за ним заказные убийства? Убивал ли он сам?
Я подумал-подумал и решил спросить об этом Лену, Елену Романовну. Я испытывал к ней колоссальное доверие. Во-первых, похоже, она просто не могла говорить неправду. Во-вторых, она уже не могла повредить своему Игорю Кирилловичу, и все, что она скажет, останется между нами, это я ей обещал. Да и вообще, я же про это спрашиваю не столько для дела, сколько для себя, чтобы понять что-что такое в этой жизни, чего я еще не знаю. А в-третьих, меня подталкивало и то, что она, судя по всему, тоже испытывала к нам доверие. И немалое. Ведь привезла же она именно нам основную часть дневника Разумовского. Привезла, несмотря на пережитой на даче стресс, на подлое предательство Анны Лазуткиной, которую Лена считала чуть ли не лучшей подругой, на то давление, которое оказывали на нее милиция и ФСБ, тоже, оказывается, искавшие этот дневник.
- Скажите, Елена Романовна, - залепил я прямо в лоб, - вы никогда не слышали о том, что Игорь Кириллович - вор в законе?
Она посмотрела на меня с болезненным недоумением.
- Вы что, с ума сошли? Да мало ли кто что говорит! Только, по-моему, в такое способен поверить разве что сумасшедший. Знаете какой это был человек! Да он мне стихи читал, если хотите знать!
Я внимательно смотрел на нее - она говорила как-то очень по-детски, что ли, и слишком многословно, отчего мне, конечно, все же примерещилась за ее словами некоторая неуверенность…
- Подождите, подождите, Елена Романовна, - остановил я ее. - Я ведь ничего не утверждаю, я никого ни в чем не обвиняю, я только спрашиваю. Потому что знаете, чем больше я вникаю в дело о гибели Игоря Кирилловича, тем сильнее испытываю ощущение какой-то его двойственности. Вот я и проверяю себя - случайно это или нет. Не слышали ли вы чего-нибудь такого, не возникало ли и у вас каких-либо сомнений, подозрений… может быть, неявных, неоформленных, так сказать?..
Какое-то трудное раздумье отразилось на ее лице, словно она знала что-то, что подтверждало мою мысль, но очень не хотела об этом говорить. Наконец она решилась.
- Знаете, честно говоря, какие-то сомнения на этот счет у меня иногда возникали. Когда я видела, например, как приходят к нему эти… хорьки…
- Это кто еще?
- Ну неважно… Ходили к нему какие-то уголовники… наглые, страшные - сразу видно, что тюремщики…
- Ну и что? Мало ли кто может быть партнером у бизнесмена с таким объемом сделок, верно? Или, может, это были, к примеру, какие-нибудь рэкетиры, так называемая крыша. Мы же с вами в реальном мире живем, куда денешься…
- Нет-нет, уверяю вас, это я поняла бы. Но он с ними говорил вовсе не как с партнерами или вымогателями, один раз даже довольно грубо выпроводил, только что пинков не надавал… А все равно что-то его с ними связывало… Что-то неуловимое… Как будто действительно, как вы говорите, у них какие-то общие дела… - Спохватилась: - Вы же не будете использовать мои слова против Игоря, нет? Это просто мои ощущения, понимаете?
- Нет, использовать не буду, уверяю вас. Во всяком случае, против Игоря Кирилловича - не буду…
Фраза получилась двусмысленная, но Лену она, похоже, устроила. Она так благодарно и трогательно посмотрела на меня, что я снова почувствовал прежнее: если уж на ком и жениться, то только на такой вот "сестрице Аленушке"…
- Понимаете, вот вы сказали о двойственности, но он и для меня как бы раздваивался, что ли… Вот знаете, у меня папа… Он сидел, хотя никто об этом не знает, по нему незаметно. Он нормальный, даже культурный человек, а иногда как сказанет, когда вспомнит свой лагерь, даже нехорошо становится. И это все в нем спокойненько уживается - и нормальная жизнь, и лагерь. Вот так и в Игоре это уживалось, все было перемешано: он вроде как и с плохими людьми в контакте был - с одними дружил, с другими враждовал, и артисты среди его знакомых были, и милицейские генералы, можете про это хотя бы в его дневнике прочесть, и стихи мне читал, и боевых товарищей всегда помнил, всегда кому-нибудь помогал…Я его как-то спросила - как он может быть таким раздвоенным, растроенным, как это он может быть ровным и с плохими, и с хорошими. И знаете что он мне сказал? Он сказал, что иначе не выжить - не будь, мол, сладким, чтобы тебя проглотили, и не будь горьким, чтобы тебя выплюнули. И еще сказал фразу, которую я всегда вспоминаю, когда думаю о его смерти. Он сказал: "Не хочешь, чтобы тебя убили - убей сам". И все же я считаю, что он больше был хороший, порядочный человек, чем… Ну понимаете, не могу я поверить в то, что он был уголовником, и никто меня в этом не убедит!
Чем дольше я размышлял об этом деле, тем явственнее у меня возникало ощущение, что мы, "Глория", прикоснулись к чему-то такому, что выходит за пределы наших возможностей. А поняв это, я стал думать, как уговорить дядьку забрать у нас это все больше расползающееся дело в свои профессиональные руки.