– Однако никаких диверсий мы не допустим. Мы не допустим их никогда. – В своей энергичной, прерывистой жестикуляции албанец чем-то напоминал дуче Муссолини. Во всяком случае, такого, каковым Гайдуку приходилось наблюдать его во время просмотра трофейных документальных лент. – В вопросах репараций Албания должна пользоваться такой же репутацией, как и Швейцария.
– Хочу отрекомендовать вам: господин Александр Доноглу, – выбрала Анна момент, чтобы вклиниться в их разговор.
– Мы уже познакомились, – проворчал фон Штубер, недовольный тем, что графиня и албанец мешают его вербовочной беседе.
– Пока что вы знакомы лишь с Доноглу-полицейским, – фамильярно взяла она албанца под руку. – Однако это его последнее патрулирование в качестве местного стража порядка. Уже с завтрашнего дня он становится… – Анна артистично осмотрелась по сторонам, нагнулась, приглушила голос и только тогда сообщила: – Начальником службы госбезопасности Влёрского региона. С повышением в чине, естественно. Из этого следует, что майор, да-да, теперь уже майор Доноглу становится ну очень уважаемым и влиятельным человеком во всей Южной Албании.
Гайдук и фон Штубер одновременно склонили головы в знак признания его влиятельности.
Анна тут же стала увлекать полицейского офицера, а вместе с ним – и его подчиненных то ли к своему столику, то ли вообще к выходу из ресторана, и контрразведчики уже намеревались возобновить свою беседу. Однако в это время в ресторане появились атташе-генерал Волынцев и три офицера союзнических армий. Это были полковники Джильбер и Остенен, которые входили в состав репарационной комиссии, в сопровождении лейтенанта-переводчика.
– Вам не кажется, что здесь сквозит и становится слишком неуютно? – передернул плечами барон, исподлобья наблюдая за тем, как атташе объясняется с официантом.
– По-моему, здесь очень неуютно, – согласился с ним подполковник.
В этой ситуации они оба вдруг почувствовали, что начинают вести себя как заговорщики.
– В таком случае в шесть вечера встречаемся на линкоре, в моей каюте, – проговорил фон Штубер сквозь салфетку, которой промокал губы. – Вахтенный будет в курсе, он проведет.
3
Наконец-то настал день, когда официальный прием моряками-черноморцами линкора "Джулио Чезаре" практически был завершен. Ремонтники, осматривавшие различные узлы и механизмы корабля, от состояния их приходили в тихий ужас, однако создавалось впечатление, что на командира конвоя Ставинского доклады и письменные рапорты подчиненных никакого впечатления не производили. Исходя из почти библейской мудрости относительно того, что "дареному коню в зубы не смотрят", адмирал, одессит по происхождению, почти каждый такой доклад прерывал уже заученной в команде приемщиков фразой: "Весьма предположительно, что так оно и есть. Только интересуюсь любопытствовать: а чего вы от этого "дареного беззубого коня" ждете и куда, извиняюсь, ему при этом заглядываете?"
Вот и сейчас, уже в присутствии флотского чекиста, выслушав очередной доклад, командир конвоя устало произнес:
– Ты мне, старший механик, прямо скажи: мы до Босфора на двигателях этих дарованных дотянем?
– Должны дотянуть, – слегка замявшись, молвил капитан-инженер второго ранга Чертогов, числившийся старшим инженером-механиком албанского конвоя.
Располневший, сутулый, до сумбурности суетный и бестолковый, он на любом плацу, при любом корабельном построении, мог бы прослыть показательным образцом того, каким, по самому определению своему, не может, просто не имеет права выглядеть офицер, тем более – флотский.
Однако на каждом корабле знали: если с двигателем начинается какая-то "форменная дребедень", на помощь следует звать старшего штабной ремонтной бригады флота Чертогова. Ибо так уж заведено было считать, что большего знатока двигателей всех марок и систем в Севастополе попросту не существует. И то, что даже на него контр-адмирал Ставинский позволял себе "свысока покрикивать", вызывало у офицеров конвоя чувство неловкости и осуждения.
– "Должны" – это не ответ; это так, весьма предположительно! – буйствовал тем временем командир конвоя. – Сам знаю, что "должны". Ты мне как инженер-специалист подтверди, что на этих двигателях мы не только дотянем до Босфорного пролива, но и пройдем его.
– Да при чем тут пролив?! – не понимал его мотивации инженер-капитан. – Кстати, не Босфорный, а Босфор. Мы, конечно же…
– А притом что дальше, за Босфорным, нам уже ни черта не страшно. За Стамбулом – там уже свои буксиры придут и отбуксируют. Но за "позориться перед всем миром на траверзе султанского гарема…" ты мне, капитан инженерный, лично ответишь.
– Да точно, пройдем. А в случае чего, и без штатных буксиров "Цезаря" этого на буксир взять можем.
– А ты мне так всю механику подгони, чтобы я не только без штатных буксиров, но и без нештатных ситуаций конвой до Севастополя довел, красивым, парадным кильватерным строем. Ты понял меня?
– Кильватерным – так кильватерным. В чем вопрос, товарищ адмирал? – суетно елозил растопыренными пальцами по низу кителя капитан-инженер второго ранга. Как делал всякий раз, когда представал перед высоким начальством. Словно бы намеревался что-то там извлечь из брючных карманов, однако никак не мог найти их.
– Тогда смотри! Если что пойдет не в ту степь, лично на рее вздерну. Лично! На виду у ядрёного базар-Стамбула; под песнопение всего конвоя, на мотив: "Не нужен мне берег турецкий!.."
И уже в который раз Гайдук с умилением вслушивался в речь контр-адмирала. Сугубо одесская манера высказывать свои мысли, причем манера, от которой Ставинский не только не собирался избавляться, но и, совершенствуя словесные обороты, откровенно бравировал ею.
– Мы ведь уходим не завтра, правда? – Произнося эти слова, инженер-капитан втянул голову в плечи и медленно, натужно повертел ею, словно уже болтался под реей. – Кораблям нужно пополнить кое-какие запасы и провести техосмотр, да и командам кораблей, которые находятся на рейде, нужно позволить хоть пару часов подержаться ногами за сушу.
– Хоть пару часов – да, – подтвердил контр-адмирал.
– Ну вот, а моя ремонтная бригада все это время использует для подготовки к походу "Джулио Чезаре".
– К завтрашнему вечеру корабль должен быть полностью принят, с соответствующими актами о состоянии всех узлов. И завтра же, выставив за борт последнего итальянца, мы поднимем на нем советский флаг.
– Да какие могут быть сомнения? Мы обязательно поднимем наш флаг, – благоразумно поддержал его оптимизм Чертогов и тут же поспешил удалиться.
Контр-адмирал посмотрел ему вслед, пожал плечами и, ни к кому конкретно не обращаясь, возмущенно проговорил:
– Нет, вы видели? Еще и фамилия у него какая-то чертовская… А вы принимайте линкор, капитан, принимайте, – тоже направляясь к трапу, избрал Ставинский своей очередной жертвой только что назначенного им командиром "Цезаря" капитана первого ранга Канина, который до сих пор молчаливо следил за его словесной дуэлью с инженер-капитаном.
– Так точно, принимаем.
– Нет, вы все-таки принимайте его, – в очередной раз прибег к своей словесно-психологической ловушке командир конвоя. – Чтобы таки да!..
– Только так и принимаем, товарищ контр-адмирал.
– И запомните: в случае чего, вы, лично вы, тонуть будете вместе с этим доходягой-"итальянцем". Привязавшись к мачте. – Произнеся это, адмирал демонстративно вскинул голову, будто бы уже выбирал место на застроенной со всех сторон мачте линкора. – Словом, как полагается по традиции.
– Есть, как полагается по традиции. – А как только Ставинский направился к трапу, процедил ему вслед: – И даже готов разделить эту участь с вами, "мой адмирал".
* * *
Едва командир конвоя скрылся из глаз, как рядом с Гайдуком, словно из-под земли, вырос вахтенный итальянский офицер. На хорошем румынском он произнес:
– Германец ждет в условленном месте, господин подполковник. Я, капитан-лейтенант Морару, с вашего позволения, проведу вас.
– Вы валах? – тут же поинтересовался Гайдук, увидев, что перед ним – светлолицый, русоволосый тридцатилетний крепыш.
– Этнический, по давней материнской крови своей, да, валах. Странно, вы – первый, кто за пределами Румынии сумел так точно, с первого взгляда, определить меня… в валахи. Потому что на самом деле я давно предстаю в образе чистокровного англичанина.
– Причем определил, не будучи даже этническим молдаванином, – укрепил свое реноме знатока румынских этносов флотский чекист.
– Хотя бессарабцы, как правило, черноволосые и смуглолицые, то есть вы вполне могли бы сойти за одного из молдаван.
– Иногда я пользуюсь этим по своей воле, иногда меня попросту "назначают в молдаване", поскольку родом из молдавского Заднестровья.
– Из Транснистрии, знаю. Получается, что по происхождению мы почти земляки, поскольку родом я из Кагула. Впрочем, для итальянского командования Морару – "румынский морской офицер, оставшийся верным Антонеску и не пожелавший переходить на сторону русских вместе с королем-предателем Михаем".
– Думаю, что такое реноме не мешает делать в Италии карьеру морского офицера.
– И даже карьеру контрразведчика, – вполголоса уточнил итальянский офицер, увлекая за собой подполковника по трапу в бездонное чрево огромного корабля.
4
Лето 1954 года. Италия.
Лигурийское побережье.
База штурмовых плавсредств Сан-Джорджио
Припарковав машину под навесом, сооруженным неподалеку от штаба, Боргезе вышел из машины и сразу же обратил внимание на командующего базой. Тот стоял на покрытом сочной зеленой травой берегу Серкио и всматривался в ее устье. Валерио помнил, что всякий раз, когда контр-адмирал нервничал или был чем-то расстроен, он обязательно выходил на это миниатюрное плато, с которого просматривалось устье реки при самом ее слиянии с морским заливом, и какое-то время простаивал там, не желая никого ни видеть, ни слышать. Что бы ни происходило в это время на базе, командующий делал вид, что никого не слышит и ничего не замечает, а все подчиненные вели себя так, будто на территории базы его нет.
Подчиняясь этому неписаному правилу, Боргезе тоже хотел пройти по устланной каменными плашками тропинке до штабного подъезда, однако забыл о еще одной особенности поведения Солано: какой бы неподвижной ни казалась его фигура, командующий каким-то образом умудрялся видеть все, что происходило у него за спиной и по бокам, всех замечая и любое движение фиксируя.
Вот и сейчас, не оборачиваясь и, казалось бы, даже не пошевелив головой, он как можно громче распорядился:
– Не торопитесь в штаб, фрегат-капитан. Подойдите ко мне. Есть о чем поговорить.
Все немногочисленные обитатели штаба, как и командиры кораблей, знали, что на кабинет свой командующий не полагается. Потому что был убежден, что с некоторых пор то ли в главном штабе, то ли в контрразведке ему основательно не доверяют, а потому прослушивают – и телефоны его, и сам кабинет. Причем недовольство свое этим фактом он всегда выражал громко и демонстративно, при каждом удобном случае бросая куда-то в пространство, в котором спецслужбы могли установить свои прослушки, одну и ту же фразу: "И пусть те, кто тайно желает знать мое тайное мнение, действительно знают его, но тоже тайно…"
Согласно представлениям "берегового адмирала" и "сухопутного флотоводца", эта фраза должна была восприниматься присутствующими как проявление его оскорбленного самолюбия и отчаянного бунтарства. Но, пафосно произнося её, Солано тут же выводил посетителя на крыльцо, а то и приводил сюда, на плато, на котором позволял себе выговориться, побеседовать по душам, а собеседника еще и ненавязчиво, деликатно спровоцировать на откровенность.
– Что такого особенного происходит сейчас в России, на Черном море, в российско-итальянских отношениях? – решительно поинтересовался контр-адмирал, едва Боргезе взошел по тропинке на плато и остановился рядом с ним. При этом сам командующий даже не повернул к нему лицо.
Боргезе чуть было не переспросил: "А что такого там происходит?", однако вовремя вспомнил, что командующего бесит, если кто-то позволяет себе отвечать вопросом на вопрос.
– Прошу прощения, синьор контр-адмирал, не понял, что вы имеете в виду.
– Но все-таки? Что-то же происходит. Вы же знаете, что я терпеть не могу политиков и политиканства, к тому же в последние годы почти вся жизнь моя протекала на базе, в которую вложил столько сил и которую, может, только потому и не ликвидировали после войны, да под горячую руку, что я всегда высказывал свое твердое мнение. Нет-нет, речь идет не об этой Лигурийской базе, куда меня перевели сравнительно недавно; я имею в виду еще ту базу, на Адриатике…
– Мне известна ваша преданность флоту, синьор контр-адмирал. Как и ваши усилия по спасению базы боевых пловцов Сан-Джорджио, – как можно проникновеннее заверил его князь, помня, что, когда речь заходила о спасении военно-морской базы, а значит, и пристанища штурмовых плавсредств, в Солано тут же вселялся дух Цицерона. – Но хотелось бы вернуться к вашему вопросу, связанному с событиями в России. Очевидно, я чего-то не знаю…
– Вы много не знаете, фрегат-капитан. Из "черной знати", высокородный, состоятельный, храбрый и удачливый, не то что я, сын погибшего в бою флотского унтер-офицера, чудом пробившийся до чина "берегового адмирала", вы позволяете себе много чего такого, чего не может позволить себе ни один ретивый служака вроде меня.
Пока он все это говорил, Валерио метался между желанием сочувственно погладить его по плечу или, на волне озверения, рявкнуть что-нибудь эдакое, не при адмиралах произносимое… Но вместо этого он, поигрывая желваками, осматривал гроздья малых боевых катеров, которые после загрузки в них взрывчатки, по существу, превращались в те же управляемые торпеды, только движущиеся по поверхности, видимые, а потому из всех видов оружия расстреливаемые. А чуть дальше, в окаймленном скалами заливе, вмерзали в голубовато-серое пространство свинцово-серые силуэты тральщиков, миноносцев и сторожевиков…
В послевоенные годы Лигурийская военно-морская база в самом деле теряла и свои, частью отданные по репарации победителям, а частью отправленные на ремонтные стапеля или на переплавку, корабли; и свою значимость, сам смысл своего существования. Прав был вице-адмирал Роберто Гранди, когда во время своего последнего визита с грустью произнес: "Как только речь заходит о сокращении военных расходов и переброске армейских средств на социальные нужды, первым объектом, на который депутаты набрасываются, становится ваша Лигурийская база, и, в частности база боевых плавсредств. От наших парламентариев труднее отбиваться, чем от наседающего противника. А все потому, что кое-кто из промышленников и банкиров уже присмотрел себе этот участок побережья под туристический центр".
– Вы позволяете себе по неделе не появляться на службе, фрегат-капитан.
Это было правдой, в последнее время, поняв, что совершить рейд на Севастополь ему не позволят, Боргезе действительно потерял всякий интерес к службе. Если его что-либо и связывало теперь с базой Сан-Джорджио, то разве что желание поддержать своих боевых пловцов, каждый из которых понимал: как только Черный Князь подаст в отставку, отряд тут же расформируют, а базу штурмовых плавсредств "изведут".
– Не сомневаюсь, – продолжил после небольшой паузы свой монолог контр-адмирал, – что время, отнятое у службы отечеству, вы используете рационально, поскольку сидите над рукописью новой книги мемуаров. Но, когда вы станете известнейшим мемуаристом Европы, обнаружится, что ни мне, ни обо мне вспомнить уже будет нечего.
– Пришел приказ о вашей отставке? Готов протестовать. Что конкретно я могу сделать для вас?
Судя по всему, слово "отставка" способно было воздействовать отрезвляюще даже на Солано. Внутренне содрогнувшись, он мгновенно взял себя в руки и впервые взглянул на Боргезе трезво и вполне осмысленно.
– Я не об этом, фрегат-капитан. Еще неделю назад никто и слышать не хотел о вашем рейде на Севастополь. При любом упоминании об операции "Гнев Цезаря" на меня смотрели как на городского сумасшедшего. Признайтесь, что и сами вы за прошедшие годы отчаялись когда-либо приблизиться к осуществлению своей мечты…
– И что же произошло? – нетерпеливо перебил его фрегат-капитан.
– Сам хотел бы знать, что именно… Первым позвонил вице-адмирал Гранди, которого ничего, кроме ваших намерений относительно русской базы, не интересовало. Поначалу я решил, что нас с вами в очередной раз хотят убедить в бесполезности этой затеи. – "Нас с вами", отметил про себя Валерио, сознание "берегового адмирала" явно прогрессировало. – Но в завершение Гранди неожиданно сказал: "Когда ваш заместитель все-таки соизволит появиться на службе, попросите, чтобы он проработал свой план и севастопольского рейда, и самой диверсии в деталях".
– Но мы с ним уже обсуждали…
– Это было несколько лет назад, – резко взмахнул Солано руками перед своим лицом. – И тогда речь, очевидно, шла об идее, а не о плане. Важно, что Гранди потребовал эти проработки. Но… что бы это могло значить?
– Пока не знаю. Звонил еще кто-либо?
– В тот же день со мной связался начальник службы внешней разведки генерал Миноре. Тот прямо, без обиняков, спросил: "Ваш фрегат-капитан все еще оттачивает свое мемуаристское перо на вилле "Витторио", под покровительством княгини Лукании?" А получив утвердительный ответ, объявил, что во вторник, то есть завтра, хотел бы видеть вас. И заодно – ознакомиться с базой Сан-Джорджио.
– То есть он прибудет сюда?
– Даже представить себе не могу, кто способен отговорить его от этой затеи. Но самое удивительное произошло вчера. Неожиданно позвонил главный инженер судоремонтного завода, того самого, в ангаре которого уже третий год ржавеет ваша субмарина "Горгона". У него сразу две новости. Первая – еще в начале месяца субмарину официально исключили из действующего плавсостава военно-морского флота и передали в ведение Академии наук в качестве научно-исследовательского судна, якобы для изучения прибрежной фауны.
– Это еще что за новости?! Это уже удар ниже пояса.
– Не торопитесь с выводами, Боргезе, все не так уж и плохо. Сугубо формально передав субмарину благородному гражданскому ведомству, правительство тут же выделило значительную сумму денег на полное восстановление и модернизацию "Горгоны", в том числе на обновление корпуса и… боевого оснащения, – многозначительно произнес адмирал последние слова. – Объяснили, что, дескать, в случае войны субмарину могут вернуть в резерв флота.
– Достаточно грамотная аргументация, – вскинул брови Боргезе, начиная улавливать ход мысли тех чинов и чиновников, которые стоят за данной авантюрой.
– Но и это еще не все. После столь радикального переподчинения на завод вдруг зачастили военные спецы по подводным аппаратам, а ремонтникам поставили жесткие условия: все работы завершить до конца марта будущего года, после чего субмарину вернуть на базу Сан-Джорджио.