Это был звездный час в его жизни. Тормоз по заданию Курта, который не очень любил попадаться будущим свидетелям своих преступлений на глаза, привез ему костюм, свозил в баню, парикмахерскую, где клочковатую бороду аккуратно подстригли, затем были визиты к нотариусу, к представителям исполнительной власти. Щукин даже подержал в руках документ, удостоверяющий, что он является владельцем фирмы "Долида". А главное, у него появились пятьсот долларов, плата за два дня разъездов и вынужденного воздержания от спиртного.
Семен Щукин просил дать ему мелкими бумажками, но Тормоз сунул ему пять хрустящих стодолларовых банкнот и резонно заметил;
- Все равно пропьешь.
Это замечание раззадорило Щукина.
"Пропью, но не все", - подумал он и вернувшись на вокзал, сдав сотку, купил первые подвернувшиеся под руку духи, сел на электричку и поехал в Калининград. Там вручил онемевшей от неожиданности жене флакон, дочери вторую сотку, вечером напился до такого состояния, что жена вытолкала его из квартиры и крикнула на прощанье:
- Валяй туда, откуда притянулся, бомж проклятый!
- Я не бомж, я - бизнесмен, - заплетающимся языком проговорил Щукин и плюнул.
Но плевок не долетел до жены, та успела захлопнуть дверь, и белесый комок слюны повис на медной шляпке обойного гвоздя.
- Сука ползучая, - неопределенно выругался Щукин и, как ему показалось, молниеносно перенесся в Москву.
Во всяком случае, он уже очнулся, стоя над люком теплосети с заостренным крюком из шестимиллиметровой проволоки.
- Ключик ты мой! - ласково погладил его Щукин и пропустил острие в круглое отверстие люка.
С трудом сдвинул его и спустился в пышущее теплом жерло колодца.
Несмотря на бестолковый образ жизни и постоянное пьянство, силы еще не покинули его. Может, сказывалась армейская закалка и прошлые тренировки, в свое время он мог подтянуться шестнадцать раз на турнике и раз десять присесть на одной ноге "пистолетиком"
Потянулись золотые деньки, остатки денег он тратил бережно, расходуя их только на водку, все остальное перепадало от добрых людей. Его авторитет среди вокзальных бомжей вырос, теперь Щукин не хотел терять достигнутых им высот в социальном положении.
Это только кажется, что став бомжем, можно лишь опускаться - ниже и ниже, к самому дну В обществе, отделенном от официального, тоже существуют свои табели о рангах. Есть пропащие, есть перспективные.
И Щукину повезло еще раз, может быть, потому что он считал себя счастливым, везунчиком, философски относясь к невзгодам жизни.
Цыганам, державшим монополию на сбор милостыни в метро, уже давно никто не подавал, разве приезжие. Не помогало и то, что их женщины красили волосы в соломенный цвет, сажали детей в инвалидные коляски, обвешивались плакатиками, извещавшими о том, что ребенку срочно требуется платная операция. Еще какое-то время они вполне успешно выдавали себя за беженцев из Абхазии, Таджикистана, Карабаха. Благо, москвичи не очень-то умели отличить черных, как смоль цыган от таджиков, армян и грузин.
Но с началом войны в Чечне и эта легенда перестала действовать Все, и даже цыгане, резко для жителей столицы сделались просто "черными". В те дни, когда русские солдаты гибли на Кавказе, даже у тех, кто понимал несправедливость войны, не поднималась рука дать деньги "черным". Непременно в глубине сознания возникала мысль "женщина с ребенком тут стоит, а ее муж сейчас наших ребят расстреливает".
Но и тут цыганская мафия сумела обратить нелюбовь к лицам кавказской национальности себе на пользу, они нашли себе замену, навербовали пару сотен калек, преимущественно молодых ребят с чисто славянской внешностью, и сдали им в аренду свои места.
Теперь те со значками ВДВ, с купленными на базаре медалями, в чистом отутюженном камуфляже ездили по мраморным подземельям Москвы в инвалидных колясках, предлагая подать ветеранам афганской или чеченской войны, в зависимости от собственного возраста или возраста того, к кому обращались.
Попадались среди них и настоящие ветераны, но таких были единицы. Выручка собиралась приличная, до полумиллиона за день, тысяч сто приходилось уплачивать милиции за то, что разрешала заниматься нищенствованием, триста тысяч забирали цыгане за предоставление крыши и тысяч сто пятьдесят - двести, если, конечно, не удавалось припрятать часть денег, оставалась самим лжеафганцам, лжечеченцам Публика, разъезжавшая по метро в инвалидных колясках, конечно же, была не очень надежная. То запьет кто-нибудь, то в больницу попадет, то решит деньгами не поделиться… Вообще, текучка кадров тут существовала такая же, как и на любом другом предприятии. Раз проштрафившихся назад не принимали.
И вот, когда освободилось одно место на Калужской линии, милиционер, дежуривший по станции, посоветовал цыганам обратиться к своему брату, служившему в отделении на Киевском вокзале. Тот ему как-то рассказывал о Щукине, удивляясь, как может тот иногда напиваясь до бесчувственности, до сих пор сохранить не только боевые награды, но и китель.
Толстый коренастый цыган с тремя золотыми перстнями-печатками на левой руке и двумя на правой семенил по перрону вокзала, следом за худосочным милиционером, разыскивавшим Щукина. Бывший капитан советской армии передвигался по платформе вдоль готовящегося к отправлению пассажирского поезда. Он не пропускал ни одного открытого окна:
- Эй, парень, - останавливался он, - если есть, дай пустые бутылки.
В матерчатой сумке, надетой на плечо, позвякивало уже с десяток пустых бутылок от колы.
- Вон он наш щукарь, - сказал милиционер, указывая на Щукина.
Цыган не спешил подходить к нему, остановился, с трудом склонив голову на толстой шее к плечу и почесал о него ухо. Он присматривался к Щукину, к его бомжевским повадкам.
- Не наглый, обходительный.
Ни один из пассажиров, к которым он обращался, не оставляли его просьбу без внимания, кто подавал пустую бутылку, кто за неимением таковой, деньги.
Щукин благодарил каждого, но при этом держался с достоинством и избегал выражений вроде "благослови вас Господь" и не крестился, как это делает большинство попрошаек.
- Хорошо играет, - наконец, сказал цыган, - и награды носить научился.
- Они у него настоящие, - с гордостью добавил милиционер.
- Да, ты говорил, но я не поверил.
Разговаривали они почти не глядя друг на друга, стоя на расстоянии метра, так что смотревшие на них со стороны не могли и заподозрить, что цыган и охранник правопорядка действуют заодно.
- Если уж настоящие, то стоит попробовать, - шевеля пухлыми губами, проговорил цыган и потер мочку уха, украшенную золотой серьгой с насечками, - удружил. Если станет много собирать, то и тебе перепадет, а пока держи.
Цыган достал из кармана пачку сигарет, в которой осталось всего пара штук и, сунув туда три стотысячных бумажки, положил пачку на основание фонаря и, больше не взглянув на милиционера, направился к Щукину.
- Эй, герой, - тронул он его за плечо короткими волосатыми пальцами.
Волосат цыган был до такой степени, что черные кучерявые волоски пробивались даже через ткань белой дорогой рубашки.
- Чего тебе? - Щукин повернулся всем телом, готовый дать отпор, за свое место под солнцем он привык бороться. Но увидев богатого цыгана, тут же понял, скорее всего ему предложат сейчас какую-нибудь работку. Пустые бутылки человека с золотыми перстнями вряд ли интересуют.
- Хорошо работаешь, но мало получаешь, - цыган перебрасывал во рту незажженную сигарету, вынул ее и протянул Щукину, - кури, угощаю.
- Свои есть, - бывший капитан не притронулся к сигарете с обслюнявленным фильтром.
Гордо достал пачку "Астры" и прикурил свою плоскую сигаретку.
- Работе есть.
- Какая?
- Пошли.
- Я еще поезд не обошел.
- Брось, - цыган забрал сумку с бутылками у Щукина и опустил ее в мусорницу. - Не пожалеешь.
Работодатель пошел по перрону, не оборачиваясь, будучи в полной уверенности, что человек с орденом и медалями на груди идет за ним.
Так оно и было. Правда, Щукин вопреки ожиданиям цыгана выудил из мусорницы сумку с бутылками и только тогда последовал за ним.
Дутый песчаного цвета "ауди" стоял в переулке возле вокзала, как раз под знаком, извещавшим, что стоянка здесь запрещена.
- Садись в машину, - цыган распахнул заднюю дверцу и Щукин забрался в салон, - в метро будешь работать, - как о свершившемся деле сказал цыган, - из выручки треть твоя.
- Подумать надо, - сказал Щукин, сглотнул слюну и выдавил из себя. - Половину, мне еще с милицией делиться.
- Дурак, - беззлобно сказал цыган, - треть.., половину.., деньги так не считают. Тысяч двести в день получать будешь, а постараешься, так и все триста.
- Значит, сто мне останется?
- Нет, это твоя доля.
- Не пойдет.
Цыган указал пальцем на милиционера, прохаживающегося по тротуару.
- Скажу, тебя с вокзала вышвырнут и на медали де посмотрят.
- Попробовать сперва надо.
- У тебя получится, сразу вижу.
- А когда начинать?
- Прямо сейчас.
Цыган выбрался из машины и, звеня связкой, в которой насчитывалось ключей двадцать, открыл багажник, вытащил из него раскладную инвалидную коляску и подкатил к бордюру.
- Ноги у тебя парализованные, понял?
Щукин открыл дверцу, но выходить не спешил.
- Чего расселся, устраивайся.
- Люди же видят, - оглядывался на прохожих Щукин.
- Плевать на них научись, как я, - цыган смачно .плюнул под ноги двух молоденьких девушек.
Те визгливо отпрянули в сторону.
- Чавела жирный, - сказала одна из них.
Цыган улыбнулся им приторной улыбкой и поцокал языком.
- Деньги покажу, и трахаться со мной будешь.
- Козел! - услышал он в ответ.
Цыган достал из кармана две сотенных купюры баксов и пошелестел ими.
- Садись, козочка, в машину.
Одна из девушек остановилась, вторая потянула ее за руку.
- Пошли, чего останавливаешься?
Цыган достал еще две сотни, пошелестел ими.
- У меня на двоих хватит. Мало, еще добавлю.
Чтобы вывести из оцепенения подругу, ее спутница выругалась матом и дернула ту за руку. Девушки побежали, а цыган прокричал им вдогонку:
- Передумаете, завтра меня здесь найдете.
Щукин, не чуя под собой ног, выбрался из машины. Его бросало в краску, когда он здоровый, умеющий ходить мужчина, усаживался в инвалидную коляску.
Но самое странное, люди реагировали на это абсолютно спокойно, никто не останавливался, никто не пытался заговорить с ним. Лишь короткие беглые взгляды, :в которых не читалось ни укора, ни насмешки, бросали люди, проходившие мимо.
- Штаны другие тебе надо, - цыган заставил Щукина подняться и сунул ему штаны от камуфляжа.
Щукин, сгорая от стыда переоделся прямо в машине и, уже немного привыкнув к новой роли, устроился в инвалидной коляске.
Цыган аккуратно, на ключ закрыл свою "ауди", включил противоугонную систему и покатил инвалидную коляску по направлению к метро.
- Вечером в шесть часов жди меня здесь. Если кто будет спрашивать, скажи, Вадим меня поставил.
Работаешь только на Калужской линии из конца в конец.
Цыган остановился возле коммерческого киоска, вытащил из ящика, приспособленного под мусор, картонку из-под "Данхила".
- Сюда собирать будешь. И приучайся, давай, крути ободья руками.
Щукин уже вполне научился обращаться с коляской, когда цыган придержал руками стеклянную дверь, ведущую на станцию. В вестибюле, гулко хлопая крыльями, под чисто побеленным куполом порхали голуби.
- Пошел, - напутствовал цыган Щукина и подтолкнул инвалидную коляску, та докатилась точно до будки контролера.
Цыган подошел к милиционеру и что-то прошептал ему на ухо, коляска перегородила проход, люди с проездными напирали сзади. Женщина-контролер выбралась и пристально посмотрела на Щукина, тот принялся рыться в карманах, ища деньги.
- Чего ищешь, я тебя и так пущу, только твоя коляска тут не пройдет.
Кто-то из тех, кто не мог пройти, нервно крикнул:
- Чего инвалида держишь, он что тоже деньги платить должен?
- Коляска не пройдет, тут узко, - крикнула женщина-контролер, ее голос потонул в гуле недовольных.
- Он из-за государства ноги потерял, а вы! Наград не видишь?
- Разве можно так с инвалидом?
- Каждый на его месте оказаться может…
Щукин не мог поднять голову от стыда, ему казалось, что его вот-вот разоблачат. И еще он понимал, что если он сейчас скажет что-нибудь грубое этой женщине, которая сама мечтает поскорее переправить его на тот бок турникета, то толпа преспокойно ее линчует.
- А как же, обижает инвалида войны!
Люди совали деньги контролеру, чтобы она пропустила коляску. Наконец-то, до одного пассажира дошло, в чем дело.
- Сейчас, мужик, мигом перенесем, - услышал Щукин где-то сзади успокоительные слова, и не успел оглянуться, как чьи-то сильные руки подхватили его коляску за колеса, за спинку и, подняв над турникетом, перенесли через него.
- Да как же он по эскалатору поедет? - надрывалась контролер.
А Щукин уже крутил ободья, пытаясь дать задний ход, но толпа уже подхватила его и гнала к эскалатору. Он с ужасом подумал, что сейчас коляска нырнет, подхваченная ступеньками и он полетит вниз. И самое странное, Щукин боялся, не того, что он может разбиться, а того, что не выдержав, вскочит на ноги. Вот тогда его разоблачат и линчуют, вместо женщины, сидевшей в стеклянной будке.
- Эй, мужики, осторожнее, мужики! - кричал во все стороны Щукин, вцепившись в ободья коляски.
А его уже заталкивали на эскалатор. Но и тут ему не дали пропасть. Сердобольные москвичи подхватили коляску, удержали ее на подрагивающих ступеньках, и Щукин медленно поплыл под землю.
"Вот это да! - подумал он, - уважают у нас героев, особенно, если они инвалиды".
Тут его взгляд упал на коробку, в ней уже лежало несколько пятитысячных купюр. Наверное, те, кто совал деньги женщине, стоявшей на контроле, бросили их Щукину, бросили, даже не требуя благодарности. Странно, никто не нервничал. Даже спешившие по левой стороне. Все терпеливо дожидались, когда же, наконец, коляска соскользнет с эскалатора и освободит дорогу.
- Спасибо, спасибо, - только и успевал говорить Щукин, когда его выкатили на платформу.
И хоть он не успел еще и словом обмолвиться о милостыне, в его коробку упало еще несколько купюр.
"На бутылку водки уже есть, даже если разделить пополам", - усмехнулся Щукин, почувствовав себя вполне уверенно и заспешил к электропоезду, который гостеприимно распахнул двери.
С этого дня жизнь казалась Щукину просто замечательной. Он больше не боялся, когда его коляску несло к эскалатору, ему не приходилось никого просить придерживать ее. Знал, заботливые руки подхватят в нужный момент, опустят на гранитные плиты, помогут въехать в вагон.
Отдавать две трети собранных денег цыгану, милиции ему было не жаль. Хватало и самому, к тому же он припрятывал часть выручки. Правда, делать это было довольно рискованно, в метро ходили люди Валика, которого Щукин не знал в лицо, и следили за собирающими подаяние, стараясь хотя бы приблизительно контролировать сумму.
Самому ему оставалось от четырехсот тысяч до восьмисот, в зависимости от того, будний день или выходной, выплатили на заводах зарплату или же время только приближается к получке.
Глава 13
Комбат изнывал от нетерпения, проклиная себя за то, что не поехал вместе с Подберезским. Кабинет Андрея, расположенный в подземном тире, казался ему ужасно тесным. Еле сдерживая злость, Рублев, чтобы как-то дать выход эмоциям, стучал кулаком по краю офисного стола и, если бы тот был покрыт стеклом, то оно бы непременно раскололось. Но сделанный из древесного массива стол выдерживал эти удары.
Комбат резко вскочил с мягкого кресла, отчего то качнулось и упало, когда вошел Подберезский.
- Ну?
- Достал-таки, - ухмыльнулся Андрей, - фирма "Долида" зарегистрирована на некоего Семена Щукина, вот адрес и фотография.
- Давай сюда.
Подберезский протянул Борису Рублеву лист бумаги с отпечатанными на лазерном принтере фотографией и несколькими строками текста. Комбат сорвал трубку и неловко, боясь задеть сильными пальцами соседние кнопки, набрал номер.
Ответили быстро.
- Слушаю.
- Фирма "Долида"?
- По какому номеру вы звоните?
Комбат считал номер с бумаги.
- Нет.
- Как же так?
- Номер наш, но фирмы "Долида" здесь никогда не было. Не вы первый спрашиваете.
И трубка отозвалась короткими гудками.
Комбат тут же повторил набор.
- А где… - только и успел он сказать.
- Я же вам говорю, никакой фирмы "Долида" здесь не было и нет, ею уже и милиция сегодня интересовалась. Вы не оттуда?
- Нет.
- Вот и не звоните больше.
- Ясно.
Комбат положил трубку и посмотрел на Подберезского.
- Ну что?
- Нет такой фирмы по этому адресу.
Андрей вздохнул.
- Ясно.
- Что тебе ясно?
- Что дело темное.
Борис Рублев вновь опустил глаза на лист бумаги.
- Что это за херня такая? Домашнего телефона нету, только адрес, Калининград подмосковный.
- В самом деле, а я и внимания не обратил.
- Тоже мне бизнесмен, - Комбат щелкнул пальцем по портрету Щукина.
- Сомнительный он с виду какой-то, на бизнесмена не похож, - прищурился Подберезский. - Хотя черт его знает. Фотография была маленькая три на четыре. Для регистрационного свидетельства, на компьютере пришлось три раза прогонять, чтобы увеличить. Хотя… - Подберезский задумался, - погоди, мы его сейчас вызвоним.
- Как?
- Есть система.
Подберезский завладел трубкой телефона и позвонил одному из своей приятелей.
- Слушай, у тебя в компьютере база телефонов Подмосковья еще есть?
- Конечно, ты же знаешь, чего спрашиваешь?
- Найди-ка мне, Петруха, пару номеров, соседей моего одного знакомого, - и Подберезский продиктовал адрес Щукина.
Не прошло и двух минут, как Петруха назвал ему три телефона.
- Ну все, Комбат. Теперь мы с ним свяжемся, домашний адрес - это тебе не липовый офис. Там то он уж наверняка бывает.
Рублев набрал номер, дождался, пока ему ответят.
- Вам нетрудно будет соседа позвать из семнадцатой квартиры, Семена Щукина.
- Не знаю, - раздался неуверенный ответ, - сейчас посмотрю.
- Будьте так любезны.
Андрей смотрел на Комбата и еле сдерживал улыбку. "Будьте так любезны!"
Так эти слова не вязались с обликом Комбата, настолько были не из его лексикона.
В трубке раздался визгливый голос жены Щукина, которую позвала соседка.
- А кто его спрашивает?
Рублев рассматривал фотопортрет Щукина, пытаясь понять, что за медаль у того на груди. Орден-то он сразу узнал, хотя качество снимка оставляло желать лучшего.
- В Афгане вместе служили.
- Собутыльник, значит, давно не виделись? Я этого бомжа и видеть не хочу! Небось и тебя, как и его, уже милиция разыскивает.
- Где мне его все-таки найти?
- Не знаю, катись к черту!
Женщина бросила трубку, Подберезский с Рублевым переглянулись.