Сбегая вниз по лестнице, Джулия не стала спускаться до самого конца пролета, а перепрыгнула через перила. Она привыкла доводить начатое дело до конца.
Бандиты барахтались и пытались подняться на ноги. Конечно, Джулия легко могла покончить с ними одним из многочисленных приемов, которыми, слава Учителю, она владела. Но зачем метать бисер перед свиньями? На ступеньке валялся нож–бабочка, выроненный обезумевшим от боли бандитом.
"Победить врага его же оружием", - успела подумать Джулия, быстро подобрав нож.
Изрыгая дикие проклятия, "ежик", отдуваясь, поднялся на ноги, одной рукой держась за яйца, уже распухшие до размеров мичуринских яблок.
Джулия выждала, пока он поднимется в полный рост, выпрыгнула ему навстречу, молниеносно крутанула ножом в воздухе, выпуская наружу острое лезвие, и вонзила его прямо в глаз бандиту.
Его стокилограммовая туша снова рухнула на Воблого, когда тот пытался встать на ноги, опираясь на слабые, исколотые иглой руки. С коротким воплем Воблый погиб, когда тело мертвого напарника упало ему на голову и с мерзким хрустом переломило его хрупкую шею.
И это избавило Джулию от необходимости совершать сегодня еще одно убийство.
Второй случай в "хитром" списке Джулии показался ей настолько простым, что она хотела было сразу вычеркнуть его. Подобные происшествия в таком крупном городе, как Москва, случаются по десятку на день. Но какое‑то странное, необъяснимое чувство увлекло Джулию на то место, где случилось то, что стало предметом пересудов для множества людей. Ей казалось, что так она узнает больше об окружающих ее людях, терзаемых темными и скверными чувствами.
Сергей Сычев, профессор–офтальмолог из Третьего медицинского института, автор революционных изобретений в области медицины глаза, "убился насмерть" у продовольственного магазина на 3–й Фрунзенской улице.
В тот день он отмечал свой день рождения. Собрались многочисленные ученики и сослуживцы профессора, шумно праздновали. Было еще светло, когда алкоголь закончился, а продолжения праздника хотелось. И хозяин, невзирая на уговоры товарищей, решил сам спуститься в магазин, расположенный в том же доме, где он жил, за парой бутылок коньяка.
Что случилось у магазина, никто так толком и не смог рассказать подъехавшей милиции. Профессор висел грудью на острых штырях низенького металлического заборчика вдоль жидкого газона возле магазина. То ли его кто‑то намеренно толкнул, то ли он случайно сам оступился на скользком после дождя мраморе ступенек, которые вели в магазин, - это никому не известно.
Факт остается фактом: он мгновенно испустил дух, когда тридцатисантиметровый железный штырь вонзился между ребер, проткнул сердце и вышел из спины. Поначалу прохожие ничего не поняли и проходили мимо, приняв Сычева за обыкновенного пьянчужку, свалившегося от перепоя. Уличные мальчишки обшарили его карманы и выгребли пару тысяч рублей. То есть на убийство с целью ограбления это происшествие никак не проходило.
Списав все на несчастный случай, милиция шустро закрыла дело, чтобы не превращать его в безнадежный "висяк".
Отпустив такси на 3–й Фрунзенской и медленно приближаясь к месту происшествия, Джулия и подумать не могла, что ей придется пережить буквально через несколько минут.
У магазина сновали люди с озабоченными лицами. Пьяницы, покачиваясь, привалились к дверям, мешая женщинам с тяжелыми сумками и лениво отругиваясь, когда им делали замечания.
Несколько кавказцев сидели на корточках под витриной магазина, щелкали семечки и сосредоточенно плевали перед собой, превратив тротуар в помойку.
За углом разгружался грузовик с ранними арбузами.
Джулия подошла к тому месту, где нашел свою нелепую смерть ученый с мировым именем, остановилась и, нагнувшись, дотронулась до железной оградки. Штыри оставались все такими же острыми. Никто и не подумал убрать смертоносную изгородь. Джулия выпрямилась и застыла задумавшись. Она закрыла глаза и попыталась сосредоточить все внимание на этом месте, мысленно отматывая ленту времени назад, к тому дню, когда несчастный Сычев встал из‑за праздничного стола и отправился навстречу смерти.
Дойдя в своих мыслях до того момента, когда Сычев показался у дверей магазина, Джулия внезапно испытала острую боль в правом виске. Что‑то упорно не давало сосредоточиться, словно нарочно мешая.
Она открыла глаза и взглянула направо.
В паре шагов от нее стоял невзрачного вида человек, по виду типичный московский интеллигент, мающийся от безденежья и угнетаемый глупым начальством. Он стоял и расширенными глазами смотрел туда же, куда недавно смотрела и Джулия, - на штырь, ставший смертоносным оружием. Человек внезапно схватился за сердце и застонал.
- Вам плохо? - участливо спросила Джулия. - Хотите, я отвезу вас домой?
- Нет! - Голос человека оказался таким громким, что воробьи, склевывавшие остатки семечек под ногами кавказцев, испуганно вспорхнули. - Оставьте меня все! Что вы понимаете…
Человек безнадежно махнул рукой и пошел прочь. Джулия смотрела ему вслед, и у нее в душе росло чувство, что здесь что‑то не так. Этот человек знает о гибели Сычева что‑то такое, что неизвестно никому. Единственный верный шаг - направиться за ним и выяснить, где он живет. А затем позвонить Костику: пусть приезжает и разбирается дальше.
Невероятно развитая интуиция подсказывала Джулии, что она на верном пути.
Идти пришлось недолго.
Человек добрел до моста через Москву–реку и остановился в самой высокой его части, посередине. Джулия стояла чуть поодаль. Мужчина внимательно смотрел на серо–коричневую воду. Он напряженно размышлял, и это, по–видимому, доставляло ему большие страдания. Вот он снова застонал и дотронулся до лба, словно пытаясь отогнать мысли прочь.
Странную ситуацию разрешило появление милицейской машины, остановившейся в нескольких шагах от незнакомца. Джулия видела, как из машины высунулась голова в милицейской фуражке и прозвучал вежливый вопрос:
- Вы Михайлов? Пожалуйста, садитесь в машину. Ваш товарищ уже здесь. Нам все известно!
Дальнейшие события развивались стремительно: человек дико взглянул на милиционера, выкрикнул что‑то невнятное, замахал руками, словно отгоняя от себя страшное видение. Затем перевалился через парапет моста и полетел в воду.
Менты только тогда поняли, какого сваляли дурака. Из машины высыпали трое сотрудников в форме. Они все разом орали и бестолково суетились. В машине остался мужчина, сидевший абсолютно неподвижно.
Джулия видела его лицо: с застывшими чертами и белое как лист бумаги. Воспользовавшись сумятицей, Джулия поспешно удалилась. Ей не улыбалось давать показания в милиции и оставлять о себе память в ментовском компьютере, хотя бы и в качестве свидетеля самоубийства.
Все выяснилось вечером, когда Джулия коротала время у телевизора, допивая свой обычный вечерний кофейник ароматного кофе.
Передача "Дорожный патруль", отличавшаяся особой страстью к смакованию картинок с выпотрошенными трупами и обгоревшими мертвецами, и в этот раз не подкачала. Оператор с маниакальной настойчивостью показывал, как из воды извлекают утопленника, в котором Джулия без труда опознала незнакомца на мосту.
Затем был показан тот, второй, из машины. История оказалась банально проста и ужасна одновременно.
Двое сотрудников профессора Сергея Сычева надумали открыть маленькую клинику для лечения глазных болезней. Учитывая, что таких клиник в Москве полным–полно, требовалось найти что‑то особенное, что привлечет клиентов. Профессор Сычев вел уникальные разработки, позволяющие дарить зрение едва ли не самым безнадежным слепым. А его "чудо–капли", если их применять с детства, могли сохранить зрение до глубокой старости.
Парочка будущих "бизнесменов" обратилась к офтальмологу с предложением использовать его препарат в клинике. Собственно, только под его изобретения "крутые" ребята с деньгами соглашались дать кредит, и никак иначе.
Ребятам было сказано, что дело в шляпе, и те дали деньги. Но Сычев неожиданно заартачился. Он заявил, что методика до конца не опробована и он не даст разрешение испытывать ее на ничего не подозревающих людях.
Зато его заместитель был готов уступить разработки за долю в прибылях. Что делать? Само собой пришло решение убрать Сычева. Поскольку нанять киллера ученые–бизнесмены не сумели, они решили сами пойти на "мокруху". К делу подошли по–научному основательно. Дождались праздника, подпоили Сычева. Один остался развлекать гостей, чтобы никто из них не бросился вслед за именинником. Другой спустился вслед за профессором и в подходящий момент столкнул его со скользкого мраморного порога магазина.
В глубине души коллеги Сычева рассчитывали на то, что профессор отделается сотрясением мозга и пару месяцев проведет на больничной койке. И этого времени будет достаточно, чтобы провернуть дело. Но сегодня уже трудно судить о том, какие именно мысли роились в их головах, разгоряченных ожиданием больших денег, которых они так и не дождались, исправно служа науке родной страны.
Смерть Сычева, постоянный страх разоблачения превратили жизнь обоих в адские муки. Один не выдержал и теперь, наверное, дожидается на том свете приятеля.
Однако более удивительная, чисто детективная и глубоко трагичная история приключилась с Джулией, когда она решила разобраться с еще более странной гибелью Матвея Курушина, всемирно известного академика–словесника, специалиста по раннему творчеству Пушкина и Гоголя.
Академик Курушин был человеком пожилым и очень осторожным. Его специальность едва ли могла заинтересовать новых "бизнесменов", в основном представленных "лицами кавказской национальности". Их интересовали нефть, газ и наркотики, а не творчество каких‑то давно умерших писателей и поэтов нации "неверных".
Другое дело - личные доходы самого академика. Если в родной стране его работой интересовались все меньше и меньше, то за рубежом, где всегда испытывали странную тягу к русской литературе, работы академика пользовались бешеным успехом.
Самого Матвея Курушина частенько приглашали читать лекции в Америку, Европу и Японию. У него были счета в зарубежных банках, загородный особняк, несколько автомобилей, среди которых "Ягуар". Он был лауреатом всех существующих премий в области исследования языка.
Знающие люди поговаривали, что ученый–словесник - наиболее вероятный кандидат на получение Нобелевской премии.
Жил он на широкую ногу, ни в чем не отказывая себе, а тем более молодой жене. В одной из газет на глаза Джулии попалась фотография вдовы профессора - эффектной особы средних лет, высокого роста и с неприятно–надменным выражением лица. Джулии показалось, что она догадывается, кто в доме академика был истинным хозяином.
В тот трагический вечер автомобиль академика подъехал к его дому на Покровке. По заведенному правилу водитель Марат открыл дверцу, выпустил академика и сопровождал своего ученого хозяина до самой двери подъезда. Убедившись, что консьержка встретила академика и закрыла за ним дверь, Марат сел в машину и поставил ее в гараж, находившийся в полукилометре от дома.
Запирая ворота, Марат услышал трель звонка мобильного телефона. В трубке звучал взволнованный голос Эльвиры, супруги академика. Она спросила, куда направился муж, потому что дома он не появился. Удивленный Марат сообщил, что доставил академика до подъезда, и предложил связаться с консьержкой.
Консьержка - пожилая, но крепкая особа - позже сообщила на допросе, что не поленилась подняться пешком по лестнице. Она‑то и обнаружила академика лежащим на лестничной площадке шестого этажа, одним пролетом ниже площадки его квартиры. О том, что случилось что‑то ужасное, консьержка догадалась, когда на ее светлую блузку упало сверху несколько капель крови.
Академика Матвея Курушина забили насмерть железной трубой, которую обнаружили рядом с трупом.
Как позже выяснила экспертиза, академик умер после второго удара, но и после смерти ему было нанесено около сорока ударов, причем только по голове. Фактически опознать его можно было лишь по одежде.
"Никто в нашем доме так богато и со вкусом не умел одеваться", - сообщила журналистам болтливая консьержка.
В последний путь академика провожали в закрытом гробу, установленном для прощания в главном здании Академии наук, что на Ленинских горах.
Следователи убойного отдела МУРа вывернули наизнанку все здание, докапываясь до самых мелких деталей в биографии его обитателей. Неудивительно, что это преступление переполнило чашу терпения российской общественности. Одно дело, если убивают бизнесменов, наркоторговцев и депутатов. В народе их всех давно считают одним миром мазанными и жалости к ним особой не испытывают.
Но другое дело, когда гордость российской науки, причем самой мирной и безобидной ее дисциплины - словесности, - находит смерть, да еще столь изуверскую.
Пресса строила предположения одно другого фантастичнее, но внятных версий, объясняющих нелепое убийство ученого, так и не появилось.
Джулия добралась до Покровки в полдень, когда обитатели многочисленных учреждений и банков выползли наружу из душных контор и оккупировали садовые скамейки на Покровском бульваре. Работать не хотелось. Служащие мечтали, чтобы никогда не кончался обеденный перерыв.
Джулия прошла по бульвару, ловя на себе восхищенные взгляды юных менеджеров, разглядывавших роскошную рыжеволосую красавицу. Нельзя сказать, что это ей не нравилось. Наоборот, в душе волной поднялись чувства, которые Джулия посчитала неуместными и постаралась их приглушить.
Миновав две огромные гипсовые статуи рабочего и крестьянки у входа в здание старой постройки, Джулия углубилась во двор.
Здесь царили тишина и спокойствие, как в любом старом московском дворе.
Дети играли в песочнице. За детьми приглядывали их бабушки, не забывая судачить о каких‑то важных делах.
Молодые мамы, не торопясь, прогуливались, толкая перед собой коляски.
Мужчина в замасленном комбинезоне копался во внутренностях старой "Победы".
Дворник в зеленой форме и черном фартуке лениво махал метлой, словно делал одолжение.
Слева от подъезда красовался оливкового цвета "Ягуар".
Рядом на стульчике сидела женщина и вязала, изредка поглядывая на машину. Иногда она взмахивала руками, отпугивая голубей, норовивших присесть на крышу дорогущего автомобиля.
Вероятно, он и принадлежал академику Курушину. А женщина у подъезда - та самая консьержка, которая обнаружила его мертвое тело.
Джулия выбрала скамейку напротив подъезда, где произошло кошмарное убийство, извлекла блокнот из кармана куртки. Она листала записи, освежая в памяти имеющую отношение к убийству информацию. Когда она перевернула лист блокнота, из него вывалилась газетная вырезка. На фотографии был тот самый подъезд, напротив которого сейчас находилась Джулия.
- Интересуетесь покойником?
Джулия вздрогнула, услышав над собой резкий голос. Она подняла голову и увидела девушку лет восемнадцати, среднего роста, с толстой косой каштанового цвета. Вероятно, от того, что волосы были забраны назад, глаза девушки казались огромными. От Джулии не утаилось то, что в глубине этих глаз поселилось глубокое горе, от чего они казались безмерно печальными.
- Вы из газеты? Или из милиции?
- Нет, я…
Джулия не успела закончить. Собственно говоря, она даже не знала, что и сказать, а поэтому замешкалась.
- Значит, из газеты, - решила почему‑то для себя девушка. - Очень кстати…
Она присела рядом, устроившись на самом краешке скамейки, словно собираясь в любую секунду сорваться с места. Во время всего разговора с Джулией она ни разу не взглянула на нее, а неотрывно смотрела на подъезд.
- Как называется самая главная журналистская премия? Не знаете? Пулитцеровская вроде… Да ладно, не важно! Зато я знаю, что вы ее точно получите.
- Откуда у вас такая уверенность? - Джулия решила не разочаровывать собеседницу, справедливо предположив, что та может оказаться бесценным свидетелем.
- В нашем роду все страдали избыточной самоуверенностью, - заявила девушка, не отводя глаз от подьезда. - Вот и отец мой, Матвей Курушин, тоже был страсть как уверен в себе и во всем, что делает.
- Академик Курушин - ваш отец?! - воскликнула Джулия.
Девушка уловила недоверие в голосе "журналистки" и рассмеялась странным, хрипловатым и нервным смехом. Ее словно душили спазмы, с которыми она отчаянно боролась, держась до последнего.
- Вы, разумеется, потом наведете справки, - сказала Курушина–младшая. - Мне некогда болтать, время идет.
Джулия хотела было уточнить, куда так торопится эта напряженная девушка, но Курушина–младшая сама продолжила свою исповедь.
Она говорила быстро, как в лихорадке:
- У отца было три жены, первую он бросил сам, потому что она не родила ему детей. Вторая, моя мама, родила меня, а сама умерла во время родов. Отец поклялся на ее могиле, что останется ей верен навсегда. Год назад, когда мне исполнилось семнадцать, он женился на этой… - Голос девушки сорвался, но она продолжила: - …На Эльвире.
- Сильно полюбил, наверное, - осторожно пред–положила Джулия.
- Вот именно! - саркастически откликнулась девушка. - У них оказалась взаимная любовь. Только папка любил ее, а она его деньги.
Девушка помолчала, а затем продолжила, говоря размеренно, словно в бреду:
- Мы с отцом хорошо жили. Я его в школе защищала. Меня там дразнили все. Говорили про него, что у меня сразу и отец, и дедушка. Он ведь пожилой уже был, когда я родилась. Так он меня с собой в горы брал, в путешествия всякие, на плотах плавали… Устроил в стрелковый клуб, у меня - первое место в Москве по стендовой стрельбе.
Беседа прервалась на самом интересном месте. Дальше события разворачивались стремительно.
Джулии даже показалось, что она присутствует на съемках фильма ужасов.
Хлопнула дверь подъезда, и на улицу вышли двое. Женщина - полная крашеная блондинка, увешанная таким количеством драгоценностей, что вполне хватило бы для витрины богатого ювелирного магазина. Мужчина - восточной наружности парень, моложе ее. Они оживленно и достаточно громко о чем‑то болтали. Слышно было, как он называл ее Эльвира, она его нежно - Маратик.
В откровенных взглядах, которыми обменивалась парочка, ясно читалось: постель. Было ясно, что оба только что ее покинули и собирались в ближайшее время снова туда нырнуть, чтобы предаться страсти.
Засмотревшись на парочку, Джулия позабыла о девушке. Когда она повернулась к ней, скамейка оказалась пустой. Ее недавняя собеседница стояла около красной "девятки" и открывала багажник. Достав из него пятизарядное помповое ружье крупного калибра, девушка автоматически захлопнула багажник и направилась прямиком к парочке. Ружье она несла открыто, нисколько не таясь.
Эльвира и Марат слишком поздно ее заметили. Она подошла к ним, когда Марат вставил ключ в замок дверцы машины.
Завидев девушку, Эльвира сначала растерянно улыбнулась. Она просто не сообразила что к чему. Лишь заметив большое черное ружье, женщина тонко, истошно завизжала.
Консьержка у дверей подъезда выронила вязанье и посмотрела на Эльвиру, близоруко сощурившись.
Отчаянный женский визг напоминал поросячий, когда животное ведут под нож мясника.
Марат оставил ключ в замке и кинулся на помощь своей даме. Вероятно, он хотел отобрать ружье у девушки, потому что сделал шаг в ее сторону.