– Хватит сочинять – откуда бомба в Москве?! – смеялся Макошкин. – Голливудский фильм посмотрел? Ну, даешь, мужик! Корпускулу не наливать!
– Пошел ты знаешь куда! – возмутился Сватко. – Никакой не фильм! Я ж под землей работал, в пятнашке, хоть вам это ничего и не говорит! А раньше был ракетчиком – ясно? Это потом меня как лучшего комсомольца в КГБ взяли!
Кавказцы, тянувшие пиво "неподалеку, сидели очень тихо, боясь что-то пропустить. Зураб подал им ригнап – "слушать", и они напрягли слух, вникая в смысл дружеской болтовни. Пьяный треп про подземный город, секретное метро и атомную бомбу заинтересовал Зураба, вызвав живейший интерес.
А вдруг в этой болтовне что-то есть?
Напряглись и его спутники. Только им хотелось совсем другого: убить чекиста, хоть и бывшего, Подкараулить на улице, когда домой пойдет, да пришить по-тихому. Хоть какая-то радость и развлечение.
– Ну ты совсем запутался, Сашок! – подтрунивал Макошкин. – То ты в ФСБ работал, то в метро, а теперь оказывается – ракетчик! Может, ты секретный физик или космонавт? А? Ты скажи, не стесняйся – мы поверим!
Ребята обидно посмеивались.
– Хватит галдеть! – махнул на спорщиков именинник. – Давайте еще выпьем. За нашу ПВО! Помните, как она в шестьдесят первом американца Пауэрса сбила? Тут парад, а там – самолет.
– За ПВО – могу! – поддержал инициативу Макошкин. – Я слышал, что его не ракета сбила, а истребитель. А ракета чуть в нашего не угодила… Ладно. Наливай!
Водка влилась в рот без сопротивления. Только приятные ощущений притупились – вместо них – резкий, горьковатый вкус. Словно подменили водицу.
Салат закончился.
– Слышь, Сашок! – не унимался сволочь Белов. – Ну и чего ракетчику в КГБ делать? Может, ты атомную бомбу охранял, которую под Красной площадью зарыли, а откопать забыли? Не-е! Она в мавзолее лежит!
Мужики опять заржали, спровоцировав Сватко на более активную защиту: кому ж приятно, когда друзья тебе не верят, да еще обсмеивают!
– Что вы ржете! Ха, ха! Не бомбу я охранял, а на кнопке баллистической ракеты с ядерной боеголовкой сидел! Поняли?! – приблизился к опасной черте бывший чекист. – И не на Красной площади она, а… Тут, недалеко. Не скажу где. Под землей спрятана, в шахте! Знаете, как херово на шестидесяти метрах в "автономке" работать? А?
Друзья притихли, словно дожидаясь развязки анекдота, а Саша почувствовал прилив красноречия. Вроде как пробил его звездный час: пусть знают кореша, с кем водку пьют! Пусть гордятся!
– Бывало, подменишься, просидишь под землей две недели подряд – так кровь из носа и ушей хлещет, как у подводника! Давление! А сколько ребят до сорока лет в запас списывали, потому что давление прыгает, как у инвалидов! Дистония! Тогда все молодые были – о здоровье никто не думал!
Сватко будто очнулся и подозрительно стрельнул глазами в зал… Но посетители кафе чужих разговоров не слушали и занимались своими несекретными делами. Они ели, пили, болтали с женщинами и, казалось, меньше всего щумали о разглашаемой государственной тайне.
Но так только казалось. Сватко слушали. Причем очень внимательно. Хватая и запоминая каждое брошенное слово. Отсекая шум и напрягая слух.
Понизив голос до громкого шепота, бывший прапор продолжил ликбез:
– Раньше несколько таких ракет по окраине Москвы боевое дежурство несли. Сколько и где – не знаю, нам не говорили. Смена – три офицера и прапор. Уходили как в подводное плавание. А ракету называли уважительно – "Изделие". Вольностей с ней не позволяли. За температурой ее следили: не дай бог повысится! Это уже нештатка… У нас в бункере даже гопкалитовые патроны имелись, которые на подводных лодках используют, чтоб кислород получать.
– На фига? – попытался вникнуть в ненужные тонкости Макошкин.
– Воздух в подземелье постоянно под избыточным давлением подавали, чтоб, если наверху химией траванут, к нам не попало. А если на земле совсем плохо станет, то мы перейдем в "изоляцию". Вентиляция глушится – все герметично, и сиди, пока кислород не кончится. Задыхаешься – вытащи из цинка патрон, вставь в держатель. Углекислый газ преобразуется в кислород, и сразу станет легче. Главное – задачу выполнить: ракету в небо запулить, если команда пройдет. Запас продуктов и воды ровно на месяц…
– А потом? – наивно спросил Макошкин.
– Потом – хана! – безумно рассмеялся Сватко. – Неясно разве!
Разлили очень экономно, отмеряя чуть не по каплям. Чтоб хватило на всех.
Выпили…
– При Горбачеве в Комитете сокращения пошли, – изливал душу бывший прапор. – Всеобщее разоружение началось, мир во всем мире, мать его… Бывшие враги друзьями сделались – хотя какие они нам друзья?! У них все на нас нацелено, они и страну развалили. Какой-то умник решил ракеты убрать. А значит, и наш отдел под зад коленом…
– Кто ж, кроме Горбачева! – догадался умный Митрохин. – Только он,
– Может, и он, – согласился Сватко, пытаясь заставить язык говорить четче. – Начали вывоз "Изделий". Несколько шахт залили бетоном, а ракеты вывезли. Остался последний объект. Но закончить работы так и не пришлось. Не успели: в девяносто первом путч случился. Музыка классическая по всем программам заиграла – думали, помер кто. Ан нет. Запустили заявление… И тут другая возня началась – политическая, кто победит – неясно. Приехал к нам генерал Антошин с полковником Бересневым – начальником отдела. Посмотрели. Посовещались. Что делать? Снять боеголовку – долго, а вывезти ракету – хоть как не успеть! Оставлять – тоже нельзя, но работы-то завершить надо, а то голову снимут. Тогда людей убрали, входы кирпичами заглушили, площадку сверху присыпали мусором, а эту, последнюю ракету так и оставили в земле. Сверху шахта прикрыта крышкой метровой толщины – не залезешь и не взорвешь, а вентиляция осталась – через газоотводные каналы. Заправленная ракета с "пристегнутой" боеголовкой в специальном контейнере находится. Как сейчас помню – мы с Васькой Шелепиным в шахту вошли, посмотрели на "Изделие" в последний раз, и аж на душе тоскливо стало: вроде как с девушкой прощались. Хотя железка, она железка и есть – неодушевленная, но для нас – почти что живая! Даже разговаривали с ней…
Сказав это, Саша Сватко так ясно представил картинку давно минувшего времени, что ощутил запах холодного воздуха из "газоотводки" с привкусом суеверного страха. "Последний день Помпеи", – посмеивались они с Шелепиным, входя в бетонную трубу, поставленную на попа. Гирлянда уходящих вверх лампочек казалась тусклой и не давала достаточного освещения. В голове кадры из фантастики – "Чужих", например. Пугающая чернота ведущего к "дежурке" тоннеля заставляла оглядываться и опасливо прислушиваться к малейшим звукам. Но если оборудование выключить – тихо, как в гробу. Приходила и сумасшедшая мысль: а вдруг, пока они тут кабели отворачивают, "Изделие" возьмут да и запустят. Бетонную трубу заполнит адское пламя и невыносимый рев. Ураган газовых потоков хлынет в газоотводные каналы и… вытолкнет "Изделие" наружу, вызвав столбняк у невольных свидетелей грандиозного, должно быть, фейерверка. В устроенном двигателями крематории люди вспыхнут, как мотыльки, и рассыплются в пепел в одно мгновение. Невысокий многогранник – "грибок" с решетками у Ломоносовского проспекта, такой же, как вентиляционные камеры метро, откликнется выброшенным огнем. Раскаленные газы с легкостью выбьют многоугольную крышу постройки и столбом рванутся вверх, потому что "венткамерой" оканчивается газоотводный канал ракетной шахты.
– Может, у вас там крыши съехали? – усмехнулся именинник.
Но Сватко не обиделся: что он понимает в его бывшей службе! Они – гражданские. Они вообще только наполовину люди! А крыша… Крыша вполне может съехать – попробуй посиди на такой глубине в полной изоляции – хуже, чем в тюрьме! Подводная лодка и есть, только народу меньше. Переговоришь обо всем, наговоришься досыта, и все – затык. Аж тошнит от приевшихся рож. Но ругаться нельзя – за этим специальные люди следят.
– Крыши на месте были! – продолжал затянувшийся монолог Саша. – А как представишь, сколько по соседству атомных килотонн находится – поверишь, что живая. Даже атеисты, кто у нас работал, – в церковь шли креститься. А ведь тогда нельзя это было. Приходилось тайком ехать в глубинку. Но "семерка" все равно все храмы на крючке держала и у попов вылавливала фамилии. Потом по партийной линии или по комсомольской нагоняй давали, да только что толку. Ребята все равно креститься ехали и детей с собой в церковь везли. Входишь в шахту, и так жутко становится, что волосы на голове шевелятся, у кого они еще остались. А у той, последней, мы только питание отключили. "Изделие" может так хоть десять лет простоять – ничего не сделается. Считай, мы с другом – Васькой-прибористом – последними эту "сатану" видели…
Зураб достал ручку и записал услышанное имя прямо на салфетке.
– Но начальство-то знает, что шахта есть и в ней ракета? – возбудился именинник. – Президент, начальник Генштаба или кто там… директор ФСБ? Не может же такое дело потеряться!
– Никто про нее не знает! Шахту ластиком стерли с секретных карт. Документы по моему объекту уничтожили – сам жег во дворе по акту. Наверх доложили о полном демонтаже, иначе Антошина бы вмиг сняли; А так – дыр под землей много – мало ли, что там замуровано, Отдел – разогнали, людей раскидали по управлениям, чтобы до пенсии дотянули. Дослуживали мы уже в ФСК – ФСБ. КГБ СССР тоже вроде как ластиком стерли е карты, вместе с Дзержинским на Лубянке.
– Но у начальства пульт управления имелся? – уточнил Макошкин.
– После объявления ГКЧП внешнее управление отрубили – чтоб политики глупостей не наделали. Объект перевели на автономную работу. Только дежурная смена могла кнопку нажать. Правда, и не кнопка там…
– И в вашей системе никакого порядка нет! – сурово заключил Макошкин, поскребывая вилкой по краю тарелки. Звук – противный.
– Порядок был! – не соглашался Сватко. – Просто как всегда получилось! Хотели сначала проблему решить, а потом уж доделать. Но вышло не так. ГКЧП посадили, как раз до девяносто третьего и держали. Генерала Антошина, который карту тогда подправил, все равно сняли. А чуть позже он в автокатастрофе погиб. Днем, между прочим, на пустой дороге. Странная смерть!
Сватко вдруг замолчал. То ли вспоминал, как было, то ли так в свой рассказ вжился, что снова почувствовал себя в том далеком времени, по которому соскучился. Будто в воду окунулся.
Мужик протер ладонью лицо, будто воду смахнул.
– Начальник отдела от инфаркта умер и все с собой унес. А в девяносто третьем Белый дом и "Останкино" полыхнули – там уж точно про ракету никто не вспомнил. Да и некому, и не с чего – официально ее нет, Думаю, и сейчас стоит она себе, родимая, как новенькая. Только команды ждет!
Сватко передохнул и вернулся к друзьям, во время сегодняшнее. Освободившись от груза чужой тайны, он даже почувствовал некоторое облегчение. Вроде и голова просветлела, и настроение поправилось.
– Похоже, генерала вашего кто-то того: специально на тот свет спровадил, – предположил Миша Белов. – А может, и полковника до кучи,
Мишка всегда делал резкие, но справедливые выводы.
– Так я не понял, – никак не хотел врубаться Митрохин, – А на хрена в Москве ракеты?
– Чего ж непонятного! Если наши ядерный залп прошляпят или диверсанты армейские шахты повзрывают, то эти ракеты все равно до Америки долетят. Как возмездие, понял!
– А-а, – удовлетворился Митрохин. Представленное объяснение показалось друзьям-охранникам вполне логичным и дополнительных вопросов не вызывало.
Но не у всех.
Зураб незаметно толкнул локтем Аслана.
– Надо узнать, где живет, – сказал он, одними глазами указав на Сватко. Аслан Эльмурзаев понимающе кивнул. Расслабленная дремота чеченца сменилась обостренным вниманием.
– Ну что – допиваем и заканчиваем? – выразил общее мнение Макошкин.
Жалкие остатки водки пустили по кругу и выпили, ничем не закусив. Не потому что алкаши – поймите мужиков правильно. Просто нечем было.
– А по пивку? – по сложившейся традиции добавил Миша Белов.
– Я пас! – решительно отказался Сватко, обнажив остатки воли. – Мне сегодня дома надо быть!
– И мне – хорош! – примкнул к отщепенцу Макошкин.
– Как хотите! – разочарованно попенял Белов. – Вот так всегда! Только разговорились!
Шумно раздвинув стулья, чоповцы поднялись, по очереди отметились в бесплатном туалете и гудящей толпой направились к выходу. Ребята чувствовали себя отлично, и даже накрапывающий дождь не создавал им неудобств или дискомфорта.
На площади распрощались с Макошкиным. Но, вместо того чтобы подойти к станции метро и там, как люди, выпить пива, уж если душе так хочется, чоповцы совершили очевидную глупость и отправились совсем в другом направлении. Их объяснимое и понятное каждому российскому мужику поведение было на руку.
Но только не им.
Впрочем, свою главную, роковую ошибку Сватко уже совершил – там, в кафе, и теперь любые варианты поведения веселой компании вели к одному и тому же знаменателю. Разница состояла лишь во времени и длине пути до конечной точки.
Зураб вышел из кафе следом за чоповцами. Стараясь не попасться им на глаза, он остановился, приподнял воротник, будто прячась от холода, и закурил. Водяная пыль противно припорашивала голову и холодила лицо.
Минутой позже из-за стеклянной двери с кривыми ручками появились Аслан с Ниязом. Медленно и неторопливо они двинулись за чоповцами, то останавливаясь и отставая, то убыстряя шаг и приближаясь к объекту наблюдения на минимальное расстояние. Они знали, что делали, потому что этому их учили на "втором курсе" диверсионной школы. Чоповцы не могли заметить слежку или вычислить в толпе наблюдателей, потому что не имели ни подобных навыков, ни позывов к их практическому применению. Их головы были заняты совершенно не этим…
Торговая палатка с напитками располагалась в глубине квартала. Вокруг темно, грязно и немноголюдно. Два студента-вечерника взяли по бутылке пива и, без умолку обсуждая какую-то девчонку, отправились к проспекту. За ними в очереди стоял мужик рабоче-крестьянской наружности – он брал красненькое. Разумеется – портвейн. Для разминки. Сунув в окошко мятые десятки и насыпав горсть мелочи, он сдавленно буркнул:
– Вон ту – поядовитей!
Голос походил на хрип умирающего от жажды путника.
Чоповцы подвалили к палатке шумно и встали за "путником". Недовольная мелочью хозяйка терпеливо пересчитала деньги работяги и подала бутылку. Тот отошел, прижимая посуду к телу, словно великую драгоценность. Хотя чего смеяться-то – для него она таковой и являлась.
Миша Белов с зажатым в руке стольником вежливо поздоровался с хозяйкой и собирался просунуть деньги в окно, как буквально из-под земли перед ним выросли два кавказца. Тот, что поменьше, грубо оттолкнул именинника от вожделенного пива и гортанно прогнусавил:
– Падажди! Сначала ми возьмем!
Ясное дело, что оголтелой наглости чоповцы стерпеть не могли. Тем более что алкогольные газы, валившие, кажется, уже и из ушей, стали для ребят сильной движущей силой – как пар для паровоза. Где-то в головах у них загудело свистком, а пар сорвал клапана и попер по трубам.
– Не "МИ"; а "МЫ"! Понятно вам, как надо говорить! – попер Белов, но был неожиданно осажен широкоплечим джигитом и оттеснен от пива еще дальше. Его просто толкнули взашей, он чуть не кувырнулся.
Ситуация повисла на волоске. Тонкая нить зазвенела. Пискнула и… порвалась с треском.
– Вы чо, козлы, совсем оборзели! – не собираясь уступать очередь, прорычал именинник, запуская известный механизм. Белов поднапер и с усилием попытался просунуть деньги в окно… Но мелкий и жилистый Нияз крепко схватил его за локоть, а другой за шиворот. Резко рванув, горец отбросил Мишу от палатки с такой силой, что тот едва не запутался в собственных ногах. Полет был недолгим, но запоминающимся.
Однако – обидно.
На защиту именинника бросились товарищи. Сватко подскочил к Ниязу и с разбега бросил в него тяжелый кулак. Мысленно Саша представил, как глухой удар отбросит голову противника назад, и тогда, вторым с левой, он уж точно свалит его с ног и добьет! Ничего, что противник такой жилистый, – мы тоже не лыком шиты и кашу не лаптем хлебаем!
Но что-то не сработало в замечательном плане. Саша почувствовал это сразу. То ли кавказец оказался "не той системы" – невероятно подвижным, то ли кулак летел не так быстро, как представлялось. Только первый блин пошел комом.
Нияз ловко увернулся и мгновенно ударил Сашу под дых. Свет натриевых фонарей из веселеньких – оранжевых – сделался каким-то тусклым и серым. Рубиновые огни машин на проспекте одномоментно замерли, размылись в одну багровую точку и поплыли в черноту. В легких будто лом застрял, перекрыв кислород.
Сватко хрипнул несильно, перегнулся пополам и… отступил. Мгновения мучительного удушья отрыгнулись тяжким кашлем.
На плотного Колю Митрохина напал Аслан Эльмурзаев – коренастый, подвижный, раньше занимавшийся борьбой и не раз ходивший в рукопашную. Несколькими отшлифованными движениями он без труда сбил Колю с ног и, несильно рубанув по шее (если б сильно – Коля отправился бы на небеса), закрепил убедительную победу.
Чужак нагнал и Белова. Мирные переговоры не удались – с характерным звуком костистый кулак шлепнул по лицу, разбив, по меньшей мере, губу.
Сквозь распахнутую куртку на рубашку именинника брызнула кровь.
Едва поднимаясь, Сватко сообразил, что, несмотря на численный перевес, сила оказалась не на их стороне.
Зловещая фигура, увенчанная соответственно зверской физиономией, приближалась. Отсчет шел на секунды, и Саша понял, что сейчас его будут убивать…
"Называется – пивка попили!" – шевельнулось в голове. Справедливо рассудив, что имплантация нескольких зубов обойдется значительно дороже очереди за пивом, даже с учетом добровольной медицинской страховки, а также осознав, что победить Кавказ и его жителей все равно не удастся, о чем свидетельствуют многочисленные факты истории, Сватко начал медленно отползать.
Внезапно со стороны тротуара раздался чей-то уверенный окрик:
– Оставьте их, бараны! И сваливайте, пока вам бошки не поотрывали!
Почти умерший Сватко почувствовал надежду на воскресение и тоскливо так повернулся в сторону возгласа. Не иначе сам апостол Петр с небес спустился на его мольбы. Очень, между прочим, вовремя подоспел! А то бы ребятам каюк!
Сватко настроил зрительный аппарат и заметил приближавшегося к палатке незнакомца. По виду – решительный, с пружинистой походкой, выдавшей хорошую физическую форму,
– А ты чего в наш базар ломишься! – агрессивно вопросил Аслан, оставив в покое Сватко. – Печенка на ребра давит?!
Хулиганы двинулись на незнакомца, собираясь разобраться по существу спора, а бывший прапорщик воспользовался моментом, поднялся и, подковыляв к Белову, загрустившему под тополем, дернул его за рукав:
– Ты живой?
Прижимая рукой губу, тот утвердительно мотнул головой и с видом побитой собаки взвизгнул:
– Не видишь, что ли!
– Иди Кольку поднимай! – велел Сватко, а сам развернулся и, подчиняясь проснувшемуся инстинкту справедливости, кинулся на помощь смельчаку-прохожему.