Число власти - Воронин Андрей 2 стр.


- Ничего страшного, - вежливо сказала она. - Вообще-то, клиентам такое говорить не полагается, но я тебе скажу: это тоже часть моей работы. Для этого дела... ну, ты понимаешь... для физиологии, в общем... так вот, для этого дела вполне сойдет и дырка в заборе. Только с дыркой в заборе не поговоришь, а наша сестра - самое то, что надо. И мягкая, и теплая, и выслушает, и спорить не станет, а как только оденется и выйдет за порог, сразу про все забудет. Забудет, забудет, не волнуйся. Мне можно что угодно рассказывать - все равно не запомню, даже если бы очень захотела. Привычка такая или, если хочешь, рефлекс - сразу выбрасывать из головы все, про что клиент в постели наболтал. Если все это запоминать, жить не захочется.

- А у вас довольно грамотная речь, - с легким удивлением в голосе заметил клиент.

Балалайка криво усмехнулась.

- Филфак МГУ - это тебе не хухры-мухры, - сообщила она с горечью, которая удивила ее саму.

- Ого, - сказал клиент. - А я ведь тоже МГУ кончал. Только не филфак, а мехмат. Надо же, все у нас как положено: физики и лирики в одной коробке! Только я... э-э... В общем, я почему-то думал, что профессионалки с высшим образованием работают в основном по иностранцам. Тем более с вашей внешностью...

- А я, между прочим, в "Интуристе" начинала, - сказала Балалайка. - Нас тогда интердевочками обзывали, а иногда - зондеркомандой, зондершами... А потом ушла, потому что противно стало. Нет, работа как работа, в этом плане что наши, что фирмачи - все одинаковые. Но вот контора...

- Какая контора? - не понял клиент. Или сделал вид, что не понял.

- Контора глубокого бурения, какая же еще!

- Контора глубокого... А, понял! КГБ, да?

- Ну, я не такая старая, вывеску они к тому времени уже сменили, но по сути... В общем, начались намеки, что не худо бы кое-какие разговорчики записать да кое с кем перед скрытой камерой попозировать... Ну, ты же не мальчик, сам все понимаешь. А, к чертям! Сама не знаю, что это меня вдруг на воспоминания потянуло.

Она поерзала на сиденье, обернулась и только теперь увидела на заднем сиденье картонную коробку, из которой ровными рядами торчали обернутые фольгой бутылочные горлышки. Судя по надписи на коробке, шампанское было хорошее - Валька такого не пробовала.

- Ого, - сказала она, - с шампанским у нас действительно никаких проблем. Слушай, а что мы празднуем?

- Вступление в должность, - сказал клиент, и Балалайка опять увидела на его губах ироничную полуулыбку. - Мне дали повышение.

- Поздравляю, - сказала она безразличным тоном. Интерес, возникший было у нее к этому разговору, быстро угас. Кем же это надо быть, чтобы, получив повышение, не знать, с кем отметить это событие? Сволочью последней надо быть, вот что. Впрочем, пятьсот долларов уже лежали у нее в сумочке, и их надлежало честно отработать. Если клиент за свои деньги хотел надраться до поросячьего визга и поплакаться в жилетку - то есть не в жилетку, конечно, а в бюстгальтер - наемной девке или, наоборот, похвастаться перед нею своими достижениями - что ж, так тому и быть.

- Ну, - подавив вздох, продолжала она, - и какая же у тебя теперь должность? Или это секрет?

- Нет, - глядя на дорогу, откликнулся клиент, - не секрет. С сегодняшнего дня, часов примерно с двенадцати, я работаю временно исполняющим обязанности Господа Бога.

* * *

Федор Филиппович осторожно, по-стариковски сполз с полка, прошел, шлепая ступнями по теплому мокрому полу, через моечное отделение и со вздохом облегчения опустился на широкую деревянную скамью в предбаннике. Здесь было восхитительно прохладно, пахло березовыми вениками и квасом, гладкая, подернутая прозрачным лаком липовая доска приятно холодила ягодицы сквозь жесткую крахмальную простыню. Генерал промокнул краем простыни красное распаренное лицо и откинулся на спинку скамьи, настороженно прислушиваясь к своим ощущениям и пытаясь припомнить, сколько же лет он не парился в русской бане. Получалось, что не парился он уже лет пять - с тех самых пор, как у него впервые всерьез зашалило сердце. Впрочем, сейчас никаких особенных ощущений он не испытывал, сердце вело себя пристойно, а во всем теле ощущалась приятная, полузабытая легкость, как всегда бывает после хорошей бани.

"Давай-давай, - язвительно зазвучал у него в голове голос жены, - наслаждайся свободой. Сейчас самое время расслабиться, тяпнуть водочки и задымить сигареткой, как ты частенько делал раньше и как продолжают делать твои коллеги, они же собутыльники. Им-то что, они все здоровые, как племенные быки, а твое сердце, Федор, такой нагрузки может не выдержать. Ишь чего придумал - с молодежью тягаться!"

Федор Филиппович недовольно поморщился. Воображаемый голос жены говорил неприятные вещи. Но он был прав, этот некстати померещившийся ему голос: Федор Филиппович действительно воспользовался отсутствием уехавшей на курорт супруги и с вороватой радостью сбежавшего с уроков школяра принял приглашение полковника Моршанского попариться в баньке и поесть шашлычка под ледяную водочку. Да и как было отказаться? Как очень верно подмечено в популярной детской песенке, день рожденья бывает только раз в году. Не стоило портить человеку праздник немотивированным отказом, тем более что в приглашении Моршанского не было и тени подхалимажа - правильный он был мужик, принципиальный, работящий и жесткий. Работать с ним было одно удовольствие, да и отдыхать тоже, но вот спину перед начальством гнуть он не умел, оттого и засиделся в полковниках. Его принципиальность, щепетильность и даже некоторая заносчивость в разговорах с вышестоящими давно вошла в поговорки, и если Моршанского до сих пор не услали куда-нибудь к черту на рога, так это потому лишь, что специалистом в своей области он был отменным. Из всех, с кем приходилось работать Федору Филипповичу, только полковник Моршанский обладал способностью на основе разрозненных и, казалось бы, никак не связанных между собой фактов смоделировать любую ситуацию и, более того, дать точный прогноз ее развития.

Дверь в парилку распахнулась, и в предбанник вместе с облаком горячего пара вывалился сам Моршанский - темный, жилистый, остролицый, с блестящей коричневой плешью на макушке, которая сейчас приобрела цвет пережженного кирпича. От широких костлявых плеч полковника валил пар, к плоскому волосатому животу прилип темный дубовый лист. За спиной у него слышалось хлесткое шлепанье веника по чьей-то мокрой спине, молодецкое кряканье, уханье и иные удалые звуки, сопровождающие обыкновенно процесс помывки в русской бане.

- Авдеич, дверь закрой! - закричали оттуда сквозь плеск воды и шипенье пара.

Моршанский выпустил дверную ручку, и дверь с тяжелым стуком захлопнулась, разом приглушив банные звуки. На ходу сдувая с черных, слегка тронутых сединой, щетинистых усов повисшие капли воды, полковник прошлепал босыми, чуть кривоватыми ногами к соседней скамье и взял висевшую на ее спинке простыню. На голом дощатом полу за ним осталась цепочка мокрых следов, и Потапчук обратил внимание на то, какие у Моршанского большие ступни - прямо как у снежного человека, ей-богу.

- С легким паром, - сказал генерал.

- Спасибо, Федор Филиппович, - ответил Моршанский, - и вас, как говорится, тем же концом по тому же месту... Пивка? Холодненького, а?

- Извини, Петр Авдеевич, пивко не употребляю, - отказался Потапчук. - Да и года мои не те - пивком баловаться. Вот если бы квасу...

- Нет проблем, - сказал Моршанский и, наполнив из большого запотевшего кувшина литровую жестяную кружку, протянул ее генералу. Кружка моментально запотела, сделавшись матовой от осевших на ней микроскопических капель влаги.

- Разрешите присесть, товарищ генерал? - спросил Моршанский.

Потапчук едва не поперхнулся квасом.

- Что это с тобой, Петр Авдеевич? - изумился он. - Вроде это я у тебя в гостях, а не ты у меня. Ты на себя-то глянь! Стоит, понимаешь, в натуральном виде и пытается субординацию соблюсти! На голую ж... лампасы не пришьешь, так что кончай дурака-то валять! А квасок у тебя, кстати, отменный, сто лет я такого не пил. Березовый?

- Есть такое дело. - Моршанский ловко обернулся простыней, налил себе квасу и сел напротив генерала, широко расставив костлявые волосатые ноги и сомкнув длинные пальцы рук на запотевшей эмалированной кружке, как будто хотел ее согреть.

- И сок, небось, сам собирал, - полувопросительно произнес генерал между осторожными глотками.

- Так точно. Поговорить надо, товарищ генерал.

Потапчук сделал еще один глоток, крякнул, потер онемевший от ледяного пузырчатого холода лоб и поставил кружку на стол.

- То-то я гляжу, тебя на субординацию потянуло, - сказал он и вздохнул. - А я-то думал, ты меня просто так позвал, для удовольствия...

- Извините, Федор Филиппович, - в тоне Моршанского послышалось искреннее сожаление, но по его худому темному лицу генерал видел, что полковник намерен высказаться, несмотря ни на что, даже на собственный день рождения. - Позвал я вас действительно, как вы выразились, для удовольствия - потому, что мне приятно вас видеть у себя в гостях. Но в то же время я понимаю, что другого такого случая придется ждать, может быть, непозволительно долго. Здесь я, по крайней мере, уверен, что нас не подслушивают.

- Ну-ну, - с кривой усмешкой сказал генерал и, не удержавшись, снова приложился к кружке с квасом. - Что ты, ей-богу, как маленький? Разве в этом можно быть уверенным? При нынешнем-то уровне развития техники...

- Можно, - с такой же усмешкой возразил Моршанский. - Правда, ценой очень больших усилий и лишь на очень короткое время.

- Ага, - сказал генерал и надолго спрятал лицо в кружке. - Что ж, - продолжал он, выныривая оттуда и облизывая пенные усы, - я вижу, ты долго ждал этого разговора и хорошо к нему подготовился. Значит, дело серьезное.

- Более чем, - сказал полковник, бросив быстрый взгляд на дверь парилки. - К тому же дело это такого свойства, что докладывать свои соображения в установленном порядке я просто не отважился.

- Ну-ну, - повторил Федор Филиппович, которому стало не по себе от заговорщицкого тона не склонного к подобным выходкам полковника, - давай-ка не будем сгущать краски, Петр Авдеевич. Ты меня уже совсем запугал, впору в сортир проситься. Изложи-ка по порядку, что у тебя за дело такое.

- Может быть, выйдем в сад? - предложил Моршанский. - Там сейчас хорошо - ветерок, солнышко, птички порхают...

Генерал тоже покосился на дверь парилки.

- Птички, - сказал он. - Ну-ну. Что ж, в сад так в сад.

Он встал, поплотнее затянул на бедрах намокшую простыню, прихватил со стола кружку с квасом и, пригнувшись в низком дверном проеме, вышел вслед за полковником.

Под ноги ему легла молодая зеленая травка, а сквозь яблоневые ветви ударило предзакатное солнце. Они обогнули вросший в землю сруб полковничьей бани и уселись на скамеечку, вкопанную почти над самым обрывом. Внизу лениво изгибалась излучина реки, с желтой полоской пляжа, на противоположном берегу клубился зеленый дым ивовых зарослей с острыми копьями камышовых листьев. У самого берега в воде лежала затопленная лодка, и генералу сверху было хорошо видно, как внутри нее колышутся длинные студенистые космы водорослей.

Оказалось, что Моршанский прихватил с собой сигареты. Он предложил пачку Федору Филипповичу, но тот мужественно отказался: излишеств с него на сегодня достаточно. Тогда полковник закурил сам и, щурясь на противоположный берег, негромко заговорил:

- Вы заметили, товарищ генерал, что творится на валютной бирже? Доллар упорно падает, а рубль не менее упорно лезет вверх, отвоевывая пункт за пунктом...

- Вообще-то, меня это не очень волнует, - признался Потапчук. - Сбережений у меня кот наплакал, так что, как говорится, терять мне нечего, кроме своих цепей. А если серьезно, Петр Авдеевич, я что-то не пойму, почему тебя это так беспокоит? Ладно бы, было наоборот! Понимаю, те, кто держит свои вклады в валюте, могут слегка пострадать, но сам посуди, сколько же можно есть с руки дяди Сэма!

Моршанский едва заметно поморщился, как будто услышал несусветную глупость.

- Не знаю, Федор Филиппович, - возразил он. - Может быть, с вашей точки зрения все это так и выглядит, но я, как вам известно, возглавляю аналитический отдел, и мне не нравятся неожиданности, даже если на первый взгляд они кажутся приятными. Рубль не должен расти, понимаете? После захвата американцами нефтяных месторождений в Ираке все должно было произойти с точностью до наоборот. Мы прогнозировали резкое падение рубля и готовились потуже затянуть пояса, а на деле получается что-то совершенно непонятное, не лезущее ни в какие ворота. Такое ощущение, что в ход событий вмешалась третья сила, и притом очень мощная. Вы обратили внимание на все эти намеки в средствах массовой информации? Сначала президент, отвечая на вопросы журналистов, заявляет, что считает российский рубль самой надежной в мире валютой. Потом проходит официальная информация, что Россия намерена перевести весь свой валютный резерв из долларов в евро - дескать, Европа является нашим крупнейшим торговым партнером, крупнее, чем США...

- Тебе что, американцев жалко? - с легкой подковыркой поинтересовался Потапчук. - По мне, так они ничего другого не заслуживают. Вот пусть теперь попляшут. Насколько я понимаю, эта твоя третья сила пока что действует в наших интересах.

- Пока, - подчеркнул Моршанский. - Вы опытный, образованный человек, Федор Филиппович, и вам должно быть известно, что в истории не было, нет и вряд ли когда-нибудь появится сила, которая сознательно действовала бы во благо России на протяжении значимого промежутка времени. Нет такой силы - ни внутри России, ни снаружи. А имеющее место совпадение интересов - вероятнее всего, кратковременное и, более того, кажущееся. Кто-то исподволь, играя на понижение, прибирает к рукам нашу экономику, а мы радуемся, что курс доллара падает. Представьте, что будет, когда это искусственно созданное положение скачком вернется к исходной точке! Это будет такая паника, такой биржевой крах, что прошлогодний скандал с американскими Интернет-провайдерами покажется детским утренником.

Генерал Потапчук закряхтел - сердито, совсем по-стариковски.

- Не знаю, - проворчал он. - Не знаю! Уж сколько раз нас всякими катастрофами пугали, а мы - ничего, живы до сих пор... Ну ты-то чего взвился? Пускай об этом экономисты беспокоятся. Колебания биржевого курса - дело привычное, естественное...

- В этих колебаниях нет ничего естественного, - резко перебил его Моршанский. - Они противоестественны, именно об этом я вам и говорю. И вообще, это никакие не колебания, а планомерное, непрерывное и совершенно необъяснимое понижение курса доллара! Этакое пологое пике, которое с каждой неделей становится все круче. Народ уже потихонечку потянулся в обменные пункты - менять доллары на евро или, на худой конец, на кровные российские рубли. И вот когда все привыкнут к такому положению и начнут воспринимать его как данность, когда доллар опять станет стоить шестьдесят копеек и его никто не захочет купить, - вот тогда они и ударят. Вся страна, начиная с министерства финансов и кончая последней домохозяйкой, разом окажется с голой ж... на морозе, зато чье-то личное состояние мигом выскочит на первое место в мировом рейтинге миллиардеров.

- Ясно, ясно, - проворчал Потапчук. - Ты говоришь о заговоре банкиров, верно? Так ведь о нем говорят на каждом углу, и примерно теми же словами.

- И это, по-вашему, означает, что никакого заговора нет, - язвительно заключил Моршанский. Он бросил окурок в траву, придавил босой пяткой, зашипел и отдернул ногу. - Странное благодушие, товарищ генерал, - невнятно продолжал он, торопливо и жадно закуривая новую сигарету. - Помните, в прошлом году я вам докладывал свои соображения по поводу участившихся стихийных бедствий? Вы тогда ко мне прислушались, и оказалось, что все это буйство стихии - дело рук парочки ловкачей из МЧС. А теперь вы почему-то не хотите меня слушать...

- Погоди, - сказал Потапчук. - Ты в бутылку-то не лезь! Я просто не понимаю, почему ты обратился с этим ко мне, да еще под таким большим секретом. Доводы твои я нахожу убедительными, даже не видя расчетов и выкладок, которые у тебя наверняка давно уже готовы и только ждут своего часа. Но я-то здесь при чем? Почему бы тебе не послать докладную наверх в установленном порядке?

Моршанский нервно затянулся сигаретой.

- Потому что я вам доверяю, Федор Филиппович. Это дело такого масштаба... Ведь речь идет не о каком-нибудь металлургическом комбинате или даже целой отрасли промышленности, а об экономике всей страны и, очень может быть, о мировой экономике. Затевая такую аферу, эти люди должны были заручиться поддержкой повсюду - в Кремле, в Думе... В том числе, я полагаю, и у нас. Я просто не знаю, к кому мне обратиться. Поговорил не с тем человеком - и ты покойник, а я, как ни странно, хочу еще немного пожить.

- Дай-ка сигарету, - сказал генерал. Моршанский молча протянул ему пачку. - Не знаю, - продолжал Федор Филиппович. - Наверное, мне все-таки придется просмотреть твои расчеты, чтобы, явившись с докладом к директору, не быть голословным...

- Прошу прощения, товарищ генерал, - негромко возразил Моршанский, - я все же не советовал бы обращаться с этим делом к директору. Если вы запустите информацию по официальным каналам, это непременно приведет к нежелательной огласке. К тому же расследование традиционными методами, скорее всего, ничего не даст.

- Гм, - сказал генерал. - Чего же ты в таком случае от меня хочешь? Я не специалист во всей этой вашей экономике...

- Это неважно, - снова перебил его Моршанский. - Я специалист, и, смею вас уверить, неплохой, но все равно хоть убейте, не понимаю, как они это делают. Не понимаю! Для того чтобы проворачивать такие штуки, в экономике нужно не просто разбираться - ею нужно владеть, как владеют собственной зубной щеткой или даже рукой, которая эту щетку сжимает.

- Да ты поэт, - заметил генерал.

- Черта с два, - устало сказал Моршанский. - Я просто перетрусивший аналитик в чине полковника, которому очень хочется благополучно дожить хотя бы до пенсии.

Затягиваясь сигаретой, генерал посмотрел на реку. Тихий загородный пейзаж был бесконечно далек от тех мрачных вещей, о которых говорил сейчас Моршанский. Вещи эти были нематериальны, они возникли из абстракции, которой изначально являлись деньги. Абстракция эта за века своего существования невероятно усложнилась, зажила собственной, отдельной от всего на свете, неимоверно запутанной, понятной лишь немногим и далеко не до конца жизнью, опутала своей клейкой паутиной весь земной шар, и вот теперь эта паутина, если верить Моршанскому, готова была в любую минуту захлестнуться тугой петлей на шее у ничего не подозревающего человечества.

"Главное - вовремя подохнуть, - вдруг подумал генерал. - Просто откинуть копыта, не дожив до того дня, когда перед тобой встанет задача, которая тебе не по зубам и за решение которой все равно придется взяться. Почему придется? Да все потому же - потому, что не хватило ума вовремя поменять обувку". Мысль о том, что ему придется на свой страх и риск распутывать сплетенную хитроумными московскими банкирами сложную паутину, не вызывала у генерала ничего, кроме тоски и раздражения.

- Так чего ты от меня хочешь, аналитик? - с тоской и раздражением спросил он, по-прежнему глядя вдаль, на противоположный берег реки.

Назад Дальше