Не уходила никуда, просто мысли отвлекали. Теперь же, определившись, Гонта сполз по стене еще чуть ниже. Надо полежать немного. Совсем немного, пусть силы вернутся хотя бы частично. А потом – стучать, звать охрану.
Требовать Лужина.
Ясно, сперва найдут Аникеева. Тот доложится Ковалю. Но рано или поздно московский майор должен замкнуть цепочку.
Ведь именно он – на ее вершине.
… Строя в грязном полумраке камеры расчеты и планы, Дмитрий Гонта не знал и не мог знать: они уже нарушены.
И все оттого, что опасно слабым оказалось как раз нижнее звено той самой цепочки. Его значение майор не принимал – да и не мог принять во внимание…
– Кажись, ворочается.
– Ага. Очухается сейчас.
– Помочь?
– Смысла нет.
Этой фразой Павел Соболь очертил их с Иваном Борщевским общее отношение не к связанному Аникееву, а к ситуации в целом. Они не обсуждали случившееся – решили не тратить время на пустые разговоры.
Когда вернулись из города с новостями и почти готовым планом действий, застали дома испуганную, заплаканную Анну. Выслушав сбивчивый рассказ, поняли – все меняется. Бежать из Бахмача прямо сейчас она не могла. Другой возможности выяснить причину ареста Дмитрия, кроме как через ее свидание с мужем, у бывших разведчиков не было. Приносить Анну в жертву Аникееву никто не собирался. Отталкивать Аникеева сейчас тоже нельзя. Потому молодая женщина подыграла ему, понимая: капитан не оставил иного выхода ни ей, ни Ивану с Павлом, ни себе.
Сперва они еще пытались найти менее безопасное решение, чем нападение на офицера МГБ. Но пришли к очевидному: Дмитрия додержат в бахмачской тюрьме в лучшем случае до утра. Потом увезут, сперва в Чернигов, а дальше – в Киев. Выковырять его оттуда без посторонней помощи нереально. Делать ставку на помощь Жукова, как было с Соболем, глупо: связи со штабом Киевского военного округа ни у кого из них нет.
На войне все было ясно. Свои – за спиной, чужие – впереди. Перейдя линию фронта, разведчики знали, как и во имя чего надо действовать. Но стоило Павлу вспомнить военную азбуку, как появилась подсказка.
А именно: надо вести себя так, словно они за линией фронта, сказал он тогда Борщевскому. В тылу врага. Где главное – захватить "языка". Выпотрошить его на месте. И потом, с учетом полученных сведений, действовать дальше.
При других обстоятельствах Соболю, вероятнее всего, пришлось бы долго объяснять Ивану, что Аникеев – враг. Но теперь Борщевский согласился не просто с полуслова – с полунамека. Оставалось дождаться, когда появится капитан. Зная друга несколько лет, Павел даже побаивался, как бы тот не перестарался, не прибил до смерти похотливую сволочь, пристававшую к его бывшей жене и все еще крепко любимой женщине.
Вырубил капитана Борщевский.
Он связал руки пленнику его же ремнем. Соболь благоразумно взял пистолет Аникеева себе, затем мужчины выволокли бесчувственного капитана во двор, с трудом уложили тело в мотоциклетную коляску. Прикрыли шинелью, фуражку тоже прихватили с собой. Соболь лично убедился, что больше никаких вещей Аникеева в доме нет, и очень хотел верить – капитан никому не рассказал, куда и зачем пошел. Впрочем, главной проблемы это не решало.
А она заключалась в поисках ответа на резонный вопрос: что теперь со всем этим делать.
Нападение на офицера МГБ само по себе было серьезным преступлением. За такое могли застрелить на месте, как за совершенный теракт. А если не убьют, арест лишь отсрочивал смертный приговор. Который только чудо, сошедшее с небес, могло заменить на двадцать пять лет лагерей. Это, считайте, та же самая смертная казнь, только умираешь медленнее.
Допустим, рассуждали разведчики, никто ничего не видел. Ситуация от этого не улучшалась. Аникеева не тут же, но через несколько часов, ближе к ночи, непременно хватятся. Начнут искать, начальство пока не убралось из города. Сложить факты и вычислить, куда поведет след капитана, вряд ли займет слишком много времени. Бегством Анна однозначно выдаст себя. Так что Иван решил сразу, и Павел спорить не стал: она должна остаться дома. Если к ней придут, начнут спрашивать, а она заверит – Аникеева не видела, это поможет всем запутать следы.
Ладно. Пусть МГБ топчется на месте. Отпускать захваченного Аникеева нельзя ни при каких раскладах. Обсуждать варианты Соболь с Борщевским не собирались, хотя Иван заготовил, как ему казалось, неплохой ход. Но пока пленного нужно допросить, использовав максимально. Для этого подходило лишь одно место.
Они привезли бесчувственного Аникеева на мотоцикле Гонты в лес, в старую усадьбу. Вряд ли МГБ станет искать здесь кого-то в ближайшее время, сказал Павел. Ведь логово бандитов, место пожара и окрестности полностью отработали утром. Борщевский по понятным причинам не хотел оставлять Анну одну, но, скрепя сердце, согласился с Павлом – иначе никак.
Когда затащили пленника в дом, сперва хотели устроить в самом дальнем углу, под ведущей на второй этаж лестницей. Но Соболь передумал, молча кивнул наверх, и бесчувственное тело поволокли по ступенькам. Там затащили в первую же комнату. Что здесь было раньше, при владельце, никого из мужчин не интересовало. Главное – окна выходят на тыльную сторону, в лес.
Иван сразу же собрался приводить его в чувство. Соболь удержал: времени и правда в обрез, однако сам ход событий это не ускорит. А поскольку обсуждать было впрямь пока нечего, мужчины устроились у стены, закурили, приготовились ждать.
Связанный Аникеев заелозил в своем углу активнее. Соболь с Борщевским обступили его, нависнув с двух сторон. Их глаза успели привыкнуть к темноте, они увидели, как капитан пришел наконец в себя, из полумрака блеснули белки глаз, сразу же донеслось резкое и злобное:
– Э! Вы кто? Какого хрена? С ума посходили? Вы чего делаете?
Ответом по-прежнему было молчание. Взбрыкнув свободными от ремней ногами, Аникеев безуспешно попытался подняться или хотя бы достать до кого-то из стоявших напротив. Снова выкрикнул, уже с нотками истерики:
– Вы трупы! Я офицер! Начальник отдела государственной безопасности Бахмача и района! Вас расстреляют, даже если вы меня отпустите прямо сейчас!
– Так на хрена отпускать? – спокойно проговорил Борщевский. – Оставим тебя тут – никто не узнает.
– Меня будут искать! – рявкнул Аникеев. – Меня уже ищут, вы, бараны! И найдут, я вам обещаю!
– Может, и так, – легко согласился Иван. – Тебя тоже найдут. Соображаешь, о чем толкую?
– Руки развяжи, сука!
– Не понимаешь, – деланно вздохнул Борщевский. – Если мы твой труп тут оставим, прямо на этом самом месте, его отыщут раньше, чем нас. Только я так решаю – мы тебя закопаем. В землю. Тебя вообще никогда не найдут, капитан. Пропадешь без вести. Годится?
– Говори, говори, падла! Жаль, два раза расстреливать нельзя! А то вы тут уже на одну вышку натворили! Валяй, городи огород! Приговор все спишет!
Иван снова вздохнул.
– Слышь, Павло. Он, гляжу я, не соображает ни черта.
– Ага, – подтвердил Соболь. – Ничего не усек до сих пор наш Алеша. Ты ведь Алеша? Так тебя мамка звала, когда сиську сосать давала?
– Дурак! Еще один дурень! Два смертника стоят, и туда же – про сиську! Последний раз приказываю – немедленно освободите офицера…
– МОЛЧАТЬ!
Соболь сам не ожидал, что Борщевский гаркнет так внезапно и громко.
Вздрогнул, чуть попятился. Пленник тем более не был готов к такому. Видимо, за годы службы в карательных органах у Аникеева на подкорке сознания крепко, навсегда засело стойкое убеждение: сотрудник НКВД, теперь – МГБ, неприкасаем и способен внушить страх. Даже оказавшись в такой нелепой, жуткой, заведомо проигрышной для себя ситуации. Сейчас Иван явно собирался доказать ему обратное, причем – максимально жестко.
– Молчать! – повторил он.
Затем резко подступил к лежащему, изо всех сил саданул его носком в бок. Старался бить сильно, больно, до визга, тут же нагнулся, сгреб пленника за ворот, хряснул спиной о стену, припечатывая, заорал в лицо:
– Заткни пасть, морда гебешная! Ты родину позоришь, ты власть позоришь, ты – говно в проруби! Ты мусор в органах, ты никто, понял? Ты, блядь, ты кого лапал? Ты жену мою лапал, скотина! Вот почему я тут все решаю! И я все решил, скотина! Подохнешь, гнида, прямо тут подохнешь! И мне по хрену, что там со мной дальше будет! Понимаешь меня? По хре-ну!
Ослабив хватку, почувствовав, как Аникеев сползает по стене, Борщевский, коротко замахнувшись, ударил его кулаком сперва в живот, тут же, чуть подавшись назад – в лицо, метя в самый его центр, в нос, расквашивая сразу, до крови и юшки. Мокрый кулак вытер о китель капитана, только теперь дал ему осесть. Отступил на шаг, замахнулся ногой.
– Хватит! – Соболь мигом встал между ними, расставив руки, правая сжимала пистолет капитана. – Стоп, Ваня! Охолонь! Он свое уже получил.
– Я его убью, Паша! Убью! – продолжал бесноваться Борщевский, рванулся за оружием. – Дай! Дай сюда!
Какое-то время мужчины боролись, не обращая внимания на связанного Аникеева. Завладеть пистолетом Ивану не удалось, Павел оттолкнул его, выставил вперед свободную левую руку, обозначил территорию:
– Стой там! Так замри, Ваня! Хорош, я сказал! Договор?
– Пошел ты… – Борщевский длинно и матерно выругался.
Довольный, что Аникеев сам по себе оказался для Ивана сильным раздражителем, стал личным врагом, и специально накручивать себя у бывшего разведчика не было необходимости, Павел присел рядом с капитаном.
– Спасибо скажи. Он дурной, за бабу свою глотку порвать готов.
– Не его это баба. – Говоря, Аникеев хлюпнул расквашенным носом, внезапно встрепенулся. – Так я же знаю его! Это ж…
– Рот закрой! – прикрикнул Соболь, несильно ткнув лежащего стволом его же пистолета в лицо, стараясь угодить точно в больное место. Аникеев вскрикнул. Павел придвинулся совсем близко, дуло не убрал, продолжил: – Он убивать тебя станет. На куски рвать. А я помогу. Знаешь, почему? Иван еще во что-то верит. У него лично к тебе, Алеша, счеты. За женщину любимую, которую ты своими лапами измарал. А я, капитан, со всей вашей сраной конторы еще с фронта должок получить хочу. Ты за всех и ответишь. Терять нам нечего, твое дело при любом раскладе тухлое, как дважды два. Это хоть дошло?
Аникеев тяжело и прерывисто дышал.
– Тебя люди спрашивают – дошло?
– Ну…
– Не "ну". – Дуло снова ткнулось в разбитое лицо. – Дошло?
– Да. Вам амба, сволочи.
– А тебе?
– Мне тоже, – с трудом признал очевидное капитан.
Соболь уловил в этом что-то знакомое – на таких нотках "язык" обычно начинал давать слабину, плыть, и теперь ситуацию нужно было дожимать.
– Хорошо, Леха, что ты это понимаешь. Дальше что, как мыслишь? Варианты есть? Или мне предложить?
– Какие варианты?
– Молодец, умнеешь на глазах. – Соболь повернул голову, бросил через плечо: – Слышь, Ваня? Он умнеет, похоже.
– Поглядим, – донеслось в ответ.
– Ага, прямо сейчас и посмотрим. – Павел снова повернулся к Аникееву. – Расклад, Леха, я тебе предлагаю такой. Виноват во всем ты сам, у Вани резьбу сорвало. Исправлять положение надо всем. Потому делаем так. Ты рассказываешь, за что забрали сегодня Гонту. И все, больше от тебя ничего не нужно. Взамен получаешь страховку от нас, что мы тебя не будем убивать.
– Ты про что? Какая страховка?
– Иван готов тебя кончить прямо тут. Я его уговорю не делать так. Мы тебя отпускаем. Даже если за это время тебя кто-то хватился, придумаешь, как выкрутиться. У женщины был, подрался, упал пьяный, вариантов навалом. Сообразишь?
– Допустим, – после короткой паузы ответил Аникеев.
– Ага, нашел дураков, – хмыкнул Соболь. – Тебе никто и ничто не помешает сдать нас. Ты же сволочь, Леха, подонок и мразь. Ни я, ни Иван своего мнения о тебе не меняем. Потому что оба мы знаем – ты отыграешься, как только окажешься в безопасности. Анну тоже не забудешь. Хочешь, еще кое-что скажу? Ты, Алеша, лучше нашего понимаешь, что это – правда. Мне, например, в охотку прикончить тебя прямо сейчас. Мы с Иваном еще спичку потащим, кому повезет, у него руки не меньше свербят. Только жить ты будешь. Это я лично тебе гарантирую. И прослежу за товарищем. Вопрос – веришь?
– Кому?
– Нам.
– Вам – нет. – Аникеев ни секунды не колебался с ответом. – Тебе, именно тебе – да, верю.
– А я вот тебе – нет! – развел руками Соболь. – Опять приходим к тому, что нам гарантия нужна. Страховка. И ты нам ее выпишешь, капитан Аникеев.
– Это что такое значит?
– Ну, ладушки. Договариваемся, как я погляжу. – Павел устроился напротив пленника поудобнее. – Есть карандаш, есть бумага. Напишешь прямо здесь, разборчиво, если умеешь – без грамматических ошибок, рапорт на имя товарищей Сталина Иосифа Виссарионовича, Генерального секретаря ЦК КПСС, и Берии Лаврентия Павловича, члена Президиума ЦК КПСС. В рапорте поставишь свою фамилию, звание, должность. И доведешь до сведения руководителей партии и правительства, что начальник такого-то УМГБ подполковник Коваль, как его там, самовольно, будучи давним и скрытым врагом народа, готовит провокацию. Цель которой – дискредитировать не только Героя Советского Союза, маршала Жукова Георгия Константиновича, но и в его лице – все советское руководство. Отдельно укажешь: по твоим сведениям, Коваль выполняет задание американских империалистов. Или английских, каких тебе больше понравится. А то вали в кучу всех гамузом. Годится?
Аникеев судорожно сглотнул, снова хлюпнул разбитым носом.
– А это… зачем еще?
– Затем, Леха. Рапорт твой будет спрятан в надежном месте. Если с кем-то из нас, с Анной Гонтой, даже со всеми разом что-то по твоей вине случится, письмо уйдет по адресу. Простой адрес-то: Москва, Кремль. Туда письма доходят, это не на деревню дедушке. Как думаешь, понравится Ковалю твоя бдительность? Или у тебя другой план – накатать заяву, сдать потом нас и сделать ноги, нырнуть на дно? Отсидеться в погребе у какой-нибудь сердобольной вдовы в глухом селе? Вот наша страховка, капитан. Расходимся краями. За разбитую морду извиняться никто не будет, переживешь. Решай сейчас, думать нету времени.
Темноту заполнило частое, тяжелое дыхание пленника.
– Это ж приговор мне, – произнес он наконец.
– А ты – наш живой приговор. Махнем не глядя. Да или нет?
– Убьете – ничего не узнаете. – Аникеев сделал последнюю отчаянную попытку удержать контроль над ситуацией.
– И чего ж мы не узнаем? Начал уже, Леха. Валяй, колись. Ну?
– Понятия не имею! – выпалил капитан.
Теперь уже Соболь слегка опешил.
– Брось крутить.
– Ничего я не кручу, ясно? Решение забрать вашего Гонту принял Коваль, сам! Там… ну… тут… в подвале, где горело… И тогда, на станции… Короче говоря, чего-то не досчитались.
– Какого-то трофея?
– Там не барахло, не ценности. Я так понял, оборудование какое-то, сильно важное. За ним майор аж из Москвы прискакал, немца за собой водит, как пса на поводке…
– Майор из Москвы?
– Лужин, – кивнул Аникеев. – Они все сейчас на станции. Там телефоны, узел связи, штаб себе оборудовали. Видать, правда, секретное. Не для моих ушей. Разместились рядом, в здании две комнаты есть…
– Знаю, – подал голос Борщевский. – Там вечно разное начальство обосновывается. Или командированные. За движением на станции хрен уследишь.
– Во-во! – подхватил Аникеев. – Я документы читал, они тем немцем подписаны, как бы с его слов… Он же по-нашему ни бельмеса, хотя не из пленных, специалист ихний вроде.
– По чему специалист?
– Так по оборудованию же! Ну которое не сгорело! А Ржавский, видать, хотел обставить дело под пожар! Не будь немца, так бы все спустилось. Теперь Лужин оборудование ищет. Где-то же оно есть. Версия такая, что Ржавский с ним нырнул, глубоко.
– А Гонта здесь каким боком?
– Это вам, бойцы, надо Коваля потрясти! – увлекшись, Аникеев даже хохотнул, находя свое предложение забавным. – Как я сам понял, подполковник просто крайнего ищет. Вроде как наш… ваш Гонта вычислил это место раньше, про что-то с Ржавским договорился. И сейчас его покрывает. А тот, Гришка, значит, своих подельников сам пострелял, чтобы свидетелей не осталось.
Соболь выпрямился, размял чуть затекшие ноги. Борщевский уже стоял рядом, в полумраке мужчины переглянулись. Затем, сбив кубанку на затылок, Павел поскреб ногтями лоб.
– Ты понял что-нибудь?
– С них станется, – бросил Иван.
– Да уж вижу… Получается, потерялись важные ящики вместе с Гришкой Ржавым, а на командира нашего все это вешают?
– Прям сразу вешают! – протянул Аникеев. – Кто-то всегда виноват! И я так Коваля послушал… Знаете, хлопцы, Гонта ему давно не нравится. Вот повод появился.
– Григорьич тут не при чем, – отрезал Борщевский. – Надо вашему Ковалю это растолковать. Раз они оборудование какое-то ищут, и за ним даже из Москвы офицера прислали, оно важнее должно быть, чем Гонту посадить.
– Ты откуда знаешь, кто здесь при делах? – хмыкнул Аникеев.
– Командиру до того груза дела нет, – подхватил Соболь. – Тут можешь верить. Я вообще в городе недавно. Что там между Гонтой и Ковалем, не в курсе. Но покуда подполковник счеты сводит, Ржавский с грузом, из-за которого сыр-бор, точно отсюда слиняет. Что хоть за оборудование?
– А вот тут я пас. Немец знает. У него и спросите. Или у Лужина. Или, опять-таки, у Коваля. Вон сколько информированных источников. Больше ничего не знаю.
Теперь кубанка легким движением вернулась с затылка обратно на макушку.
– А больше и не надо.
Отвечая так, Соболь уже наверняка знал, как им с Борщевским надо действовать дальше.
Не говоря ничего, наклонился, грубовато перевернул Аникеева на бок. Несколькими движениями распутал узлы на ремне, освобождая руки пленника. Капитан тут же принялся растирать затекшие кисти, по-рачьи отползая назад. На бывших разведчиков глядел с недоверием, это было заметно даже в ночи.
Павел уже утратил к капитану былой интерес. Осталось закончить с ним, убивать впрямь не хотелось. Идею такой страховки родили и обсудили, пока поджидали Аникеева дома у Анны. Сработать должно, не рискнет капитан счеты сводить. Зная подобную публику, Соболь был в этом уверен.
– Давай бумагу писателю, Иван. Заодно проверю на грамотность.
– Ты ж математик.
– Ничего. Учитель, Ваня, – понятие вообще широкое.
Павел повернулся к Борщевскому, на мгновение упустив пленника из виду.
Ошибка.
Разведчики слишком быстро успокоились. Решили, что запугали Аникеева достаточно. Забыв при этом одну важную деталь: он ведь давно служил в органах госбезопасности. И отдавал себе отчет – нет ничего страшнее, чем попасть в немилость. Успев убедиться, что эти двое его не боятся, капитан осознал: их не остановит ничто. Бумага, которую они сейчас от него хотят, не страховка: смерть медленная.
Его, Аникеева, смерть.
Резво вскочив на ноги, словно снизу распрямилась пружина, капитан, забыв о разбитом лице, с места рванулся вперед. Несся по кратчайшему расстоянию, к оконному проему.
– Твою мать! Назад! – крикнул Соболь.
– Держи, Паша! – отозвался Борщевский, кинувшись за ним, пытаясь отрезать путь к отступлению, загоняя в угол.
Не удалось. Аникеев смог выиграть несколько секунд. Сейчас они спасали его жизнь.