- Пожалуйста, - милостиво разрешила секретарша. - Сидите здесь, сколько хотите.
- Спасибо.
- Я доложу о вас, как только Сергей Антонович освободится.
- Спасибо, - повторила Кашицкая, устраиваясь на стуле и расстегивая плащ.
- Но я вас должна предупредить, что вам, может, очень долго придется ждать, - уже почти совсем миролюбиво закончила секретарша, едва ли не с сочувствием глядя на пожилую посетительницу.
- Ничего, я подожду. Дело у меня очень важное. Я обязательно должна увидеть Антоненко, - убежденно проговорила Пелагея Брониславовна, упрямо указав на закрытую дверь начальника гуно…
В кабинет Антоненко она попала только к вечеру.
Маша (именно так звали верную секретаршу, которая, кстати, оказалась не такой уж вредной девчонкой и даже угостила Пелагею Брониславовну кофе) на минуту вошла в кабинет своего шефа и тут же появилась снова, сделав приглашающий жест:
- Заходите, он вас примет.
Антоненко сидел за огромным столом, уставленным телефонными аппаратами и заваленным кипами бумаг. Он откровенно грустно смотрел на посетительницу, устало подпирая голову руками:
- Я вас слушаю.
Голос его был бесцветным и равнодушным. Вряд ли он собирался слушать, что наговорит ему эта пенсионерка.
- Сергей Антонович, я по важному делу. Меня зовут Пелагея Брониславовна Кашицкая, - посчитала нужным сначала представиться женщина. - Я являюсь опекуном своего племянника, Виталия Корабельникова…
- Корабельникова? - при звуках этой фамилии лицо Антоненко будто оживилось. Заметно было, что он что-то старательно пытается вспомнить.
- Да. Он был отправлен из детского дома с группой детей в Италию…
- А-а! - весело вскричал Сергей Антонович, отбрасывая маску скуки, вставая и жестом предлагая Пелагее Брониславовне садиться в кресло напротив.
Странно, но веселость эта и гостеприимность вовсе не показались женщине искренними.
- Как же, как же, помню фамилию Корабельников! Красивая фамилия.
- Я бы хотела…
- Машенька, - проговорил Антоненко в аппарат селекторной связи, перебивая Кашицкую, - в том шкафу, где у нас дела детей, отправленных в этом году в Италию, найди мне папку Корабельникова. Виталия… Как его по батюшке? - обернулся он к Пелагее Брониславовне.
- Васильевича, - почему-то шепотом подсказала Кашицкая, невольно привстав со своего места.
- Васильевича, - продублировал в аппарат Антоненко. - Найди, Машенька, будь добра, эту папку и принеси мне сюда как можно быстрее.
- Я бы хотела понять, что происходит, - заговорила Кашицкая, когда начальник гуно снова уселся на свое место. - Мне никто толком ничего не может объяснить. Вдруг взяли и лишили меня, единственного родного ему человека - не алкоголика, не психичку - права на опекунство, а теперь я вообще узнаю, что мальчика усыновили какие-то итальянцы…
- Ну, не "какие-то", - снова перебил ее чиновник. - Мы всегда очень внимательно изучаем кандидатуры будущих родителей наших детей, особенно, сами понимаете, иностранцев. Каждая такая семья проходит специальную проверку, тестирование, и даже разрешение на усыновление выдается не нами, а только в Киеве, в министерстве… Сейчас посмотрим документы.
В этот момент как раз вошла Маша с "делом"
Виталика в руках, и Антоненко тут же раскрыл папку. Жест, каким он развязывал тесемочки, показался Пелагее Брониславовне уж слишком нервным.
Она поняла, что главный начальник всех педагогов города отчего-то сильно волнуется, - Та-а-ак, посмотрим…
Сергей Антонович вытащил из папки верхний документ и положил перед собой на стол, чуть развернув его, чтобы бумагу видела и Кашицкая.
- Это выписка из решения Советского народного суда от пятого декабря прошлого года… Сейчас… Вот -
"признать, что Кашицкая Пелагея Брониславовна по состоянию здоровья, а также по своему материальному положению не может выполнять обязанности опекуна Корабельникова Виталия Васильевича… В связи с тем, что родители Корабельникова В.В. скончались…"
Ну, это понятно. Ага, вот -
"отделу народного образования решить вопрос о помещении Корабельникова В.В. в детский дом для детей-сирот до двадцатого декабря текущего…"
- Но как же так можно, Сергей Антонович? - Пелагея Брониславовна даже не возмущалась - просто не было предела ее искреннему изумлению. - Как это могли решить без меня, без моего участия? Откуда в суде знают, в состоянии я выполнять обязанности опекуна или нет? Да и Виталик не сирота! Ведь у него есть я, в конце-то концов!
- Пелагея Брониславовна, а я чем могу помочь? Что я мог? Это же, сами понимаете, решение суда, официальный документ, а не прихоть…
- Я опротестую это решение. Я сегодня же, сейчас же пойду подавать кассацию.
- Кассационные жалобы, гражданка Кашицкая, принимаются в десятидневный срок после оглашения судебного решения, если вам это неизвестно. Сейчас, поймите же вы наконец, все ваши протесты ни к чему не приведут, они никому не интересны.
- Почему?!
- Решение суда никто отменить не в праве, даже президент. Вы же грамотная женщина, должны это понимать! - Антоненко заговорщицки перегнулся через стол, к самому уху Пелагеи Брониславовны, увещевая ее.
Кашицкую даже передернуло от такого обращения с ней, и она брезгливо отпрянула, стараясь держаться от этого типа подальше.
Антоненко в ответ только хитро улыбнулся и, победно сверкнув стеклами очков, с торжествующим видом вытащил из папки следующую бумажку.
- Это - справка из четвертой городской клиники, детских болезней, в которой мальчик прошел полное медицинское обследование на лучшей аппаратуре. Читайте сами - "воспаление лимфатических узлов, увеличение щитовидной железы, отставание в психическом и физическом развитии по сравнению с нормами данного возраста, олигофрения легкой степени…" Под этим диагнозом - подпись главврача больницы и начальника горздрава. Что, может, и этот документ собираетесь оспаривать? - Антоненко, не скрывая ехидной ухмылки, презрительно посмотрел на Пелагею Брониславовну. - Что, может, и этим подписям вы не доверяете?
- Конечно, и эту бумажку, буду оспаривать. Каждое слово здесь - ложь…
- Ну уж, знаете!
- Да, да! Он - не олигофрен. Виталик очень умный, сообразительный, нормально развитый для своих лет мальчик. Я не знаю, может быть, лимфоузлы у него в последнее время и увеличились…
- "Может быть"! "Я не знаю"! - зло передразнил ее Сергей Антонович. - Вы ничего не знаете, это точно. Мальчика обследовали лучшие врачи, опытнейшие специалисты-медики нашего города. Уж поверьте, Пелагея Брониславовна, им виднее, болен ли и чем именно мальчик.
- Нет!
Кашицкую охватило тоскливое отчаяние. Она испугалась, потому что вдруг отчетливо поняла, что от всего этого может запросто сойти с ума.
- Нет! Виталик не дебил!
- А про дебилов тут ничего и не сказано, только про олигофрению… Ладно, давайте читать дальше, - оборвал ее Антоненко. - У меня, честно говоря, не так много времени, чтобы…
- Но ведь это же ребенок, вы понимаете или нет, Сергей Антонович? Ну кто о нем позаботится, если не я, его тетка, единственный на этом свете близкий ему человек? Если не вы, которому это положено по долгу службы? Это совершенно не правильный диагноз…
- Перестаньте! - Антоненко брезгливо поморщился и устало махнул рукой. - Слушайте лучше дальше. Вот заявление гражданина Италии господина Марио Контанелли. Проживает в городе Сан-Бенедикто, пьяцца дель Кампо, 5. Владелец торговой компании "Джорджио Контанелли". Отец двоих детей. Он просит право на усыновление больного ребенка и предоставляет гарантии полного курса лечения и постоянного медицинского обслуживания. Здесь приложена его декларация о средних доходах за год, справка о владении недвижимостью - дом, два магазина, склады, пиццерия… Вам что, Пелагея Брониславовна, все, что я рассказываю, - неинтересно?
Кашицкая и в самом деле сидела с таким отрешенным видом, будто все, что рассказывал сейчас Антоненко, не касалось ни ее, ни Виталика. Тупо уставившись в стену напротив, женщина молчала, и никакие эмоции не отражались на ее вмиг осунувшемся и сразу постаревшем лице. Она скорее всего даже не слышала, что рассказывал этот чиновник, старательно копошась в своей проклятой папке.
Так и не дождавшись от нее ответа, Антоненко снова вернулся к своим бумажкам. Вытащив из папки очередной документ, он подвигал его к посетительнице.
- Вот, прошу ознакомиться. Это выписка из протокола заседания коллегии гороно совместно с начальником управления образования и соответствующей депутатской комиссией городского совета. На заседании было принято коллегиальное решение пойти навстречу господину Контанелли и удовлетворить его прошение об усыновлении Виталия Васильевича Корабельникова. Документы Контанелли и Корабельникова с копией нашего решения были направлены в Киев, в министерство образования. Через несколько недель мы получили официальный ответ. Вот он, видите - подпись министра, регистрационный номер, выходящий номер…
Голос Антоненко еле-еле доносился до Пелагеи Брониславовны откуда-то издалека, будто с трудом пробивал страшную стену безразличия и крючкотворства, окружающую со всех сторон этого человека, отделяющую его и ему подобных от нормальных людей с нормальными человеческими радостями, заботами, проблемами. Она бы не услышала его, даже если бы и хотела, потому что не понимала, откуда такие, как Антоненко, вообще берутся.
- Министерство образования утвердило наше решение и подписало все соответствующие документы, подтверждающие факт усыновления господином Контанелли…
Пелагея Брониславовна почувствовала, что задыхается в этом кабинете, рядом с этим человеком, и, ни слова не говоря, встала и направилась к выходу.
Антоненко наконец замолчал, удивленно глядя на странную посетительницу, и тогда в наступившей вдруг тишине Пелагея Брониславовна, обернувшись на пороге и страшно сверкнув своими добрыми учительскими глазами, чуть слышно и очень спокойно произнесла:
- Будь ты проклят, гад! Будь проклят с этого момента весь твой род! Чтоб в твоем роду отныне у родителей всегда забирали детей!
Она повернулась и вышла, а Сергей Антонович, образованный и современный человек, преуспевающий чиновник, отец вполне благополучного семейства, выбежал из-за стола как ужаленный, грязно ругаясь и испуганно вращая маленькими глазками:
- Заткнись, баба блядская! Дура старая! Чтоб ты сдохла и похоронить тебя некому было! Ишь что вздумала - проклинать меня! Ведьма!
А он ведь действительно испугался - проклятья славянок, доведенных до отчаяния, имеют странную особенность сбываться. Даже в наш просвещенный век…
* * *
Раны на теле Николая всегда заживали, как на кошке - быстро и без следа. Наверное, благодаря резервным силам его могучего организма. Эта его особенность уже не раз выручала журналиста в самых сложных ситуациях.
Все обошлось и на этот раз - без последствий, по крайней мере, сколько-нибудь заметных, "прошло" сотрясение мозга, срослись сломанные кости голени и ребра, избавив наконец Самойленко от гипсового панциря и боли при каждом вздохе. Словом, и на этот раз Николая "заштопали", подлечили, и уже через несколько недель после аварии он выписался из этой порядком надоевшей ему грязной, занюханной районной больнички и с удовольствием вернулся в Минск - к семье, работе, друзьям.
Здесь, в столице, коллеги организовали для Самойленко компьютерное обследование в Институте травматологии, и даже эта всевидящая машина не нашла у него сколько-нибудь серьезных отклонений в функционировании внутренних органов.
Словом, все бы было прекрасно, если бы не странные отношения, которые сложились у Самойленко во время лечения с местной милицией.
Николая все время не оставляло ощущение, что и инспектор ГАИ, проводивший расследование, и оперативники из районного отдела уголовного розыска, искавшие тот злополучный "КамАЗ", разговаривают с ним с нескрываемым злорадством.
Это чувство укрепил последний допрос, проведенный инспектором ГАИ прямо в больничной палате перед самой выпиской Николая.
- Следствие закончено, - сообщил ему тогда гаишник. - К сожалению, установить второго участника дорожно-транспортного происшествия, повлекшего последствия средней тяжести, ни нам, ни угрозыску так и не удалось…
- Что, так трудно было отыскать того алкоголика на "КамАЗе"? - удивленно перебил инспектора Николай. - Он же с проселочной выруливал, не иначе - местный. Неужели во всех колхозах в округе так много "КамАЗов", что вам трудно все их проверить? Неужели на сцепке той машины, даже если водитель и бросил полуприцеп, не осталось никаких следов после удара?
- Вы, гражданин Самойленко, будете нас учить, как проводить следственные действия?
- Нет, но…
- Мы тщательно проверили все, что могли. Отработали несколько версий. Но машины, участвовавшей в дорожно-транспортном происшествии, в котором вы пострадали, не обнаружили. Ни в нашем районе, ни во всей области. А мы, поверьте, работать умеем. Гораздо лучше, чем вы думаете.
- Я это вижу, - Самойленко только и осталось, что с сарказмом бросить эту фразу. Но и она здорово задела милиционера.
- Что ты видишь? - прошипел он, зло сверля Николая взглядом. - Что превысил скорость? Что носился на своей "БМВ" как угорелый?.. Думаешь, раз ты писака из Минска, то тебе все можно? Купил, видите ли, крутую тачку! А ведь нужно еще в налоговой спросить, за какие такие "бабки" тебе эта машина досталась.
- Кончай, лейтенант.
- Это ты кончай! Небось машину купил на денежки от рекламы, что в свои передачи насовывал. Думаешь, мы такие темные, что не знаем и не догадываемся, как вы, журналисты, "бабки" зарабатываете?
- Да заткнешься ты наконец когда-нибудь или нет?! - Николаю этот инспектор уже порядком надоел, и, разучившись за время болезни контролировать свои эмоции, он угрожающе стал приподниматься на кровати, сжимая кулаки.
- Что, может, ударить хочешь? Давай, бей, что же ты! - лейтенант тотчас вскочил, по-петушиному тряхнув смешной аккуратной челочкой, прижатой жестким козырьком милицейской фуражки.
- Да нужен ты мне! - успокоившись и снова устраиваясь на кровати, бросил Самойленко. - Ты анекдот про говно, которое по реке плыло, знаешь?
- Нет, - по своей простодушности невольно поддался на подколку инспектор, не врубившись сразу, при чем тут какой-то анекдот.
- Не знаешь?! Тогда слушай. Плывет как-то по реке говно, а по берегу идет милиционер - навроде тебя. "Привет, коллега!" - вдруг кричит ему говно. "Привет, конечно, - отвечает милиционер. - Только какой же я тебе коллега?" Удивилось говно: "Ну, как же! Ты же из органов?" - "Из органов". - "Из внутренних?" - "Из внутренних," - отвечает милиционер. "Ну, вот видишь! Я же и говорю - привет, коллега!"
- Ну ты, козел! - завопил лейтенант, снова вскакивая с табуретки. Его лицо даже побагровело от ярости. - Да я тебя… За оскорбление при исполнении служебных обязанностей…
- Чего? На пятнадцать суток меня посадишь за мелкое хулиганство? И тебе не будет стыдно - больного человека прямо, можно сказать, с больничной койки - в вашу вонючую кутузку?!
- Ну, ты и гад, Самойленко!
- Ладно, лейтенант, не обижайся, - Николай, почувствовав, что морально вконец добил этого простофилю, окончательно успокоился. - Не кипятись. Поспорили мы с тобой немного - и хватит. Да и вообще, ты сам попросил анекдот рассказать, теперь сможешь всем своим коллегам пересказывать… Ну ты понял, конечно, что я имел в виду тех твоих коллег, что обычно по берегу ходят.
Коля не преминул подколоть мента еще разочек, но на этот раз тот среагировал почти мгновенно:
- Твою мать!
- Все, все, лейтенант. Спокойно. Что ты, в самом деле, шуток не понимаешь?
- Ладно, шутник, теперь моя очередь шутить. Посмотрим, как ты смеяться будешь.
- Ну и чем ты меня напугать собрался?
- Как я уже говорил, гражданин Самойленко, - снова резко перешел на официальный тон инспектор, - следствие по вашему делу закончено. И хотя второго участника дорожно-транспортного происшествия установить не удалось, следствие пришло к выводу, что в столкновении виноваты именно вы. Управляя вашей личной автомашиной "БМВ-318" белого цвета, государственный регистрационный номер…
- Ладно, хорош мне рассказывать, какой номер у моей тачки был, - мрачно перебил его Николай, закуривая прямо в палате, где проходил допрос. - Про номер я и без тебя все знаю, лейтенант.
- Так вот, управляя этой автомашиной, вы, гражданин Самойленко, не только не правильно выбрали скорость, потому что не учли наледи, покрывающей асфальт, которая удлинила тормозной путь автомобиля почти втрое…
- Ну-ну! - Коля с самого начала понял, к чему сведется вся тирада гаишника, - …но и вообще превысили установленную правилами скорость движения по загородным автодорогам. В результате вы, конечно же, не смогли вовремя затормозить, внезапно увидев на дороге препятствие.
- Ни черта себе препятствие! У нас что, повсюду на дорогах прицепы валяются?
- Следствием, между прочим, так и не установлено, был ли вообще второй участник дорожно-транспортного происшествия. Свидетельских показаний, кроме ваших, о каком-то "КамАЗе" в нашем распоряжении нет. А значит, нет и доказательств, что какой-то там "КамАЗ" вообще существует в природе. Вам это понятно, гражданин Самойленко?
- Вот те раз! А прицеп тогда откуда взялся? С неба свалился, что ли?
- Да он мог там до вас трое суток стоять, - развел руками милиционер. Жест, надо отдать ему должное, получился почти театральным. - И никому, кроме вас, особо не мешал. То есть мешал, конечно, но все его спокойно объезжали, потому что не летали как угорелые, не замечая никого вокруг, а спокойно ехали, строго соблюдая правила и выбирая скорость согласно условиям движения и состоянию дорожного полотна.
- Лейтенант, если честно, то на все то, что ты мне сейчас наговорил, я хрен положил. Ты только не обижайся, а скажи откровенно - ты хоть сам во всю эту галиматью веришь? Или тебе это для отписки нужно? Чтобы мое дело побыстрее закрыть - и с плеч долой.
- А вы не волнуйтесь так, гражданин Самойленко, - теперь уже лейтенант говорил с нескрываемой издевкой. - Если когда-нибудь выяснится, что указанный вами "КамАз" все-таки был, и если мы когда-нибудь все же найдем его водителя, он, естественно, ответит по закону. За то, что скрылся с места происшествия, не оказав помощь пострадавшему в дорожно-транспортном происшествии.
- Конечно!
- Ты ж там вообще мог сдохнуть, как собака. Или от потери крови, или от переохлаждения. Хорошо еще, что твоя тачка не загорелась, надежно немцы делают.
- Ага, давай им на фирму в Баварию благодарность пошлем - мол, инспектор дорожной милиции Пупкин и злостный нарушитель правил дорожного движения Самойленко очень рады за вашу продукцию…
- Короче, слушать эту твою туфту у меня времени нет. Подпишите, гражданин Самойленко, вот здесь и вот здесь. Больше я надеюсь вас не увидеть.
- Взаимно, - мрачно бросил ему Николай, расписываясь под протоколом допроса и даже не пытаясь читать, какую там галиматью настрогал инспектор.
Лейтенант сложил бумаги в старый потертый "дипломат" и, поднявшись, направился к выходу, но на пороге вдруг остановился и обернулся к Самойленко, подмигнув: