– Кстати, – без какого-либо интереса воспринял его признание фон Штубер, – один из тогдашних охранников аэродрома в самом деле был завербован нашим агентом абвера. Всех остальных коммунисты расстреляли так же, как и десятки тысяч других офицеров и генералов. То есть просто так, – улыбаясь, вальяжно развел руками барон, – на всякий случай. Вдруг среди тысяч невинно убиенных и впрямь затесался все еще невыявленный "враг народа".
– Это уже политика, – проворчал Гайдук.
– …От которой вы пытаетесь откреститься? И это вы – кадровый чекист?
– Я никогда не принадлежал…
– Отставить! – буквально прорычал Штубер. – Нам прекрасно известно, что вы – майор НКВД.
– Бывший майор, с вашего позволения.
– Сомневаюсь, что бывший, хотя по документам вы и числитесь майором в отставке, уволенным из органов то ли по состоянию здоровья, – иронично осмотрел он рослую, кряжистую фигуру Гайдука, – то ли… А те двое молодых егерей, которые представали перед миром вашими сыновьями, на самом деле таковыми не были, зато пребывали в чинах НКВД. Такими же служащими являлись и три женщины, две из которых, будучи радистками, выступали в роли ваших невесток. Жена – тоже "фальшивая", ибо настоящая умерла.
– Ладно, излагайте свою версию, я не собираюсь оспаривать каждое ваше утверждение.
– Это уже не версия, майор, а жесткая констатация неоспоримых фактов.
– Предположим, – устало, с неистребимым безразличием в голосе, согласился Гайдук.
– Признаю, держитесь вы пока что достойно.
– На этом этапе допросов – да… На этом этапе… – подчеркнул майор, давая понять, что к героям, способным без стона восходить на костер инквизиции, он себя не причисляет.
– Пока что вы не даете повода переходить к более изощренным методам. И потом, мы ведь не в гестапо и не в НКВД. – Эсэсовец несколько мгновений напряженно всматривался в лицо украинца, пытаясь уловить какие-то нюансы его внутренней, душевной реакции. Однако тот оставался невозмутимым. – В вашем подчинении находились еще шестеро вооруженных егерей, так называемых "объездчиков", из местных жителей-партийцев. Четверо из них, оставленных здесь для подпольной работы, уже оказались в наших руках.
– Как я и предполагал, – проворчал майор. – Судя по имеющимся у вас сведениям…
– Нет-нет, – тут же отреагировал барон. – Результаты их допросов мне пока что неизвестны. Я оперирую старыми данными. Из них как раз и следует, что в двух километрах отсюда, по ту сторону леса, то есть на отдаленном расстоянии от аэродрома, чтобы не привлекать внимания, располагался отдельный автомобильный батальон, который по сигналу тревоги немедленно прибывал сюда, на объект.
– Хотите сказать, что все вокруг буквально напичкано было вашими разведчиками?
– Так вот в действительности, – не стал полемизировать с ним барон, – именно этот батальон и являлся секретным подразделением охраны аэродрома. Вы же вместе с вашим "лесничеством" служили всего лишь своеобразным прикрытием, являясь эдакими гражданскими сторожами.
– Обычная практика режимных объектов, которые не должны представать в облике… режимных, – пожал плечами Гайдук.
32
Обо всех этих воспоминаниях барона фон Штубера флотский чекист, ясное дело, не знал. И все же с той минуты, когда барон столь резко и неосторожно отреагировал на его слова, Гайдук уже не сомневался, что водитель этот явно подсадной и что он достаточно хорошо владеет русским, чтобы понимать, о чем говорят его пассажиры. А еще лицо этого "шоферюги"… Слишком уж знакомым представлялось оно подполковнику.
Конечно, для Балкан, где проживает множество смуглолицых темноволосых людей с ястребиными носами, оно может показаться довольно типичным. Да только он, Гайдук, впервые оказался на этих берегах, вообще впервые на Балканах, а значит, ни в болгарском Бургасе, куда флагманский "Краснодон" заходил с дружеским визитом, ни в греческом порту, на рейде которого отдыхал и приводил себя в порядок албанский конвой, встречаться с этим человеком он не мог. Разве что этот водитель подсажен атташе-генералом резидентом Волынцевым из своей зарубежной агентуры; или же направлен сюда разведуправлением Генштаба? Но тогда, какой смысл засвечивать его перед иностранными разведками в контактах с советскими моряками? Абсолютно бредовый ход.
Впрочем, никакие гадания по поводу того, кем подставлен ему этот водитель, не способны были ответить Дмитрию на самый важный вопрос: почему его лицо показалось знакомым? Где и при каких обстоятельствах они могли пересекаться?
– Будем исходить из того, – словно сквозь полудрему донесся до него голос Ланевского, – что хлеб свой разведка все еще отрабатывает. Причем, как выясняется, и в Крыму – тоже. Несмотря на то что полуостров прочесывается чекистами, в особенности флотскими, с особой жесткостью.
– Однако до сих пор вы не назвали ни имени его, ни чина.
– В итальянской контрразведке у него чин майора, и числится он под именем Генриха Шварцвальда, уроженца северо-итальянской области Трентино-Альто-Адидже, как известно, сильно германизированной.
– Вы сказали: "числится под именем". А кто он на самом деле?
– Свои сведения уже перечислил: Генрих Шварцвальд, майор, германец на итальянской службе, начальник отдела безопасности штаба военно-морской базы в Таранто… Извините, это пока что все, что мне известно.
– Тоже немало. Однако графиня фон Жерми может знать намного больше?
Ланевский скептически передернул плечами:
– Вряд ли. Обычно ей известно то, что известно мне и моим людям.
– Станете утверждать, что это вы возглавляете частную разведку графини?
– Этот факт, господин подполковник, не имеет смысла ни подтверждать, ни тем более опровергать. Он сам по себе – истина.
– Если уж наш разговор выдался столь откровенным… Каким же образом вы оказались в разведке? И в какой именно? В итальянской, что ли? Словом, каков ваш разведывательный опыт?
– У меня это наследственное, – невозмутимо объяснил "белогвардеец". – Мой отец, полковник Ланевский, возглавлял тайную службу при генерале от инфантерии Кутепове, в том числе и во время, когда наследник русского престола назначил этого генерала "главнокомандующим всех зарубежных русских воинских сил".
– Сегодня мне уже приходилось слышать о белом генерале Кутепове. Оказывается, в русских кругах он все еще популярная личность.
– С оговоркой, что и известность эта начинает просматриваться лишь после ставок Белого движения, сделанных на Деникина, Краснова и Врангеля…
– И чем же увенчалась верноподданническая служба вашего батюшки, господин лейтенант?
– Как любит выражаться сам отец: "В свое время я был начальником секретной службы Русской Империи Зарубежья. Жаль только, что время службы, как и время существования самой Зарубежной Империи, оказались предельно ограниченными".
33
1949 год. Италия. По пути к вилле "Витторио",
что на Лигурийском побережье,
в окрестностях Виареджо…
В любое другое время жизни эта предгорная дорога к побережью – из Флоренции, через Прато, Пистою и Луку, – могла бы показаться князю Боргезе утомительной. Однако теперь, после четырех лет заключения, он все еще пребывал в той стадии эйфории, в состоянии которой само это странствие, сама возможность перемещаться в не ограниченном четырьмя стенами и решетчатым окошком, пространстве, воспринимались им в качестве высшего проявления свободы.
Почти три недели, проведенные им в княжеском поместье на окраине Сиены, которое всегда воспринималось представителями семейства Боргезе в образе "неопалимого" родового гнезда, тоже стали неделями своеобразного заточения, только уже семейного. В эти дни он не совершал никаких поездок, не наносил визитов сам и никого не принимал.
Постепенно – кто на учебу, кто к родственникам на море – разъехались все четверо детей, давая возможность родителям хоть несколько дней побыть наедине друг с другом. Но в то же время в "книжке деловых записей", которые вела княгиня Дарья, выполняя роль его референта и личного секретаря, накапливалось все больше имен, телефонов и почтовых адресов, за каждым из которых вырисовывались встречи с бывшими сослуживцами, военными и гражданскими чиновниками, политиками и представителями "черной знати" Ватикана, которые всячески напоминали ему о том, что они помнят о храбром воине Валерио Боргезе, чтут его подвиги и ждут, когда он вернутся на флот, в высший свет, в политику.
"На фоне всей той пораженческой апатии, которая царит в нашем обществе, – писал ему заместитель министра обороны генерал Леонтини, – особенно в армии и на флоте, ваше скорейшее возвращение в вооруженные силы Италии могло бы способствовать возрождения в них духа римских легионеров. По данному вопросу я готов встретиться с вами в любое удобное для вас время. Само собой разумеется, что наша встреча будет согласована с синьором министром".
И фрегат-капитан понимал: генералу понадобилось немало мужества, чтобы обратиться к нему с этим предложением. Причем обратиться как раз в то время, когда несколько римских, флорентийских и прочих изданий, особенно левого толка, уже выступили с публикациями, осуждающими "освобождение черного князя Боргезе, одного из самых яростных последователей дуче и германского фюрера; подручного обер-диверсанта рейха Отто Скорцени".
"Встречу служащих Десятой флотилии МАС, – телеграфировал ему корвет-капитан Сантарино, узнав из радио-интервью с бывшим командиром этого подразделения коммандос, что он направляется в свое поместье в Сиене, – предлагаем провести на территории базы Сан-Джорджио. Укажите дату прибытия".
"Политический совет Итальянского социального движения, – каким-то грудным, бархатистым голоском ублажала по телефону его слух исполнительный секретарь этой организации Розанда Лукания, – рад, что его усилиями, как и усилиями других патриотических организаций, вас удалось освободить. Теперь мы надеемся видеть вас в руководстве нашего движения. Я только что прибыла из Албании и вместе с одним из наших единомышленников из Пизы нахожусь во флорентийской штаб-квартире партии. Предложение, которое желает высказать этот синьор, может по-настоящему заинтересовать вас…"
С Розандой фрегат-капитан познакомился незадолго до своего ареста в Риме, на собрании представителей "черной знати". Он так и не выяснил, по линии которого из римских пап эта женщина причисляет себя к "черным княгиням", однако понял, что она принадлежит к роду итальянских дипломатов и юристов, словом, интеллектуалов, знатность которого не мешала ей почти благоговейно воспринимать всякого высокородного аристократа. Зато эта удивительной красоты женщина успела поделиться с ним своей идеей фикс – возродить новую Римскую империю на основе единения аристократии разных народов, притом что все дворянские роды станут придерживаться всемирного кодекса чести, составленного на основе британского "кодекса поведения в обществе истинных леди и джентльменов".
Восприняв эту идею с покровительственной иронией видавшего виды фронтовика, Валерио тем не менее слегка подыграл ей. Будучи абсолютно далеким от мыслей о подобном единении, он все же причислил себя к единомышленникам Лукании. И лишь со временем, уже находясь в камере, князь не раз возвращался к размышлениям Розанды, воспроизведенным ею в одной из переданных статей в газете: "Наша цивилизация будет спасена только в том случае, когда мы перестанем делить мир по национальному, классовому или религиозному признакам и, наконец, окончательно признаем, что все цивилизационные процессы в нем происходят в вечном противостоянии небольшой, но отборной когорты духовных аристократов и неисчислимых легионов духовного плебса. Разве понимание этих процессов не способно стать основой международного единения аристократии?"
– И все же признайтесь, что не раз задумывались над моими словами о единении аристократов и нашего противостояния плебсу? – словно бы сумела окунуться в течение его мыслей Лукания. Она сидела рядом с водителем и владельцем машины, бароном фон Шмидтом, и, любуясь смолистыми локонами на ее плече, фрегат-капитан одновременно мог видеть открывающиеся на изгибе шоссе зеленые отроги Лигурийских Апеннин.
– Где, как не в тюрьме, я мог по-настоящему убедиться в том, насколько прореженными и ослабленными предстают перед миром когорты аристократов и насколько сплоченнее и агрессивнее выглядят все эти "неисчислимые когорты духовного плебса"?
– Считайте, что вступительная фраза статьи для будущего журнала "Мир глазами аристократа" уже сформирована, – повернула Розанда свое личико так, чтобы вальяжно развалившийся на заднем сиденье князь мог видеть его овал и уловить некие проблески улыбки. – Причем заметьте, что речь идет не столько о родовом, или, как теперь модно говорить, геральдическом, сколько о духовном аристократизме…
– Что в самой идее своей открывает доступ к старой геральдической когорте молодой интеллектуальной крови. Особенно в США, где аристократическая исключительность приглушается конституционно.
Доселе упорно молчавший германец что-то проворчал, однако Валерио так и не понял, стоит ли считать это реакцией на их философские изыскания или же на опасный финт обгонявшего их "опеля". Вчера вечером, после организованной Розандой на флорентийской штаб-квартире импровизированной встречи с князем местного актива Итальянского социального движения, свое собственное отношение к философским полемикам барон определил предельно ясно:
– Все, что мы только что слышали здесь, – это, да простит нас госпожа Лукания, великосветское дерьмо. Другое дело – операция "Гнев Цезаря", или поиски сокровищ Роммеля; вот во что вам, фрегат-капитан, по-настоящему стоит ввязываться сейчас. Это я вам говорю, оберштурмбаннфюрер СС фон Шмидт, солдат, привыкший не только отдавать приказы, но и четко выполнять их.
– В таком случае будем считать, что наше с вами знакомство состоялось, – с той же ясностью и без какой-либо полемики впустил барона в круг своих избранных Черный Князь. – И что никакой недосказанности между нами больше нет.
– Об остальном поговорим на вилле "Витторио", куда, как мне сказала Лукания, мы завтра же утром и отправимся, – завершил это краткое общение фон Шмидт. – Там, на берегу моря и совсем рядом с базой штурмовых плавсредств Сан-Джорджио, нам будет над чем подумать.
– Удачное место вы избрали для своей виллы, оберштурмбаннфюрер.
– Что вы… У меня всего-навсего одно родовое поместье, да и то находится оно в Баварии. Хорошо, хоть не в Восточной Германии. "Замок Витторио", как я называю эту виллу, принадлежит Розанде Лукании. Я всего лишь временно обитаю в нем, то ли в роли квартиранта, то начальника охраны, в которой состоит несколько моих парней, некогда служивших в дивизии "Викинг".
Пока, вспоминая об этом разговоре, Боргезе, сконцентрировав свой взгляд на стекле бокового вида, молчал, княгиня украдкой подглядывала за ним с помощью висевшего над лобовым стеклом зеркала. Коль уж речь зашла об аристократизме, то внешность этого сорокатрехлетнего офицера могла служить неоспоримым образцом того, что он принадлежит к геральдическим патрициям: худощавое, с тонкими чертами лицо; холодная вежливость в подернутых пеленой слегка завуалированного, прирожденного высокомерия глазах; предельная сдержанность в жестах и мимике…
– Для такой физически крепкой и страстной женщины, как вы, князь Валерио, конечно, хрупковат, да, пожалуй, и холодноват, – позволила себе резюмировать горничная-австрийка Маргрет, узнав, что хозяйка отправляется на встречу с Боргезе. – Нам с вами, – передернула гренадерскими плечами, – больше подходят такие мужчины, как Отто Скорцени.
– Ну, Скорцени – твой земляк, австриец, венец. А вот что касается Черного Князя… Ты что, знакома с ним?
– Вы ведь еще не забыли, что на работу нанимали меня в Ливорно. И что рождена я была не горничной. Так вот, князь Боргезе пытался ухаживать за мной еще в те времена, когда я уже была дочерью владельца – по наследству – трех судов, одно из которых отец водил в море сам. А Валерио представал всего лишь в образе курсанта военно-морской академии, довольно хилого и невзрачного на вид, если только не засматриваться на его смазливое личико. Как назло, мне всегда нравились мужчины рослые, крепкие и слегка грубоватые; правильно, как мой земляк из Вены, из которой меня увезли еще в детстве. Ну а потом отец запил и разорился; мой принц-воздыхатель Валерио стал распускать свои алые паруса под окнами других девиц… Словом, дальше все происходило так, как происходило…