- Андрей, это я Рублев.
- Борис Иванович, здорово! Ты что такой невеселый, случилось что-нибудь?
- Случилось, Андрюха, хуже не бывает.
- Ты-то сам жив?
- Я-то жив. А вот двоих наших ребят уже нет в живых.
- Кого? - тяжело выдохнул Подберезский, почему-то подумав об Александре Шмелеве.
- Помнишь близняшек Решетниковых?
- Ну как же, помню.
- А "Новости" ты смотрел?
- Не смотрю я телевизор, Борис Иванович.
- Ну вот, а там сегодня показывали.., под Серпуховом ночью…
- Где ты сейчас, Комбат? - обеспокоено спросил Подберезский.
- Где сейчас - неважно, скоро заеду за тобой.
Будь на месте.
- Что делать?
- У тебя в милиции знакомые есть?
- Хватает, но друзьями их не назовешь… - замялся Подберезский.
- Ладно, разберемся. Мне с ними не водку пить.
Сейчас я заеду к отцу Решетниковых, а потом к тебе. Тут ребята боятся старику сказать, что его сыновья погибли, так что придется, наверное, сделать это мне. Не впервой родителям сообщать, но.., сам знаешь, надо.
Щека у Комбата подергивалась, время от времени он скрежетал зубами, и кулаки сжимались сами по себе.
"Вот тебе и мирное время. Двоих парней потерять!
И причем каких! Кто же это их? Кто же эти мерзавцы?.. Если бы был я с ними, этого не произошло б, я б сумел уберечь".
Сотрудник агентства смотрел на Комбата широко раскрытыми глазами, не веря, что тот взвалил на себя такую ношу и поедет к отцу Сергея и Павла.
- Точно скажете?
- Скажу, не бойся, парень.
- Спасибо, - тихо выдавил из себя охранник, - скажите старику, что похороны за наш счет и памятник поставим…
- Не надо ему уже ничего. Ни похороны, ни памятник, ему нужны были сыновья. А вы их, хотя…, - Комбат махнул рукой, что уж искать виноватых.
Но в душе он решил, что сам-то отыщет виновных и по-своему накажет, разберется с ними. Может, поэтому его лицо стало сурово-спокойным и уверенным.
Глава 12
Через минут сорок "форд" Комбата остановился во дворе девятиэтажной хрущевки. Рублев выбрался из машины, ноги не слушались, не хотели подниматься на невысокое крыльцо. Но такова жизнь, кто-то должен был взвалить на себя эту ношу, кто-то должен был сказать старику о том, что теперь он остался один. Что его сыновей нет.
Борис Рублев нажал кнопку лифта и тот медленно потащился вверх, а Комбату, показалось, что лифт не плывет вверх, а быстро падает вниз в черную бездну.
Лифт дернулся и замер, створки дверей разъехались в стороны. Рублев ступил на небольшую площадку, где располагались четыре квартиры.
Вот она, дверь квартиры Решетниковых, коричневый потертый дерматин, номер тридцать восемь. Комбат поднял руку, чтобы нажать на кнопку звонка и со вздохом опустил ее назад.
"Сколько не думай, нет таких слов, которые скажи человеку и ему станет легче".
Комбат ладонью вдавил кнопку, та сработала, за дверью трижды мелодично прочирикал звонок и послышался голос:
- Сейчас, сейчас открою.
Комбату даже показалось, что он слышит тяжелое астматическое дыхание и шарканье ног в потертых шлепанцах по линолеуму.
- Кто там?
- Свои. Борис Рублев.
- Кто-кто? - переспросил мужчина за дверью.
- Борис Рублев, - как-то виновато повторил Рублев.
- Не знаю такого.
- Служили мы когда-то с вашими ребятами.
- А их дома нету. После обеда будут.
- Зайти-то можно?
- Сейчас открою, - хрустнул ключ в замке и дверь открылась.
За дверью стоял пожилой мужчина в тельняшке десантника. Она была ему велика. Наверняка, кого-нибудь из сыновей, решил Рублев. Мужчина, стоявший за дверью, много раз видел фотографию Комбата, но не знал его как Бориса Рублева, ведь сыновья называли его не иначе как Комбат, наш Комбат, батяня.
- Комбат! - воскликнул пожилой мужчина, протягивая руку и отступая в прихожую. - Только не через порог - плохая примета. Заходите. - Старик радостно улыбался.
Комбат, вздохнув, переступил порог и крепко пожал старику руку.
- А ребята, может, и через час-полтора будут.
Вот обрадуются, что ж вы раньше к нам не заходили?
Зашли бы вчера, они еще не уехали.
- Вчера не мог, мы с ними на сегодня договаривались, - сказал Борис Рублев, присматриваясь к старику, прикидывая, выдержит он страшную новость или…
И тут же решил, что чем дольше будет оттягивать, тем сильнее окажется удар для этого высокого сухощавого старика.
Рублев приблизился к нему и, не выпуская ладонь из своих рук, взглянул в глаза.
- Я с плохими новостями, - тихо произнес он.
- Что-то случилось? - прошептал старик.
- Случилось, батя.
- Они живы?
Комбат покачал головой.
- Как это? Как это? - забормотал мужчина, пытаясь выдернуть руку.
Борис Рублев разжал пальцы, мужчина качнулся, прижался спиной к стене, губы скривились, пальцы рук задрожали.
- Нет! Этого не может быть, не может быть! Откуда.., почему вы…
- Я должен был с ними встретиться, понимаете, должен был встретиться… Мне сказали у них в конторе, в охранном агентстве, они погибли сегодня ночью, погибли оба, где-то не доезжая до Серпухова.
Старик покачивался из стороны в сторону.
- Пойдем сядем, пойдем, батя, - Комбат обнял Решетникова-старшего за плечи, чувствуя, как спина мужчины вздрагивает, и повел его в комнату, усадил на диван.
- Не может этого быть! Не может! Это какая-то путаница. Какая-то ерунда. Кто это тебе сказал, Комбат? Кто?
- Мне сказали. К сожалению, это правда. Мне самому в это не хочется верить, но это правда.
- Не может быть, не может быть, - бормотал мужчина, - как же так, Сережа собирался жениться, сказал, зимой женюсь, и у меня будут внуки. Он говорил: "Что ты, батя, такой грустный, вот будут у тебя внуки, станешь с ними нянчиться и не надо тебе ни на какую работу устраиваться, сиди себе на пенсии, смотри детей. А деньги мы заработаем", - Детей? - переспросил Комбат.
- Как же, у Сергея девушка, это Павел, тот как-то жизнь свою не планирует, а Сергей пообещал: зимой, батя, женюсь, свадьбу сыграем, и внуки у тебя появятся. Я же им каждый день твердил, что вы живете как бобыли? Женились бы, а они хохочут и говорят, что им и так хорошо.
- Да, понимаю, понимаю, - прошептал Рублев.
Входная дверь в квартиру осталась открытой и с лестничной площадки послышалась голос.
- Андрей! Андрей Петрович! - голос явно принадлежал женщине и, скорее всего, соседке. - Что это у тебя дверь нараспашку?
В квартиру вошла соседка с сумкой в руках. Увидев Рублева и удрученного Решетникова-старшего, застыла, не переступая порога зала..
- Что-то случилось? - обратилась она вначале к Решетникову, затем к Комбату.
Тот кивнул.
- Случилось.
- Что, с ребятами?
- С ребятами, - подтвердил Рублев.
- Вера Павловна… Вера Павловна, - сам сказал старший Решетников, - ребята погибли, оба, Сережа и Паша. Погибли.
Женщина вдруг заплакала, но как-то тихо, подошла к дивану, села рядом с Решетниковым-старшим, обнял его за плечи.
Комбат поднялся.
- Ну что ж, я пойду.
Старик закивал, соседка взглянула на Рублева подозрительно.
- Я еще приеду. Мы все приедем, все к вам придем. Держись, батя, держись. Хотя я и понимаю, хуже не бывает.
И тут Комбат увидел фотографию, ту же, что висела у него в зале над диваном. Его сердце сжалось так сильно, что ему показалось, сейчас он умрет. Он сжал зубы и медленно покинул квартиру.
На лестничной площадке Рублев тыльной стороной ладони вытер глаза, хотя они и были сухие. Слезы, которые должны были пролиться, кипели и клокотали где-то внутри, в душе Комбата.
"Сволочи, мерзавцы!" - Рублев так крепко сжал кулаки, что ногти впились в кожу, он не чувствовал боли, болели лишь сердце и душа.
- Господи, да что это такое? - войдя в лифт, пробормотал Рублев. - Как это может быть? Два таких парня… Ужас! Ужас. Если бы все это произошло где-нибудь в Афганистане на поле боя, во время атаки, было бы ясно и главное - было бы справедливо, а здесь в мирное время, просто не укладывается в голове.
Лифт остановился, и Рублев услышал веселый смех, из такси выбирался молодой парень с маленьким ребенком на руках. Парня встречали мужчина и женщина. А он бережно держал ребенка в белом одеяле, перевязанном голубой лентой.
- Вот ваш внук! - говорил парень, обращаясь к своим родителям. - Вот какого орла родила Светлана. Света, Светочка, выходи, осторожненько.
Парень был явно горд, а Комбат смотрел на происходящее сумрачно и зло. До него еще никак не доходило, что жизнь вокруг продолжается: вот привезли новорожденного из роддома, а где-то в морге лежат два близких ему человека.
- Эй, посторонитесь, пожалуйста, посторонитесь, - попросил Комбата парень, передавая ребенка своей матери. Та приподняла угол одеяльца, взглянула на розовое личико и воскликнула:
- Какой хорошенький! Тьфу-тьфу на тебя! Смотри, отец, какого внука они тебе принесли.
Светлана улыбалась и готова была вырвать ребенка из рук свекрови, прижать к себе.
- Осторожнее! - восклицала молодая мать. - Не простудите мне сына, не простудите. Он же совсем маленький.
- Не беспокойся, - свекровь опустила угол одеяла на лицо спящего ребенка, - не бойся, я троих вырастила, не бойся, Светочка, не простужу. Пойдемте в дом. Поднимаемся.
Комбат криво улыбнулся, глядя на это яркое проявление жизни. Вот оно как бывает, одним горе не мерянное, в другим радость - тоже не мерянная. Такова жизнь, и здесь ничего не поделаешь.
Он сел в машину, закурил сигарету и минут пять сидел, глядя на мусорные контейнеры, по крышкам которых ходили голуби, а внизу разгуливали, пытаясь поближе подобраться к птицам, два серых замызганных кота. Но досматривать сцену охоты, Борис Рублев не стал, он повернул ключ зажигания, отпустил сцепление и его "форд" медленно, как траурный катафалк, покатился по двору к выезду на дорогу.
"Куда ехать? Что делать?" - подумал Комбат, зло выплевывая окурок в приоткрытое окно и останавливаясь на перекрестке.
Он бы и стоял там, но сзади послышались сигналы, и Рублев резко вдавил педаль газа. Его "форд" дрогнул, двигатель взревел, и машина помчалась, обгоняя другие автомобили.
- Быстрее, быстрее! - бормотал Комбат, как будто это могло что-то решить в судьбе убитых Решетниковых, Сергея и Павла.
Подберезский уже ждал Рублева, сидя во дворе на лавочке и нервно куря одну за другой сигареты, их уже набралось штук пять.
Едва автомобиль затормозил, как Подберезский резко вскочил и тут же обмяк, понимая, что спешить-то некуда, и никому его спешка не нужна, Комбат подошел, мужчины взглянув, друг другу в глаза, поняли все без слов.
- Как старик? - единственное, что спросил Подберезский.
- Плохо, - ответил Рублев, - тяжело ему, там сейчас соседка пришла, она с ним, а я поехал. Представляешь, Андрюха, выхожу из подъезда, а там семья приезжает, ребенка из роддома привезли, в одном и том же подъезде и горе, и радость. И горе, и радость.
Вот она жизнь, Андрюха, какая.
- Представляю, Иваныч, представляю. Чего же тут не представить. Пошли выпьем, - вдруг предложил Подберезский.
- Выпьем, говоришь? Я же за рулем, ты же знаешь, я не пью за рулем.
- И я не пью, а ты машину тут оставишь, я такси вызову, или кто-нибудь из моих знакомых подбросит к дому.
- Ладно, пойдем, только пить я не стану, не лезет в горло.
Они сели в маленькой комнатке, служившей Подберезскому кабинетом, Андрей закрыл дверь, сказав, чтобы никто к нему не заходил и не отвлекал, вытащил штекер телефона из колодки, и только тут они ощутили, какая стоит тишина.
Они сидели глубоко под землей, в бетонном бункере тира и звуки города не доходили до них.
- Я этого так не оставлю, Андрюха, - сказал Комбат.
- Я тоже.
- Знать бы кто, задушил бы собственными руками.
- Это точно, - подтвердил мысль Комбата Подберезский.
- Как ты думаешь, можно это дело раскрутить?
- Если взяться, Иваныч, то все можно. Ничего не пожалею, ребят жалко! - сказал Подберезский, доставая бутылку коньяка. Водку с определенных пор Подберезский не употреблял.
- Будешь коньяк, Иваныч?
- Да, буду.
Они налили коньяк прямо в чайные чашки и, не чокаясь, выпили.
- За ребят, - сказал Андрей. - Так что ты предлагаешь делать?
- В милиции нам хрен что скажут. Тайна следствия и все такое прочее. Может, Бахрушину позвонить, может, он в курсе?
- При чем здесь Бахрушин? Он военными делами занимается, все-таки ГРУ это ГРУ, это тебе не ГАИ и не МУР, так что ему звонить бессмысленно, да и он, даже если бы знал, то вряд ли бы сказал что-нибудь, ты же его знаешь.
- Это ты его знаешь, - сказал Подберезский, - это у тебя с ним приятельские отношения, ко мне он просто так не приезжает бутылку-другую выпить да за жизнь поговорить.
- Я сам не знаю, чего он ко мне так хорошо относится?
- А кто, Иваныч, к тебе плохо относится? Кроме врагов, конечно. Ты хоть одного такого человека знаешь? Если знаешь, то покажи мне, я ему морду набью лично.
- Ладно тебе, Андрюха, не заводись. Помолчи.
Давай подумаем, должно же существовать что-то, что нам подскажет…
- Ты все же хочешь найти тех, кто убил наших?
- Хочу, - сказал Комбат, - так всегда было.
И хочу, чтобы было впредь. Ненавижу мерзавцев, ненавижу.
- А может, они сами кое в чем виноваты?
- В чем виноваты, Андрюха?
- А мы в Афгане были виноваты? Но ты же, Иваныч, виновных за Афган не ищешь.
- А их нет уже, Андрюха. Власть их послала, не люди, а власть.
- Хитришь…
- Мне то хитрить зачем? Нет больше власти у тех людей, значит и нет больше виноватых. А вот здесь есть. Есть те, кто стрелял.
- Ладно, Иваныч, я попробую узнать, что там произошло, что за груз везли, кто заказывал охрану, куда везли. Вообще, все что смогу, узнаю.
- Быстрее это надо делать, я взглянул на их отца и понял, что если не отомщу, то жить не смогу. Ты бы видел старика, у него на сыновей вся надежда была, а их убили, и жизнь его кончена.
- Надо будет нашим позвонить, пусть придут на похороны.
- Думаю, позвонят и без нас, - сказал Комбат, - немного наших осталось.
- А Грише я сам позвоню, может, Бурлак приедет - давно все-таки не виделись.
- Позвони, - согласился Комбат, - но и самое главное не откладывай, Андрюха.
- Я прямо сейчас и займусь. Может, даже подскочу под Серпухов, посмотрю, что к чему.
- Да, съезди, - сказал Рублев, - может, какие зацепки появятся.
Комбат поднялся.
- Сам поеду.
- Нет, Иваныч, погоди, не суетись. Я сейчас вспомнил одного парня, он должен быть в курсе и мне не откажет.
- Что, деньги тебе должен?
- Нет, больше, я ему как-то жизнь спас. Он, правда, не наш, не афганец, но парень что надо. Сейчас я ему позвоню.
Говорил Подберезский по телефону недолго, потом поднялся, положил трубку.
- Значит, так, я еду, а ты, Иваныч, жди меня здесь. Через час, максимум полтора, я вернусь.
* * *
Несмотря на свое нынешнее положение, Семен Щукин, в прошлом капитан советской армии, считал, что ему постоянно везет. Есть такие люди, в потоке плохого они непременно отыщут крупинку хорошего и радуются.
Ранило тебя в бою, считай повезло, могло и убить.
Жена изменила - радуйся, что узнал об этом раньше, чем заразился от нее сифилисом. А подцепил-таки, радуйся, что не СПИД.
Военной пенсии Щукин не получал, не добыл-таки в армии положенного срока. Войну прошел, руки-ноги целы, хоть шрамов на теле достаточно. Не повезло лишь однажды, но по-крупному, уже в конце восьмидесятых, когда до пенсии оставались считанные годы, поехали на охоту с командиром части на двух "уазиках". Ясное дело, солдат с собой взяли, так один из них, дурак, подстрелил случайно другого, не до смерти, так, ранил. Еще обошлось, Щукина судили судом офицерской чести, лишили должности. Командира части под настоящий суд, а его на улицу.
Стал после этого чаще дома бывать, тут и понял, что жена ему давно неверна. Запил. Как-то раз вышел из дому, начал с пива на автобусной станции, а потом сам не помнил, как очутился в Москве.
Через неделю прочухался, когда деньги кончились.
Хотел ехать назад, но потом одумался. Понял, что и так не пропадет. Всю обиду на мир Щукин вымещал на самом себе, не кривясь и не брезгуя, доедал остатки пиццы и хотдогов в привокзальных забегаловках. Временами подрабатывал, чаще всего от проводников перепадали ему пустые бутылки, а в обмен на них Щукин подметал и мыл купейные вагоны.
С такими предложениями обращались именно к нему. Наверное, внушали уважение орден и две медали, которые Семен берег пуще глаза, как ни прижимало - продать их не соглашался. Знал, получены они не просто так. За них заплачено кровью и жизнями.
Он отпустил окладистую бороду, длинные волосы, лицо его покрыл несмываемый загар, загар человека, весь день проводящего на улице. Милиция особо не донимала, лишь когда ложился пьяным спать возле батареи, будили. Тогда кавалера ордена и просили убраться куда-нибудь подальше. Но просили вполне вежливо, испытывая уважение к его офицерскому званию.
Было в его сегодняшней бомжовской жизни что-то от прошлого - армейского, хоть карикатурное и испохабленное, но все же: искренняя мужская дружба, взаимовыручка, да и люди ему попадались интересные. Что ни человек, то целая книжка воспоминаний.
За годы, проведенные на вокзалах, Щукин успел обжиться, даже имел свой постоянный уголок, который достался ему в наследство от умершего прямо в зале ожидания бомжа с университетским образованием - философа Димы.
"Квартирка, такой и позавидовать можно, в центре города, со стальной дверью", - как любил шутить Щукин.
Стальной дверью являлся люк теплотрассы, расположенной неподалеку от подъездных путей на задворках вокзала возле товарного склада. Горячая труба, которая спасала даже в тридцатиградусные морозы, настил из досок, оторванных от забора, матрац, позаимствованный в вагоне, и даже регулярно воруемое белье с черными угловыми штампами, свидетельствующими о его происхождении из поездов дальнего следования. Люк своей квартиры Семен Щукин всегда закрывал тщательно.
Поднимал он его металлическим крючком, с которым никогда не расставался. Так что попасть в его убежище в отсутствие хозяина могли разве что ремонтники. Эксплуатационники теплотрассы знали о постояльце, но выгонять его не спешили, тот регулярно ставил их в известность о неполадках, мелкие исправлял сам, держал пару котов, которые гоняли крыс, грызущих кабели связи, да еще в виде арендной платы иногда проставлял бутылку. Зла на Щукина никто не держал, вреда он никому не сделал.
Может, именно поэтому, когда Курт наводил справки о бомже с документами, который не так уж часто залетает в милицию, ему указали на Щукина.