– Расскажи это своей бабушке, – ответил Серега и, вернув спинку кресла в нормальное положение, с хрустом потянулся, – поспишь тут с вами. Только задремал, а они снова над самым ухом трендеть начали!
– Ладно, не гундось, – сказал Володя, – а где твоя рюмка?
Пришлось ждать, когда стюардесса принесет третью рюмку.
Наконец коньяк был разлит, рюмки подняты, и Володя сказал:
– Ну, за посадку!
– Ты что имеешь в виду? – поинтересовался я, усмотрев в его тосте явную двусмысленность.
– Я имею в виду благополучное приземление в аэропорту Внуково.
– Ну тогда ладно, – хмыкнул я, – а то я уж думал, что ты хочешь выпить за благополучное навешивание мне немереного срока.
– Вот еще! Что за дело мне до твоего срока!
И мы дружно выпили.
Закурив, я позвенел браслетами, хотел было завести разговор о том, что неплохо было бы их все-таки снять, а потом подумал, черт с ним. Не так уж они и мешают. Я же не собирался показывать, какую щуку поймал этим летом в великом озере Эри.
– Так что же за такой неприятный вопрос ты мне заготовил? – спросил Володя, удобно развалившись в кресле.
Видно было, что коньяк пошел ему на пользу, и теперь он просто хочет нормально поболтать, раз уж мы заперты в летящем самолете на ближайшие шесть часов. Это, конечно, в том случае, если верховному распорядителю событий не взбредет в голову, или что там у него, отправить всех нас на корм голодным атлантическим рыбам. Я, честно говоря, уже успел забыть о том, что хотел задать ему вопрос с подковыркой, да он сам напомнил. Ну что же, раз напомнил, тогда спрошу.
– А вопрос такой, – сказал я, помолчав немного, – скажи мне, силовик Володя, вот ты в такой могучей организации работаешь, секреты всякие, высшие интересы… Ну, зачем ты туда пошел, я не спрашиваю. Предположим, решил чистыми руками грязь разгребать. Такое бывает. А вот чистыми-то они у тебя остались? Я, например, таких генералов ваших знаю, что сам бы на кол сажал. И вот хочу я тебя спросить, много ли дерьма ты успел натворить за время своей работы в федеральной службе?
– Вопрос, конечно, интересный, – охотно отозвался Володя, – но это смотря что дерьмом считать. Вот если ты, например, вдруг вынешь сейчас из-за пазухи миллион долларов и скажешь, отпусти-ка ты меня, Володя, и я тебя, к примеру, отпущу. Это как – дерьмо будет или нет?
– Что значит – отпусти, Володя? – подал голос спец Серега, – а про меня забыл, что ли?
– Ладно, – согласился спец Володя, – еще сто тысяч Сереге.
– Что-о? – возмутился Серега, – себе лимон, а мне – всего сто тысяч?
– А ты что думал? Я – старший, и вся ответственность на мне, а тебе я просто приказ отдам в другую сторону смотреть, и все.
– Вот так всегда, – грустно сказал Серега.
Я слушал их болтовню и думал…
Нормальные ребята, наверняка и под пулями ходили, и смерть видели, и каких-нибудь монстров вроде Стилета, пахана уголовного, голыми руками брали, шпионов там всяких, террористов…
А соблазни их кто-нибудь – и все.
Превратятся в таких же, как генерал Губанов.
– Так что скажешь, злодей кандальный, – прервал мои размышления спец Володя, – если я тебя за миллион отпущу, это как – дерьмо будет или нет?
– Если меня – нет, – ответил я, – а если такого, как генерал ваш бывший, Губанов – то не будет тебе прощения во веки веков.
– Знаю про него, слышал, – кивнул спец Володя, – сейчас слово такое модное есть – оборотень в погонах.
– Во-во, – подтвердил я, – только он не просто оборотень был, который от бандитов взятки берет и дела закрывает, а прямо-таки монстр. Ну да я его…
И я прикусил язык.
Не хватало еще тут про свои подвиги начать задвигать.
– Ну-ка, ну-ка, – Володя повернулся ко мне, – что ты там такое интересное начал говорить?
– Да так, ничего.
– Нет уж, дорогой товарищ конвоируемый, начал – так продолжай. А я вот тебе и коньячка налью.
– Подпаиваешь, начальник? – попытался я отшутиться.
– Подпаиваю, подпаиваю, – кивнул спец Володя, наливая мне, а заодно и себе с коллегой коньяк, – а ты давай рассказывай. У нас там много чего о Губанове говорили, может, ты чего нового расскажешь.
А почему, собственно, и не рассказать, подумал я, пусть ребята узнают хоть что-нибудь. Пока не скурвились.
– Ну, я особенно много рассказывать не буду. Да и не сам я его грохнул, но… Но все же имел к этому непосредственное отношение. В общем, был ваш Губанов падлой, каких поискать. Жадной, лживой, подлой тварью. Через людей шагал, как через кочки, на трупы даже не оглядывался, и самым главным в жизни стали для него деньги. Как оно обычно и случается. И ради этого он совершенно невинных людей мучил, убивал, а главное – обманывал таким страшным образом, что сравнить его можно было только с самим Сатаной, который души калечит и с этого свой навар имеет. А грохнули его в Самаре, когда у меня там небольшая разборочка с Аль Каидой была. И жаль, что не я сам его положил.
– С Аль Каидой? – изумился спец Володя.
– С ней самой, – подтвердил я, – и вообще, давайте этот разговор заканчивать, потому что если я вам всю свою жизнь расскажу, а для этого как раз часов шесть нужно, если вкратце, то вы меня сами без всякого миллиона отпустите, да еще и горючими слезами обливаться будете.
Я помолчал и добавил:
– А миллион у меня как раз-то есть. Да и не один. И даже не десять.
Настала небольшая пауза, которую мы заняли принятием на грудь коньяка.
Потом спец Володя закурил и сказал:
– Ладно, об этом забыли, тем более что миллион у тебя все равно не при себе. А вот, может быть, ты хоть расскажешь, кто ты такой есть? А то, понимаешь, летим мы через океан, потом везем обратно особо опасного преступника, а что он такое натворил – не знаем. Может, просветишь?
Я хотел махнуть рукой, но забыл, что на мне наручники, и из этого ничего не вышло. Только звякнули они и все.
– Да ничего особенного я не натворил. Хотя… Вру, наверное. В одном могу уверить – злодейских намерений не имел и не имею. Это точно. А то, что за моей спиной трупов штук пятьдесят, так за эти трупы всю мою впалую грудь орденами да медалями увешать нужно. Вот так.
Володя посмотрел на мою грудь и хмыкнул.
– Не такая уж она у тебя и впалая.
– Да это я так, прибедняюсь по привычке…
– Ну-ну… Так кто же ты такой?
– Я…
И тут я неожиданно для самого себя уверенно сказал:
– Я – Игрок.
– Игрок? – удивленно переспросил Володя, – это как понимать?
– А никак, – ответил я, – между прочим, ты так и не ответил на мой вопрос, много ли ты дерьма успел натворить за время своей работы на Контору.
Володя нахмурился и задумался.
Именно это было для меня ответом. Я видел, что он быстро перелопачивает сейчас дни и годы своей службы и ищет, ищет…
А раз ищет, значит, ничего там особенного не было.
Тот, кто знает, что он подонок, ничего не ищет, а быстро отвечает, что, мол, руки у него чистые, а голова холодная.
– Ладно, не напрягайся, – пожалел я его, – ты мне лучше расскажи, что со мной дальше будет. Я имею в виду не ближайшие пятьсот лет, а сразу после посадки.
– Ну… А ничего особенного. Отвезут тебя в Бутырку, да и все. А там уж тебе самому лучше знать.
– Оно конечно… – задумчиво ответил я, – мне лучше знать… Давайте-ка еще по одной и на боковую.
Я почувствовал, что коньяк меня расслабил, и было бы самое время подремать перед посадкой. Посадкой – и в том и в другом смысле.
Мы допили коньяк, я нацепил на глаза черные матерчатые очки и, нажав на кнопку в подлокотнике, откинулся вместе со спинкой своего кресла.
Получается, что везут они меня в Бутырку, а почему, интересно, не в Лефортово или в "Матросскую тишину"?
Может, в Бутырке кто-то из Игроков на высоком посту, и там я под постоянным присмотром буду, а может, еще по какой причине… Если они меня убалтывать собираются, а это скорее всего, значит, должен я находиться в таком месте, где со мной общаться будет проще всего и откуда, в случае нужды, будет легко выдернуть. Но и для меня из Бутырки бежать попроще будет, хотя Солоник в 95-м из "Матросской тишины" ушел и хрен его федералы потом поймали. А может, он тоже из Игроков был?!
Молодец, Знахарь, похвалил я сам себя. Еще стены крытки за тобой не замкнулись, а ты уже о побеге начал думать… И с этими приятными мыслями я медленно погрузился в пахнувший коньячными парами сон…
* * *
Проснулся я от того, что мне приснилось, будто я ныряю в глубину прозрачной зеленой воды, а там, на дне, среди кораллов и водорослей, лежат ключи от наручников. А мне обязательно нужно их достать и открыть наручники. И если я это сделаю, тогда по условиям игры Володя и Серега разведут руками и, признав, что я выполнил необходимое условие, отпустят меня. Я погружался все глубже и чувствовал, как вода давит мне на уши. Наконец в левом ухе громко щелкнуло, и тут я проснулся.
На переборке светилось табло, говорившее о том, что мы снижаемся, а значит, близится момент моей встречи с дорогими товарищами федералами. Не с такими, конечно, как эти Володя с Серегой, а скорее с деятелями вроде Губанова, чтоб ему гореть в вечном огне. И начнут они меня плющить и сгибать, добиваясь чего-то своего, о чем известно только им самим… Ведь не закончится все это просто сроком, гадом буду! Теперь мне просто пятнахой или двадцатником не отделаться. Слишком я для них интересная персона. Они со мной играть будут.
А я – с ними!
И от этой простой мысли стало мне легко и свободно. Будто и не сидел я в наручниках между двух костоломов и не везли они меня в узилище безрадостное.
В проход вышла стюардесса и, покосившись на меня, с любезной улыбкой заговорила по-английски.
Глава 3
Тюремный романс
Ох, как мне все это надоело!
Если ты побывал в одной тюрьме, считай, что видел их все.
И неважно, что в Голландии заключенные сидят в чистом светлом помещении и имеют телевизоры, компьютеры и еду, которая поприличнее будет, чем в ином советском доме отдыха, а в российском остроге – теснятся, как евреи в газовой камере.
Разницы нет.
Главное здесь то, что ты лишен свободы. И не только в смысле передвижения – захотел и поехал куда-нибудь. Ты лишен свободы выбора в общении. С кем тебя посадят, с тем и будешь сидеть. Справа – насильник, слева – убийца, спереди – квартирный вор, а сзади… Сзади лучше никого не иметь.
Я уже отвык от всего этого.
С тех пор, как в струях газового пламени я вознесся в небо из двора "Крестов", мне удавалось жить и ночевать исключительно там, где я сам хотел. Понятное дело, общую линию моего движения по жизни назначал не я, а тот Игрок, который где-то там, на небесах, двигает мою фишку, но уж ночлег и компанию я выбирал себе сам.
Что зона в Ижме, что "Кресты", что Бутырка эта сраная – разницы нету.
Те же уголовные рожи, опять же понятия эти дурацкие, разборки какие-то на ровном месте, вертухаи, чифир, развлечения всякие тюремные, петухи со своими петушиными бригадирами…
В общем – привет, Бутырка, в жопе дырка.
Я – Знахарь.
Вор в законе, авторитет, знаменитый победитель федералов, ментов и прочих нехороших людей, гроза исламистов, миллионер – в общем, личность во всех отношениях выдающаяся.
Поэтому поместили меня в относительно чистую камеру, в которой народу было даже меньше, чем положено по закону. Камера на восьмерых, а две шконки пустые. Одна – для меня, а вторая? Выходит – еще дорогого гостя ждут. И окно в этой камере без намордника. Правда, ничего особенного в это окно не видно, все те же стены тюремные, грязные и безрадостные, как сточная канава, зато над ними – небо. Настоящее небо. И неизвестно еще, между прочим, хорошо или плохо зэку на небо смотреть. Оно ведь как – сидишь ты в камнях, ничего, кроме них, не видишь, и ладно. Вроде как весь мир так устроен. А видишь небо, и сразу понимаешь, что есть просторы немереные, по которым ветер гуляет, и накрывает это небо всякие поля, луга, горы, реки и прочие просторы, где свободно дышит человек.
А ты – здесь.
Сидишь за решеткой железной да за стеной каменной, и ходят по коридору вертухаи, которые по сути дела те же заключенные, потому что, кроме тюрьмы, они ничего не знают и знать не хотят. И все их интересы и переживания здесь, в тюрьме. И жены их – тупые домашние животные, потому что ни одна нормальная женщина не станет жить с такой тварью, как тюремный надзиратель. И дети у них…
Эх, да что там! Пусть себе. Они сами себе эту жизнь выбрали, как и те, кто сидит по камерам. Правда, в камерах сидят и такие, которых сажать не стоило бы, хватило бы высечь как следует, чтобы неповадно было, а таких, кто вообще не при делах, – больше, чем можно себе представить.
Вертухаи сами сюда пришли.
Ну вот кем, спрашивается, нужно быть, чтобы добровольно прийти в это гнусное место и сказать, я хочу охранять преступников. Я бы еще понял маньяка, у которого бандиты всю семью порешили, и он пошел работать в тюрьму, чтобы на урках уголовных за это поплясать вволю. И я бы понял ту тварь, которая, зная, что в тюрьме многие вещи делаются в обход установленных порядков и за определенную плату, идет работать в тюрьму именно в погоне за очень грязными и очень рискованными рублями и долларами.
Но я не верю, что кто-то может пойти на эту службу, руководствуясь соображениями социальной необходимости. Например, сидит себе в кругу семьи талантливый инженер, и вдруг его пробивает: кто-то должен выполнять эту грязную работу, и он идет работать вертухаем на благо общества.
Вот и получается, что работать в тюрьму идут самые что ни на есть подонки.
Между прочим, еще Генрих Четвертый сказал, что армия должна состоять из подонков общества. Я так понимаю, что он имел в виду таких людей, которых не жалко на мясо пустить, потому что, кроме этого, от них никакой другой пользы быть не может. И еще он сказал, что привлекать к войне, которую он назвал кровавой тяжбой государей, ремесленников, крестьян и прочих полезных людей нельзя.
Это и к тюрьме относится.
Попадает человек в тюрьму и оказывается во власти этих самых подонков. И не важно, злодей он или нет, виноват или невиновен. Теперь он игрушка в руках тех, кто, кроме отрывания мухе крылышек или надувания лягушки через соломинку, других игр никогда не знал.
То, что тюрьма не исправляет человека, давно известно.
Тех шестерых, с которыми я оказался в одной камере, исправит только могила да еще осиновый кол, которым каждого из них для надежности не помешало бы пришпилить к матушке сырой земле.
Но встретили меня, как Юрия Гагарина, разве что ковровой дорожки не было.
А так – полное уважение, лучшая койка, чистое белье, сигареты, чай, кофе, чуть ли не шампанское. Шампанского, конечно, не было, но пиво – было. Баночное "Хольстен". Что ни говори, а в некоторых обстоятельствах хорошо быть авторитетом. Да что там – авторитетом хорошо быть всегда.
Открыл я баночку "Хольстена", завалился на шконку и сказал, чтобы мне не мешали думать. Соседи по камере тут же умолкли – Чапай думать будет – и залегли на свои места. Прежде днем лежать на нарах было категорически запрещено, я – другое дело, я – Авторитет, то, что другим запрещено, мне не только дозволяется, но и положено, чтобы мелкота уголовная всегда чувствовала, кто здесь главный, кто Пахан, и покорно занимала свое место. А эти разлеглись преспокойненько, словно шизо не боятся, так что или порядки в российских тюрьмах изменились, или сидельцы эти не шестерки тюремные, а подсадные утки, призванные меня пасти и по первому велению свыше сделать так, чтобы Костя Разин от безысходной тоски наложил на себя руки. Веревку себе из простыни сплел или умер ночью от острой сердечной недостаточности…
Так что подумать мне, конечно же, было о чем.
Камера приличная – это понятно. Тюремная администрация знает, что если сунуть уважаемого человека туда, в общую камеру, где теснится всякая шваль в количестве рыл восьмидесяти, то ничего хорошего из этого не выйдет. Это и ежу понятно. Но не только в этом дело.
Меня повязали ровно после моего отказа сотрудничать с федералами, а точнее, – с Игроками этими. И теперь, если мне не отказывает соображение, следовало ждать очередной встречи с ними. Потому что, как я понимаю, они просто так человека в покое не оставят. Они не скажут, не хочешь, ну и ладно. Не-ет… Они будут домогаться меня, и укачивать, и утаптывать, но своего добиться постараются. Да я особенно и не против, вот только мне нужно обязательно знать, во что меня втягивают. Быть просто фигурой в чьих-то руках – не для меня. Хотя, если верить этому генералиссимусу Наринскому, именно фигурой я все это время и был.
Вот ведь ерунда какая получается!
Это, значит, я прыгал, скакал, отстреливался, по пещерам лазил и вообще суетился, как бешеный скорпион, думал, ах, какой я ловкий, неуязвимый и умный, а на самом деле кто-то меня за ниточки дергал и кивал, молодец, Знахарь, правильно, вот тебе косточка, прыгни еще разочек!
Косточка…
И тут мне в голову пришла очень неприятная мысль.
Может быть, и Наташа была косточкой?
То, что она была приманкой с самого начала, когда мне ее подсунул генерал Губанов, понятно. Но потом ведь все по-другому пошло, а она так косточкой и осталась, что ли? Только уже от другого хозяина? Или сразу от другого, только Губанов об этом ничего не знал?
А Маргарита?
Тоже косточка?
Ну, она-то, конечно, косточка сахарная, мозговая, за такой, даже зная, что она в чьих-то руках, прыгать будешь с дорогой душой. Хотя… Одно другого не исключает. Может быть, они обе и подставные девушки, но в том, что их чувства ко мне были совершенно искренними и настоящими, я был уверен совершенно. Уж в этом, несмотря ни на какие рассуждения о том, что женская душа – потемки, я не сомневаюсь ни минуты. Вспомнить хотя бы последние мгновения Наташи. Ведь она умерла у меня на руках…
Да и Маргарита не врала, когда говорила, что любит меня.
Нет, Знахарь, тут все в порядке.
Ладно, проехали.
Значит, я им нужен, значит, ждать мне встречи с Наринским или с Маргаритой.