– Три недели… – протянул задумчиво Гринчук. – Вы как полагаете, за три недели можно человека обработать? Изменить, загипнотизировать… Ну, сделать то, что сделали с Мастером.
Илья Ильич не ответил.
Дождь разгулялся во всю, лобовое стекло заливали струйки воды, огни проезжавший мимо машин дробились в каплях, рождая недолговечные радуги.
– И что решил тот самый сотрудник Стражи? – спросил Гринчук.
– Сотрудник Стражи ничего так и не придумал. Он сунулся к своему начальству, заикнулся о возможной организации, о заговоре, но его слушать не стали.
– А я сразу подумал о нечистой силе, – сказал Гринчук. – Правда, странно? Церковь о заговоре, а мент – о нечистой силе.
Илья Ильич улыбнулся.
– Церковь была всегда самым серьезным критиком чудес, молодой человек. Мы слишком верим в Бога, чтобы полагаться на веру в чудесах. Человек слаб и хочет чудес. Даже страшных. Понимаете?
– Нет, – честно признался Гринчук.
– Доказать существование Бога – нельзя. В него нужно верить. И существование дьявола нельзя доказать – в него тоже нужно верить. Чудес жаждут неверящие и усомнившиеся. Помните, как в Евангелии? Фома не стал требовать чуда в доказательство Воскрешения. Он вложил персты в раны.
– Наш человек, – сказал Гринчук.
Илья Ильич засмеялся.
– А теперь – зачем вы со мной связались? – спросил Гринчук.
Дождь колотил в крышу, словно стараясь ее пробить. В далеко что-то пророкотало, Гринчук прислушался, но так и не разобрал – кто-то уронил нечто круглое и тяжелое, или это ранняя гроза.
– Два момента. Меня к вам привели два момента, – серьезно сказал Илья Ильич. – Первый. Что бы там ни было в Приморске – нечистая сила, или тайная организация – оно растет. Ваш Мастер не только съездил сам, но и пытался отправить туда Атамана. Я не могу себе представить, что именно происходит там с людьми. Я не могу себе представить, как за три недели можно так изменить человека, как это произошло с Мастером. Имейте, кстати, ввиду, что тот самый предприниматель, который покончил с собой, в Приморске был всего неделю. Священник – пять дней.
– Это первый момент, – сказал Гринчук. – А второй?
– Мне запретили заниматься этим делом. А моего коллегу из органов, перевели на другое место службы. За границу.
Ты думаешь, мало ваших у него на зарплате, спросил Атаман.
Гринчук вздрогнул и прислушался. Снова зарокотало. И на этот раз – ближе.
– Вы полагаете, что…
– Я ничего нет полагаю. Я не верю в чудеса. Я умею только вкладывать персты в раны.
– Ну, так и вложили бы.
– Я попытался, – грустно улыбнулся Илья Ильич. – Бросил все и поехал в тот район.
– И что?
– Я ничего не нашел. Ничего. А я ведь профессионал. И поверьте, не плохой профессионал. Обычные города. Обычные люди.
– В одиночку это все равно трудно выяснить.
– Я был не один. Со мной поехал человек, которому я доверял полностью. Мы практически все время были вместе. Мы обнаружили в Приморске совершенно дебильную Школу сатанизма, во главе с мелким жуликом. Мы наткнулись в Курортном на канал переправки несовершеннолетних детей за границу. Кроме этого – масса самых разных людей и людишек, колдунов и магов, живущих на людских глупости и страхах. Обычный для курортов набор жуликов и уголовников. Но ничего, что могло бы указать на существование организации или гнезда нечисти.
– А сатанисты…
– Ерунда. Все, что мы нашли – ерунда, поверьте. Но больше я туда не поеду…
– Почему так?
– По дороге назад мой спутник, человек которого я очень хорошо знал, которому полностью доверял, попытался меня убить.
Громыхнуло над машиной совершенно явственно.
– Веселые вы рассказываете истории, Илья Ильич.
– Какие есть.
– И вы хотите, чтобы туда поперся я? – спросил Гринчук.
Илья Ильич промолчал.
Капли воды вспыхивали на лобовом стекле, как хрустальные. За стеклами машины двигались какие-то тени, что-то выстукивал дождь. Там, за стеклами, не было людей, не было города, не было ничего. Были только копошащиеся тени, сумрачные сгустки чего-то непонятного и оттого страшного.
– О чем вы задумались? – спросил Илья Ильич.
– Или организация, – сказал Гринчук, – или нечистая сила. Так себе набор вариантов, если честно.
– Предложите свой.
– Не хочу, – покачал головой Гринчук. – Нет смысла. И в том, и в другом случае – нет смысла дергаться. Похоже, я еще легко отделался. И у меня еще есть время соскочить с поезда. Вернее, не садится на него вовсе. Спасибо за предупреждение.
Гринчук потер мочку уха.
– И все-таки вы о чем-то задумались. Очень характерный жест.
– Я подумал об иллюзиях, – задумчиво сказал Гринчук. – Знаете, обманчивые такие.
Гринчук показал на тень от ветки, скользящую по лобовому стеклу.
– Кажется, что это здоровенная палка. А на самом деле – тоненькая веточка. Просто она расположена близко к фонарю.
– Не совсем понял, – сказал Илья Ильич.
– Когда я только пришел в органы, мой тогдашний шеф в первый же день моей работы рассказал одну поучительную историю. Пригород. Вечер, но еще довольно светло. По улице идет милиционер. Вдруг – крик, и от дома бежит окровавленная женщина. А за ней – крупный мужчина, тоже залитый кровью, но с ножом в руке. Большой такой нож. И с лезвия у него капает кровь. Милиционер очень подробно все рассмотрел – расстояние небольшое и еще довольно светло. И мужчина с ножом уже почти догнал окровавленную женщину.
Над машиной снова грохнуло.
– Ранняя в этом году гроза, – сказал Гринчук.
– И что дальше? – спросил Илья Ильич.
– После грозы?
– После ножа с кровью.
– А! Милиционер достал табельное оружие, прицелился и выстрелил. Удачно так, мужику прямо в голову. Спас женщине жизнь. Потом оказалось, что кабанчика они резали, мужчина тот и женщина. Женщина держала, а мужик резал. Только нож скользнул, кабанчик вырвался и побежал. За ним женщина, за ней – мужчина. А милиционер кабанчика не заметил.
И полыхнула, наконец, молния. Ярко вспыхнули все капельки на стеклах "джипа". И сразу за молнией громыхнуло. Истерически заголосили включившиеся сигнализации стоявших вдоль дороги машин.
– Кабанчика потом дорезали, мента оправдали, но мужику это уже было все равно.
– Как я понял, – сказал Илья Ильич, – в Приморск вы ехать не собираетесь.
Гринчук развел руками.
– Вот, собственно, об этом меня и просил отец Варфоломей, – удовлетворенно произнес Илья Ильич. – Разрешите откланяться.
Не подавая руки, Илья Ильич вышел из машины.
Гром пророкотал снова, но уже издалека.
– Иллюзия, – сказал Гринчук и включил дворники. – Иллюзия. И почему я в них не верю?
Глава 4
Дождь застал город врасплох. Да еще гроза, такая ранняя, что другую такую никто из горожан припомнить не смог. Могло показаться, что какая-то громадная уборщица там, наверху, поливает город из шланга, не прекращая раздраженного бормотания.
И в лучших традициях уборщиц общественных мест, эта небесная не обращает внимания на прохожих, поливает всех, не взирая на модельную обувь или модную одежду. Вас много, а я одна.
Машины ехали медленно, осторожно раздвигая капотами завесу из воды. Люди, застигнутые на улице, первые две минуты пытались бежать, перепрыгивая лужи, а потом смирялись с неизбежным. Вода была везде – сверху, снизу и сбоку, от проезжавших машин.
Наверное, если бы вдруг из мокрого сумрака посреди дороги выдвинулась бы громада крейсера, это никого бы не удивило.
Гринчук, естественно, мог загнать машину в подземный гараж, но делать этого не стал. Вместо этого он остановил "джип" напротив своего дома и набрал на мобильнике номер Полковника.
– Слушаю! – сказал Полковник.
– Нам нужно поговорить, – сказал Гринчук.
– Поднимайтесь, – предложил Полковник.
Гринчук промолчал.
– Вы не хотите заходить? – спросил Полковник.
– Я вас жду в машине напротив дома, – сказал Гринчук.
Теперь паузу сделал Полковник.
Он смотрел в окно. Правильнее было сказать – на окно, потому что по стеклам текло так, что ничего кроме этой самой текущей по стеклу воды рассмотреть было нельзя.
– Я жду, – сказал Гринчук и выключил телефон.
Снова включил рацию. На милицейской волне дежурными голосами сообщали о совершенно дежурных вещах.
Люди заняты делами, один Гринчук занят черт знает чем! Он слушает жуткие рассказки в исполнении некоего Ильи Ильича, который на самом деле не является ни каким Ильей Ильичем.
Однако, каков отец Варфоломей! Такие связи! Одни звонок – и явно очень занятой человек прибывает на рандеву с каким-то подполковником Гринчуком. И весело так выбалтывает ему жуткие тайны про самоубийства и исчезновения. И счастливый удаляется, получив от Гринчука заверения в том, что лично Гринчук в это дело не полезет.
Руки, правда, при этом не подает.
Распахнулась дверца и на переднее сидение сел Полковник. Зонт застрял в двери, и Полковник несколько секунд дергал его, разбрызгивая по салону холодную воду.
– Сидение намочите, – сказал Гринчук.
– Вы Фрейда читали? – осведомился Полковник, справившись, наконец с зонтом и закрыв дверцу машины.
– Это про Эдипов комплекс?
– Это про то, что не имея возможности убить меня, вы осуществляете это свое подсознательное желание, замочив меня при помощи дождя.
– Это для меня слишком сложно, – покачал головой Гринчук. – Если я вас когда-нибудь решу замочить, то сделаю это своими руками. Без дождя.
– Вот спасибо! – церемонно склонил голову Полковник.
– Не за что, – Гринчук похлопал себя по карманам, словно пытаясь что-то найти.
Наконец он извлек из бокового кармана куртки диктофон и протянул его Полквонку.
– Это еще что такое? – осведомился Полковник.
– Это цифровой диктофон, – спокойно сказал Гринчук.
– Это я и сам прекрасно вижу. Зачем вы мне его суете?
– Мне кажется, вы захотите послушать записи двух моих сегодняшних разговора. Даже – трех. Одни, правда, ночной.
Гринчук нажал кнопку и положил диктофон на подлокотник сидения Полковника.
– … и мочить меня ты пока не собираешься, – сказал Мастер.
Запись была негромкая, но совершенно отчетливая. Лишь пару раз Полковник вопросительно оглядывался на Гринчука, и тот пояснял, что именно сказал Мастер или он сам.
– Интересно, – сказал Полковник, когда первая запись закончилась.
– Вы о Мастере?
– Я о диктофоне. Вы всегда ходите с ним?
– Часто, – ответил Гринчук. – Знаете – суета, сутолока, можно свободно что-то забыть. А тут – диктофон.
– Следующий раз, беседуя с вами, я предварительно вас обыщу, – желчно пообещал Полковник. – Я с вами общаюсь как с порядочным, а у вас, извините, камень за пазухой.
– Диктофон.
– Не вижу, в данном случае, особой разницы. Что там у вас еще записано?
Гринчук нажал кнопку.
– …Меня зовут Илья Ильич.
Эту запись Полковник слушал внимательно, не отвлекаясь и не комментируя. Когда запись закончилась, Полковник откинулся на спинку кресла и потер переносицу.
– У вашего знакомого священника очень интересные связи, – сказал, наконец, Полковник.
– Несколько минут назад я подумал об этом теми же самыми словами, – признался Гринчук. – А ведь как долго притворялся порядочным человеком!
Полковник не стал комментировать это заявление. Он молчал еще с минуту, сидя неподвижно. Только пальцы правой руки, не переставая, крутили пуговицу у него на плаще.
– Дальше, – потребовал через минуту Полковник.
Дальше был утренний разговор с Михаилом.
Пока шла эта запись, Полковник несколько раз удивленно оглянулся на Гринчука. Удивленно и как-то разочарованно.
– Что? – спросил Гринчук.
– Михаил знал, что вы пишете разговор?
– А зачем? Мы поговорили, выяснили подробности и позиции обеих сторон.
– По душам поговорили, – сказал Полковник. – И очень душевно.
Гринчук пожал плечами:
– Это нам, знаете ли, решать, душевно или нет.
Полковник еле заметно покачал головой.
– Я не могу вас понять, Юрий Иванович, – сказал Полковник, – иногда вы мне кажетесь очень сентиментальным человеком, а иногда…
– Меркантильной сволочью, подонком и мерзавцем, – закончил Гринчук. – И вы меня то любите безумно, то ненавидите от всей души.
– Нечто в этом роде, – согласился Полковник.
– А это потому, Полковник, что вы, как и все люди судите меня по своим интересам. Когда я с ними совпадаю – умница, Зеленый, браво! А когда нет – какой же вы мерзавец, Юрий Иванович. Стукачей среди ваших уважаемых новых дворян и их обслуги навербовал – молодец. Разговор с Михаилом записал – бесчувственное чудовище. Вы ведь на меня разочарованные взгляды бросаете потому что я не только записал наш с Михаилом разговор по душам, но и за то, что я этот разговор вам дал прослушать. А там такие трогательные есть пассажи! Вот если бы я вам просто пересказал ситуацию, сообщил бы с деловым видом, что у Миши едет крыша, что он может вести себя неадекватно – вот тогда вы с серьезным видом принялись бы это обсуждать. Вы ведь не мое поведение осуждаете, а форму, в которую оно вылилось. Нет?
– Да, Юрий Иванович. Да. Мне уже стоило привыкнуть к вашему цинизму, но каждый раз я наталкиваюсь на него и каждый раз это происходит внезапно и в новой, неожиданной форме. Вы и с женщинами своими потому не можете толком отношений сложить?
Гринчук внимательно, не моргая, посмотрел в глаза Полковника. Молча. Полковник выдержал секунд пятнадцать, а потом отвел взгляд.
– Во-первых, – ровным голосом сказал Гринчук, – я никому не советую обсуждать мою личную жизнь.
Полковнику вдруг нестерпимо, как в детстве, захотелось стать невидимым, или просто зажмуриться и зажать уши, чтобы не слышать этого голоса, чтобы эта странная и неприятная ситуация прошла как можно скорее.
– Во-вторых, – продолжил Гринчук, – я сам буду решать, как мне строить отношения с моими подчиненными, исходя из необходимости и своего виденья проблемы. И, в третьих, записи я вам дал послушать не для того, чтобы вы могли меня пожурить. Я вообще стараюсь в разговоре с начальством не произносить ничего лишнего и не делать ничего ненужного.
– Начальство должно знать только то, что вы сочтете нужным ему сообщить, – язвительным тоном произнес Полковник.
Он был зол на себя за то, что влез в эту дискуссию об этике и еще за то, что позволил себе… испугаться, черт возьми. Испугаться этого непредсказуемого Гринчука, как ни нелепо это звучит в устах прожженного политика, каковым считали Полковника многие, включая и его самого.
От этой злости и язвительности в голосе было многовато. И фраза прозвучала театрально. Как в кукольном театре. Полковник вдруг представил себя марионеткой, которая разговаривает с кукольником и требует, чтобы тот не слишком своевольничал.
Черт, подумал Полковник. Черт, черт, черт…
Гринчук выждал паузу, словно давая возможность собеседнику излить свое раздражение, убедился, что Полковник не собирается развивать свою мысль, и спокойно продолжил.
– Начальство должно знать то, что ему необходимо знать. Начальству, – повторил Гринчук. – Необходимо. Поэтому записи разговоров с Мастером и Ильей Ильичем я дал вам прослушать, чтобы вы поняли ваши проблемы. Ваши. Проблемы. А мой разговор с Михаилом вы услышали для того, чтобы понять – ваши проблемы – это ваши проблемы, и решать их вы будете без меня. Потому, что с этой минуты я занимаюсь только Михаилом.
– Но… – попытался возразить Полковник.
– Но, с другой стороны, – сказал Гринчук, – я понимаю, что внутренние разборки среди ваших новых русских дворян продолжаются и могут потребовать моего внимания.
– Да, – неожиданно для себя самого подтвердил Полковник. – Вот именно. И…
– Поэтому я оставляю прапорщика Ивана Бортнева на боевом посту, – Гринчук чуть улыбнулся.
– Нет, подождите, что значит – Бортнева? Вы имеете обязательства…
– Да? – чуть приподнял брови Гринчук. – Обязательства… Но, если мне не изменяет память, вы, господин Полковник, брали на себя обязательства помочь Михаилу. Вы обещали разыскать остатки вашей сверхсекретной программы. Вы гарантировали, что мы разыщем прошлое Михаила. Во всяком случае, сделаем все возможное. Нет?
Полковник кашлянул.
– Простудились? – спросил Гринчук.
– Я обещал…
– Слово солдата больше не золото?
– Золото, но…
– Знаете, Полковник, когда человек дает слово, он теряет право на служебные части речи типа "но". Если у меня не будет слова, то что у меня будет? А, Полковник? – Гринчук улыбался, но теплее от этой улыбки не становилось.
Полковник оторвал, наконец, пуговицу от плаща и сунул ее в карман.
– Месяц, – сказал Гринчук.
– Что? – не понял Полковник.
– Я даю вам месяц. В течение этого месяца я продолжаю нести нелегкую службу дни и ночи. А вы в течение того же месяца перестаете ссылаться на объективные трудности и начинаете искать реальные возможности. В конце концов, это вы работали в той программе. И вы нашли Михаила. А как говорят мои подопечные, за базар нужно отвечать, – Гринчук покрутил в руках диктофон, словно прикидывая, куда его пристроить, а потом, решив, протянул диктофон Полковнику. – Это вам, герр оберст. Можете порадовать еще и Владимира Родионыча.
Порадовать Владимира Родионыча не получилось.
Нет, впечатление записи всех трех разговоров на него произвели. Но впечатление это радостным было назвать трудно. Скорее даже наоборот. А комментарий Полковника к записям и краткий пересказ тяжкого разговора с Гринчуком, к озабоченности добавил изрядную долю злости. Переходящей в ярость.
– И сообщив вам это…
– И сообщив мне это, он попросил очистить салон автомобиля. Ему нужно было срочно ехать на встречу с Милой Чайкиной. И дело не терпело отлагательства.
– К Чайкиной, значит. Там дело не терпит отлагательства, а здесь, значит…
– А здесь, по утверждению Гринчука, у него пока вообще нет дел. Ибо таинственный город Приморск в круг его интересов не входит, – Полковник развел руками, словно извиняясь за резкость Зеленого. – Сам он заниматься волшебными превращениями Мастера не собирается. Да и нашими проблемами он будет заниматься еще месяц. А потом бросит все на прапорщика…
– И у нас резко повысится рождаемость среди новых дворян, – оборвал Полковника Владимир Родионыч. – Вы мне это уже говорили.
Владимир Родионыч нарисовал на листе бумаги большущий вопросительный знак. Посмотрел внимательно на рисунок и обвел вопросительный знак овальной рамочкой, с завитушками и вензелями.
Полковник молча ждал завершения художественных работ.
– Ладно, – сказал Владимир Родионыч почти спокойным голосом, – предположим, что Гринчук действительно во всем этом участия принимать не будет. Тогда что будем делать мы? Есть предложения?
– Можно просто изъять Мастера из обращения, вывезти его на одну из наших баз и плотно поговорить, – Полковник достал из кармана плаща, который так и не снял, оторванную пуговицу и принялся крутить ее в руке. – Наверное, он скажет все.
– В вашем голосе мне мерещится некая неуверенность, – заметил Владимир Родионыч. – Будто вас самого что-то не устраивает в этом варианте. Нет?