Помогая себе руками, стараясь по-прежнему держаться ровнее, Гонта поднялся. Попытался утереть кровь с разбитого лица, но последовал другой приказ:
– Смирно! Смирно стоять, я сказал!
Рука Дмитрия дернулась было вниз, опускаясь по швам. Но вдруг замерла. Не отводя взгляда от своего палача, Гонта все-таки вытер кровь, сплюнул розовым под ноги, вновь одернул китель.
– Ты у меня харки свои вытрешь, – пошипел Коваль. – Выхаркаешь кровь – и языком слижешь, падаль. Знаешь, почему ты здесь? Из-за Ржавского, сучьего сына? Я твою связь с ним на раз-два докажу. Или ты мне сам признание подпишешь, как вошел в преступный сговор с военным преступником, чтобы совершить измену Родине. Подпишешь, я тебе обещаю.
– Нет.
– Все так говорят. Тебе, майор, назвать фамилии тех, кто у меня в ногах валялся через сутки после того, как показывал свою храбрость? А теперь стой и слушай меня. – Коваль выровнял дыхание, продолжил более спокойным тоном: – Не сложились бы у меня все нужные кусочки этого дела, Гонта. Не связывал бы я тебя с Ржавским, гори он огнем. Не знал ты ничего ни о трофеях на станции, ни о том, что в третьем вагоне везли. Но, кроме тебя, Ржавского предупредить некому, майор. И даже при таком очевидном раскладе я бы не подумал о тебе. Тут другое дело есть, давнее. Не дружи я крепко с Васькой Вдовиным, героически погибшим, ловили бы мы сейчас Ржавского вместе. Не забыл Вдовина-то? Напомнить?
– Помню.
– А я не зря говорил, майор: мир тесный, шарик круглый.
Пройдясь по кабинету, словно разминаясь, Коваль остановился напротив Гонты. Опять закурил. Затянулся. Выпустил струю сизого дыма в лицо арестованного.
– Теперь, Гонта, не вздумай открыть свой рот. Скоро вот два года будет, как Вдовин погиб. Тогда, в сорок четвертом, я служил в особом отделе нашего с тобой Первого Украинского фронта. Тебя и вдовинского водителя, старшину, фамилию не вспомню, допрашивали. Но картину того, что там, в лесу под Каменцем было, составили только с твоих слов. Старшина почти все время провалялся без сознания, на него напали сзади и отключили. Это я потом, когда в спокойной обстановке запросил все материалы дела, перво-наперво отметил. Проверяли версию нападения диверсантов. Было предположение, мол, нарвались вы по пути на небольшую группу немецких окруженцев, которые пробирались из котла. Но "диверсанты" лучше звучит. Солиднее, красивше. Так или нет, Гонта?
– Я все изложил в рапорте.
– Читал я твой рапорт. Ты лишь допускаешь, с каким противником мог так героически сражаться, что практически в одиночку отбил атаку. Хорошо, пусть ты огрызнулся. Офицер боевой. Опытный, разведчик. Ладно, пытались фрицы машину захватить – не вышло. Согласен, принимать длительный бой, когда ты в глубоком тылу противника, смысла нет. Здесь без вопросов. Угадай, с какого момента эти самые вопросы начинаются.
– Мы в "ромашку" играем тут?
– Во что я захочу – в то и поиграем, понял? И приказа открывать рот я не давал. Спрашиваю так, риторически. А сомнения у меня появились вот откуда, майор: для чего было старшину вырубать? – Коваль выдержал многозначительную паузу. – Кто бы там ни возник в лесу, обычные солдаты или вражеские диверсанты, им логика велит не бить врага по голове. Убивать. Стрелять, колоть, резать насмерть, до крови. На старшине же, забыл, черт, фамилию, ни царапины. Только синяк от удара. Да, он увидел немцев. Точнее, – снова тяжелая пауза, – людей в немецкой форме. Не для того ли ему дали рассмотреть форму, чтобы потом, на допросе, он смог уверенно говорить о нападении врага? Главное – почему старшину не убили сразу? Из лесу стреляли, тут ваши с водителем показания сходятся. Но били не прицельно – а ведь могли бы! Я все верно вычисляю, а, майор?
Даже если это и был приказ отвечать, Дмитрий все равно отмолчался.
– Правильно делаешь. Лучше думай, как ты все это станешь объяснять теперь. А придется, Гонта. Дальше еще интереснее. Тогда к делу подключился СМЕРШ. Его только формировали, никто толком ничего не знал. Но группа выезжала в тот же день. Я и эти рапорта с отчетами запросил. Конечно, там затоптали местность кругом. Только это ведь особый отдел работал. Солдаты окрестности прочесывали, не до мелочей. Смершевцы же задачу свою поняли сразу. Сделали, что могли, и постарались, как следует. Тогда я не слишком вникал в материалы. Вдовина не вернуть, фронт наступал, НКВД без того хлопот хватало. Теперь же, когда меня в Чернигов назначили, а потом твоя личность в связи с этой историей в Бахмаче всплыла, загрызли мысли: а ведь знакомое что-то… Гонта, фамилия приметная. Сделал запрос. Да, тот самый Дмитрий Гонта, теперь майор, тогда – капитан, героически отбивший нападение немецких диверсантов. В бою погиб начальник особого отдела гвардейского полка Василий Вдовин. А старшина, который за рулем сидел, живой остался. Весь бой провалялся в кустах без сознания. Бывает такое? Я тебя слушаю, майор.
– На войне всякое бывало.
– Вот-вот. Война все спишет. Правильно рассчитали. Я тебе, Гонта, только несколько фактов озвучу. Все в рапортах изложено. По отдельности ничего не значат. И, положа руку на сердце, гибли на фронте каждый день. Солдаты, офицеры, сотрудники особых отделов тоже не редкость. Тем более Вдовин, с твоих же слов, пал смертью храбрых. Заметка в "Красной Звезде" была, на первой полосе, с фотографией в траурной рамке…Короче говоря, никто мелочи не сложил в одну кучу. А меня они не отпускали. Черт знает, не пересекись наши с тобой дорожки здесь, майор, поднял бы я ту историю вообще…
– Не тяните. Мне уже интересно.
– Кто тебе говорить позволил?
Вопрос дополнила зуботычина. После чего Коваль слегка постучал кулаком правой руки о раскрытую ладонь левой. Гонта устоял, теперь уже глядя на подполковника с неприкрытой ненавистью. Тот же, чуть отклонившись, теперь рассматривал арестованного, как некое странное насекомое. Которое можно раздавить – но лучше перед этим посадить в коробочку, гоняя от края до края иголкой.
– Интересно – так слушай. Факт первый. – Разжав кулак, Коваль загнул мизинец. – Шофера-старшину враги не убили, хотя могли и ситуация того требовала. Факт номер два. – Загнулся безымянный палец. – Дорога, по которой ехала ваша машина, укатана. Дождь накануне прошел. Не сильный, но достаточный, чтобы грунт стал мягким. Нашли на нем следы протектора от "виллиса" вашего. Сапогами тоже натоптали. Ни одной немецкой подошвы. Нигде, майор. Ладно, в лесу ничего не осталось. А вот мимо дороги диверсанты, или кто они там, пройти вряд ли могли. Прочему не нашли отпечатков? И третий факт лови. – К двум загнутым пальцам присоединился третий, средний. – Смершевцы обследовали периметр. Нашли окурок. Не деревянный, относительно свежий на время обнаружения. Или немцы смолили там, в лесу, наш родной солдатский самосад, или кто-то сидел в засаде и поджидал "виллис". Курить в засаде нельзя. Чего ж нарушили? А потому, майор, что курившие ничего и никого не опасались! Мало? Четвертый факт. – Согнулся указательный. – Смершевцы нашли кучу немецких стреляных гильз. Но осмотр места, где вы с Вдовиным приняли бой, показал: прицельно били только по нему, остальные выстрелы были сделаны хаотично. И наконец, факт номер пять. – Ладонь Коваля снова превратилась в кулак. – С кем вы воевали? Ты лично с кем воевал, от кого отбился? Сколько бы немцев там ни налетело, если среди них нет потерь, они легко могли взять тебя в клещи. Унесли раненых или убитых? Смысл? Вот и выходит, Гонта, – подозрительный ты человек. Недоработали с тобой в свое время… герой-разведчик. По прошлому случаю у меня к тебе накопились вопросы, ответы на которые подводят к малоприятным для тебя выводам. Раз так, чего уж говорить про вчерашнюю диверсию… А в свете того, что ты уже знаешь, иначе как диверсией назвать твои действия не могу. И последнее, Гонта: за каким таким делом Васька Вдовин вез тебя тогда в особый отдел фронта?
Ответа Коваль не ждал.
Сжатый кулак снова врезался в лицо арестованного.
Теперь Дмитрия получилось свалить с одного раза. Нависая над лежащим, глядя на него сверху вниз, подполковник процедил, старательно проговаривая каждое слово:
– Ты у меня во всем признаешься, Гонта. Я тебя, предателя, до задницы расколю в двадцать четыре часа. Прокололся ты, крепко прокололся. Не думал, что я тебя найду? Ничего, сейчас задумаешься.
Перешагнув через распростертого на еще утром вымытом полу Дмитрия, подполковник подошел к дверям. Распахнул их, крикнул кому-то невидимому:
– Аникеев! Давай сюда, можете приступать!
Кто вошел, сколько их было – Гонта не видел. Лежал спиной, не думал ни о чем, приготовился к боли. И мысль вертелась теперь одна: потерять бы сознание поскорее.
Сам не знал, что способен так долго, так бесконечно, тягуче долго выдержать град точных, жестоких, хорошо поставленных ударов…
Закончив разговор с Жуковым, полковник Мурашко попросил ближайшие полчаса ни с кем его не соединять.
Во всей цепочке, которая составила так называемую "операцию прикрытия", Игорь Сергеевич был отнюдь не главным звеном. Над ним стояло высшее руководство, маршалу докладывали о ходе событий старшие по званию. Но именно Мурашко держал руку на пульсе всего, происходившего сейчас в Бахмаче. Поэтому Жуков, что вполне логично, захотел выслушать доклад из первых уст.
Говорили недолго. Георгия Константиновича оповестили об уничтоженном "барахле" накануне поздно вечером. В лесу еще шуровали МГБ, милиция и солдаты, а Жукова уже проинформировали. Тогда, как после узнал Мурашко, маршал ограничился скупыми словами благодарности, дальше тему не развивал и распорядился держать его в курсе дальнейших событий. Судя по всему, Жукова эта неприятная история интересовала до того момента, как только дело закроют, а саму ее вытеснят другие, более важные и значимые для страны. Более того: полковник не без оснований полагал – Георгий Константинович сам хочет забыть о злополучных вагонах и всем, что с ними связано, как можно скорее. У маршала сейчас и без того появилось много новой работы. Ведь сдавать дела в Берлине – довольно хлопотное и трудоемкое занятие.
Однако на следующий день, ближе к обеду, в кабинете Мурашко раздался телефонный звонок, и голос на том конце провода категорично отчеканил:
– Товарищ Мурашко? С вами будет говорить товарищ Жуков!
Маршал начал, как часто бывало, без лишних предисловий – пожелал услышать подробности проведенной в Бахмаче операции лично от полковника. Игорь Сергеевич признался: сам не до конца знает, как начальнику местной милиции удалось в сжатые сроки найти и уничтожить не только похищенные трофеи, но и самих похитителей.
Конечно, Мурашко подозревал: выполненная просьба посодействовать в освобождении из киевской тюрьмы некоего Павла Соболя, однополчанина майора Гонты, как-то связана с успехом операции. Он сделал даже больше: нашел предлог, под которым в штабе Киевского военного округа запросили данные об этом Соболе. Пока их устанавливали, неожиданно, вроде как сама по себе, всплыла на поверхность фамилия старшего лейтенанта Ивана Борщевского, пропавшего без вести в 1944 году, записанного в покойники и, как случалось в военные годы, внезапно "воскресшего". С тех пор бывший командир взвода разведки жил в Бахмаче. Туда же сразу после освобождения направился и Павел Соболь, другой взводный из роты Гонты.
Полковник Мурашко был не только опытным штабистом. Кадровый военный, он провел достаточно времени на передовой. Поэтому понимал: два вчерашних фронтовых разведчика с навыками диверсионной работы в тылу врага имеют прямое отношение к успеху задуманной тайной "операции прикрытия". Жукову об этом полковник, естественно, докладывать не собирался. Хотя бы потому, что маршала фамилии интересовали в последнюю очередь. Ему достаточно знать, что майор Гонта приложил к выполнению личной просьбы маршала максимум усилий. И получил нужный результат.
А вот дальше в разговоре наступил деликатный момент. Об аресте самого начальника милиции по приказу начальника УМГБ подполковника Коваля стало известно лишь без малого два часа назад. Мурашко даже посчитал звонок от Жукова неким знаком свыше: Игорь Сергеевич думал, что можно сделать уже для Гонты. Пока что ограничился докладом по инстанции. И когда маршал, выслушав его, вдруг без всякого перехода спросил:
– Так что с тем майором там? – Мурашко догадался: Жукова все-таки проинформировали.
– Под арестом, товарищ маршал.
– Причина?
– Пока не выяснили, Георгий Константинович. Вы же знаете, сотрудники государственной безопасности руководствуются в своих действиях не всегда объяснимыми доводами. Прикажете навести справки?
– Нет.
Быстрый ответ загнал Мурашко в тупик. Видимо, на том конце провода Жуков это почувствовал, отрезал:
– Мы с тобой, полковник, не можем сейчас знать, какие претензии у МГБ к Гонте. Возможно, майор давно мозолит госбезопасности глаза. И у них там, на месте, накопились к майору вопросы, которые никак нас и наших историй не касаются. А мы и не обязаны влезать в дела каждого управления МГБ! – Короткая пауза. – Армия подчинена совершенно другому ведомству. Перед ней иные задачи, полковник. Мы стоим на страже мира и спокойствия, бережем страну от внешних врагов. Они, кстати, очень скоро могут поднять голову. Не всем нравится, что Советский Союз сломал хребет фашизму. Ведомство Меркулова пускай занимается своим делом – выявляет внутренних врагов. Вот справедливое распределение обязанностей.
– Но, товарищ маршал…
– Что?
– Майор Гонта успешно выполнил ваше… наше поручение. Оно было непростым и деликатным. Мне кажется, мы должны хотя бы выяснить причину ареста. И, если есть необходимость, принять посильное участие в его судьбе.
– Никому ты ничего не должен, полковник! – Фраза прозвучала как приказ. – Повторяю: если Гонта ни в чем не виноват и арестован по ошибке, разберутся и отпустят. Найдут вину и докажут – понесет наказание по закону. Да, имей в виду – интерес, проявленный из штаба Киевского военного округа к делу обычного офицера милиции, будет выглядеть подозрительно. В МГБ сидят далеко не дураки. Мы с тобой, Игорь Сергеевич, понимаем, для чего они умыкнули мои вагоны. И чего добивались, начав искать похищенные трофеи. Мы также знаем, какую роль сыграл в заметании следов этот Гонта. Я лично благодарен ему. При случае, если все для него обойдется, отмечу, как смогу. Наш с ним разговор в вашем присутствии происходил, товарищ полковник. Что из этого следует – сам понимаешь или объяснить?
– Никак нет, товарищ маршал.
– Это как: не понимаешь – или не объяснять?
– Ясно все, Георгий Константинович. Прояви мы настойчивый интерес к делу Гонты, его тут же свяжут с вами.
– Все верно. Главное у нас выполнено. Готовь дырку для награды. Мне тут товарищи подняли твое личное дело. Засиделся в штабе. Над повышением думай. А заслуги, за которые наградить, у любого честного офицера всегда найдутся. Услышал?
– Так точно, – ответил Мурашко и тут же добавил: – Служу Советскому Союзу!
– Молодец. Да, вот еще… Об этом деле я больше слышать не хочу. Ясно?
– Так точно, – повторил полковник, стараясь говорить ровно.
Теперь, положив трубку и сидя в полной тишине, Игорь Сергеевич Мурашко пытался собраться с мыслями, находя оправдание не словам Жукова, а своим дальнейшим действиям.
По большому счету, маршал не просто беседовал – он приказывал. Да, в глубине души Мурашко отдавал себе отчет: он, как и другие офицеры округа статусом повыше, оказался втянутым в решение вопросов, касавшихся Жукова лично. Однако, если мыслить стратегически, вражда между ним и Берией только по верхам имела сугубо личную природу. Попытка опорочить имя маршала Победы впрямь могла ударить по всей стране, фактически пошатнув, если не выбив фундамент победы из-под ног людей. Которые в подавляющем большинстве своем связывали ее не столько с мудростью товарища Сталина, сколько с полководческим искусством Жукова.
Вывод напрашивался однозначный. Уберечь маршала от попытки очернительства, сохранить для людей веру в то, что каждый из них – победитель. Когда страна поднимается после разрухи, такая вера очень важна.
Конечно, Гонта может назвать на допросе фамилию Мурашко. Или же попробовать привлечь к этой непонятной истории руководство Киевского военного округа. Мурашко после знакомства с майором стал относиться к нему с уважением, даже симпатией. Только любое намерение хоть как-то помочь перечеркивал приказ Жукова.
Полковник Игорь Сергеевич Мурашко был человеком военным. Для него нарушить приказ означало совершить преступление.
Вряд ли он скоро забудет о Гонте.
Но Жуков прав. Майор мог влипнуть в какую-то историю, никак не связанную с военными трофеями. Раз так, пускай МГБ разбирается на месте. Мурашко не сомневался в том, что Гонта будет молчать о встрече с ним и контакте с маршалом. Он не такой наивный, чтобы не просчитать ситуацию. Учитывая ее деликатность, в штабе округа просто открестятся от начальника бахмачской милиции. Гонта обязан это понять, если уже не понял.
Полковник Мурашко вступил в партию на первом курсе военного училища. Заявление писал по убеждению. Искренне верил в коммунистические идеалы и, среди прочего, считал религию дурманом для народа. Однако сейчас, наедине с собой, почему-то не стыдясь подобных мыслей, он попросил Бога помочь Гонте в его тяжелую минуту.
Ведь больше помощи тому ждать, выходит, неоткуда.
…Об этом не знал и не мог знать Дмитрий Гонта. В то самое время, когда военные приняли решение от него отказаться и даже по возможности забыть, майора отливали водой, чтобы продолжить допрос и пытку…