Ей вдруг представилось на короткое мгновение, что если по любой из этих улиц спуститься вниз, то непременно выйдешь к морю, как в каком-нибудь прибрежном итальянском городке. Но это была не Италия. И пансиона она здесь не найдет, в этом нищем квартале, в этом гетто большого города, потому что не бывает в гетто пансионов.
Ее охватило отчаяние. Она была одна. Она была напугана. И она не знала, что ей делать дальше. Она не хотела никуда идти. Она вообще ничего не хотела.
Забилась в неширокую щель между стеной дома и припаркованным автомобилем. Спиной прижалась к стене, подтянула колени к подбородку.
И тотчас обнаружилось, что ее местонахождение раскрыто. В ее убежище заглянула чумазая рожица турчонка. Мальчишка прыснул, крикнул что-то по-турецки и помчался прочь, смеясь и улюлюкая. И с ним еще бежали дети. Наверное, они следили за этой странной незнакомкой, неизвестно зачем оказавшейся в столь поздний час в их квартале.
Минут через десять пришел какой-то турок. Он что-то говорил недовольным тоном. Из всей его речи понять можно было только слово "полиция". Наверное, он ее пугал.
– Не надо полиции, – сказала она.
Вышла из своего укрытия. Турок смотрел недружелюбно. Подгоняемая этим его взглядом, она быстро пошла прочь. Так получилось, что очень скоро она снова оказалась в районе кладбища. И тут она подумала, что неспроста, возможно, ноги вновь привели ее сюда. Наверное, это было единственное место в городе, где она может провести ночь и где никто не причинит ей зла.
Мертвые ее не прогонят.
Эту ночь она провела на кладбище Караджа Ахмед, одном из самых больших мусульманских кладбищ в мире.
* * *
Утро она встретила продрогшей и невыспавшейся.
Солнце еще не взошло, но небо было светлым. На фоне неба кипарисы продолжали оставаться черными. Утренний туман казался дымкой, сквозь которую проступал частокол надгробий.
Она была голодна. Вспомнила о еде. Вспомнила о деньгах. И это стало для нее очередным ударом. Она вспомнила то, что накануне вечером ей в голову не пришло. У нее не было с собой ни денег, ни документов, все это она оставила в отеле. В тщетной надежде убедиться в том, что ошибается, она поспешно выгребла из карманов все, что там нашлось. Обычный мусор: чек из магазина, пустая упаковка от жевательной резинки, визитки из отеля и прочая мелочовка. Деньги тоже были, сущая мелочь, немного турецких лир, долларов на пять, если перевести по курсу.
Когда она увидела на кладбище первых людей, ей стало понятно, что надо уходить отсюда.
Выскользнула за ограду и пошла по безлюдному тротуару. Здесь ее поджидал сюрприз. Она нашла оброненную ею накануне туфлю, а метров через двадцать и другую, и это маленькое счастье словно подсказывало ей, что не все так плохо.
Та улица, где ей не удалось накануне заночевать, сегодня не казалась такой недружелюбной. То ли утреннее солнце расцветило красками здешние дома, то ли у нее сменилось настроение, но она уже не воспринимала эти кварталы как гетто.
Блуждая по улицам, она наткнулась на приземистое здание, у входа в которое стояли несколько мужчин в форме, опознала в этом здании полицейский участок, а в мужчинах – полицейских и сильно напугалась. Вспомнила неподвижного Кемаля, распростертого на полу, вспомнила о том, что ее паспорт остался там, рядом с Кемалем, и поспешно перешла на другую сторону улицы, старательно отворачивая лицо. Она боялась, что ее уже разыскивают. И вполне возможно, что фотографии с ее изображением анфас уже переданы во все полицейские участки.
Она разглядывала стены домов, будто не было для нее интереснее занятия в этот утренний час, и вдруг вместо стены ее взору открылась стеклянная витрина, а в витрине – большие емкости со съестным. Каждое блюдо было приготовлено со знанием дела и выглядело не только аппетитно, но и нарядно, будто готовили их для того, чтобы сфотографировать для иллюстраций в книгу о вкусной и здоровой пище, но фотограф не пришел, и все это великолепие предоставили возможность отведать всем, кто пожелает. Не пропадать же добру.
Она вошла в заведение, пока еще пустынное в столь ранний час, и усатый турок в коротком белом халате поспешил к ней навстречу с таким радостным выражением лица, будто увидел свою любимую дочь. Жестом предложил ей выбрать понравившееся блюдо.
– Мусака, – произнесла она полувопросительно.
Турок указал пальцем на одну из емкостей. Никаких тебе керамических горшочков, выглядело как огромный пирог, но смотрелось очень аппетитно.
– Цена, – сказала по-английски. – Сколько стоит?
Собеседник широко улыбнулся и закивал. Не понимал он по-английски. Иностранцев в этих сугубо турецких кварталах на азиатском берегу Босфора отродясь не бывало.
Она подумала о том, что мусака будет ей не по карману. Это блюдо не делают без мяса, и оно дешевым быть не может. Вот если какой-нибудь салат – на это денег хватит.
Показала на салат. Турок снова радостно закивал.
– Нет-нет, – сказала она ему. – Сначала назовите мне цену.
Он смотрел на нее влюбленными глазами и ничего не отвечал.
А может, это взять? Похоже на овощное рагу. Угадываются баклажаны, томаты, перец и явно никакого мяса.
– Здесь есть мясо? – спросила она. – Сколько это стоит? И вообще – есть у вас меню?
Турок улыбался и кивал. Она подумала о том, что неплохо бы ей развернуться и уйти, но это было выше ее сил. Здесь так аппетитно пахло, что у нее кружилась голова.
Заметив нерешительность, турок жестом пригласил ее к столу. Она подчинилась, но искала глазами хоть кого-нибудь, с кем можно было объясниться. Турок тем временем умчался к раздаточному столу, поколдовал над ним, гремя тарелками, и очень скоро вернулся к посетительнице с широким подносом, на котором красовались сразу несколько тарелок. Здесь было представлено все, на что упал взгляд посетительницы: и мусака, и салат, и рагу из овощей.
Он просто неправильно ее понял. Она спрашивала, сколько это стоит, а он решил, что она делает заказ.
– Нет-нет! – сказала она испуганно. – Я это не заказывала!
Турок смотрел непонимающе. Кажется, он даже расстроился.
– Сколько это стоит? – спросила она. – Назовите цену!
Не понимал.
Тогда она выгребла из кармана все деньги, какие у нее были, чтобы продемонстрировать, чем она располагает. Посмотрела вопросительно на турка. До него, наконец, дошло. Взял в руки карандаш и клочок бумаги, написал цену в турецких лирах. Около двух долларов.
– За все! – показал жестом турок.
– За все?! – спросила она по-русски.
И снова он жестом показал: все это стоит ровно столько, сколько он указал на бумаге.
– И еще мне чай! – пробормотала она, совершенно счастливая. – Горячий чай!
Очень уж она продрогла прошлой ночью.
* * *
За все время, пока завтракала, она так и не придумала, что ей делать дальше. Пока что она знала только, чего она не будет делать. Она не обратится в полицию. Она не обратится в консульство. Потому что в обоих этих случаях ее вычислят без труда, и она угодит в турецкую тюрьму. Ее паспорт остался рядом с бездыханным Кемалем, и вряд ли турки станут разбираться, как оно там было на самом деле.
Так ничего и не придумав, она отправилась бродить по городу.
Здесь не было офисов, редко встречались магазины и совсем не было туристов. Ей открылся тот Стамбул, где не было султанских дворцов, гигантских мечетей, зеркальных стен деловых центров. Зато были крохотные магазинчики, где покупателями были жители близлежащих домов и всех их продавец знал в лицо. Были люди в одеждах простых и строгих, и она несколько раз даже увидела одетых в черное женщин, чьи лица были закрыты платками, так что только глаза были видны. Здесь увиденная ею баня (она догадалась о том, что это баня, по табличке с надписью "хамам") выглядела так, словно строилась веке в девятнадцатом, а то и в восемнадцатом, а рядом с баней на земле сидели старики. Здесь рынок оказался овощным развалом, устроенным прямо на проезжей части: горы картофеля, баклажанов и огромных, как пушечные ядра, капустных кочанов.
Она бродила без всякой цели, завороженно разглядывая подробности незнакомой ей жизни, и чувствовала себя пилигримом, который после многомесячных скитаний вошел в город в чужой земле. Никто не проявлял к ней видимого интереса. Порой она ловила на себе взгляды местных жителей, но то было лишь секундное любопытство, не более того.
К середине дня она неожиданно для самой себя вышла к причалу Юскюдар. Здесь она сошла с теплохода накануне, после того как пересекла Босфор. Она еще раздумывала, не отправиться ли ей в плавание в обратном направлении, как вдруг ее окружила стайка мальчишек, которые наперебой предлагали привести в порядок ее обувь. На всю компанию у них было три ящика с соответствующими приспособлениями: щетки, бархотки и разные виды обувного крема. Они были очень настойчивы, галдели не переставая, а один даже наклонился и провел рукой по туфле на ее ноге, снимая слой жирной пыли, после чего осуждающе поцокал языком, будто уличил европейскую гостью в чем-то совсем уж предосудительном.
Она хотела бы уйти и, только чтобы от них отвязаться, спросила, сколько стоят их услуги. Какую бы цену ни назвали, она скажет им, что это дорого, и с ними расстанется. Так она для себя решила. Но они назвали цену невообразимо маленькую, она решила, что ослышалась, переспросила, и это ее секундное замешательство малолетние работяги тотчас же использовали.
– Йес, йес! – загалдели они разом, подтверждая, что она не ослышалась и лишнего они не возьмут, а один уже склонился и быстро-быстро орудовал щеткой, приводя в божеский вид ее обувь, и теперь уже поздно было отказываться.
Она подумала, что это и к лучшему, возможно, потому, что после проведенной на кладбище ночи вид она приобрела несколько бомжеватый, и надо было постепенно приводить себя в порядок, чтобы поменьше привлекать внимания к себе. Хотя бы с туфель начать.
Справившись со своей работой, малец распрямился и отступил, любуясь делом рук своих.
Она протянула ему мелкую монетку, оговоренную плату за труды, он деньги взял, но его лицо мгновенно обрело такое выражение, будто большего оскорбления в своей недолгой жизни он еще не испытывал, а его дружки подняли жуткий гвалт, требуя оплатить работу по справедливости.
Она пыталась вразумить их и напомнила о том, что уговор был о такой сумме, но они галдели осуждающе и даже упомянули о том, что визит в любой стамбульский платный туалет стоит дороже, что было сущей правдой.
Никто из них ее даже не касался, но кольцо вокруг нее они образовали крепкое, и уйти не было никакой возможности. Хотя, если бы даже ей удалось вырваться, малолетние вымогатели преследовали бы ее сколь угодно долго, привлекая всеобщее внимание осуждающими воплями.
Они и без того уже сделались центром внимания. На них смотрели со всех сторон. Ей было неуютно под этими взглядами. Она поспешно достала из кармана деньги. Мальчишки не стали забирать все до последней лиры, отсчитали сумму, представлявшуюся им справедливой, и было подозрение, что они накинули проценты за то, что им пришлось так долго уговаривать клиентку. Даже не поблагодарив, они умчались прочь. А она осталась на причале. В начищенных до блеска туфлях. И практически без денег. Доллар или около того – вот и все, чем она располагала.
* * *
Ей негде было провести следующую ночь, кроме как на кладбище. С наступлением темноты она вышла на знакомую ей улицу, прошла вдоль длинного забора до калитки и на кладбище без особого труда отыскала место, бывшее ее прибежищем прошлой ночью. Она так устала за этот день, что у нее не оставалось сил ни на поиски более достойного ночлега, ни тем более на кладбищенские страхи. Она даже смогла проспать большую часть ночи и проснулась только под утро, когда приплывшая с Босфора сырость выстудила остатки ее сна.
Она сидела в траве, стуча зубами от холода, и отчаяние охватывало ее все больше. Долго ей так не продержаться. И выхода не было.
Утром пошел дождь. И без того серый город стал еще непригляднее. Люди на улицах прятались под зонтами. У нее зонта не было. Под струями холодного дождя она добрела до знакомого ей локантасы, где завтракала накануне.
Турок в белом халате приветливо улыбнулся и мимикой дал понять, что погода нынче ужасная.
Она села за стол, выгребла из карманов все, что у нее было.
– Это все мои деньги, – сказала она. – Дайте мне что-нибудь покушать.
Турок посмотрел на нее озадаченно. Потом ушел к раздаточному столу и возвратился с подносом, на котором присутствовал весь вчерашний набор: мусака, салат и овощное рагу. Деньги он у нее взял, все до последней лиры, но она понимала, что денег этих мало, и турок ее попросту пожалел. Она не удержалась и расплакалась. Тут были и благодарность к турку, и жалость к себе, и отчаяние от осознания того, как нелепо и ужасно все сложилось.
Турок принес ей чай в стакане и удалился, унося свою растерянность. Не знал, что ему делать с этой русской. Не знал, что такое с ней произошло. Только понял, что у нее беда.
Она плакала. Перед нею остывал нетронутый завтрак. И лежала на столе россыпь мусора. После того как турок забрал лиры, осталась визитка из отеля, магазинный чек, неиспользованный трамвайный жетон…
А еще клочок бумаги с телефоном.
Ей этот телефон дал Серега из Самары. В Памуккале при расставании. Буду нужен – позвони, сказал он ей тогда. Он ей очень нужен. Она без него пропадет.
* * *
Турок разрешил ей позвонить. Она набирала телефонный номер с замиранием сердца. Ей казалось, что это ее последняя надежда. Ответили ей по-турецки. Она запаниковала.
– Сергея, пожалуйста! – выпалила она по-русски. – Сергея из Самары!
И через мгновение он ей ответил.
– Сергей! – заторопилась она, все еще не веря. – Это ты?
– Да.
– Это Полина… То есть Таня… То есть Тимофеева… Мы в Памуккале…
– Да, я помню. Ты где?
– Я в Стамбуле! Сережа, мне очень плохо! У меня беда! Я не знаю, что мне делать!
Слезы брызнули из ее глаз. Она этого не заметила.
– Помоги мне! Я тебя умоляю! Мне не к кому больше обратиться!
– Хорошо, – ответил он с готовностью. – Приезжай ко мне в Лялели, я адрес дам.
– Я не могу, Сережа! Я на другом берегу, и у меня нет денег, чтобы переплыть через этот чертов Босфор! Забери меня отсюда!
Слезы ей мешали, и она смазывала их неловкими торопливыми движениями.
– Я приеду, – пообещал он. – Где мне тебя искать?
Она замялась, не зная, как объяснить. Этот локантас он в жизни не отыщет. Можно было встретиться у причала Юскюдар, но она боялась, что в столь людном месте они друг друга не увидят.
– На кладбище! – осенило вдруг ее.
– На каком кладбище? – опешил собеседник.
– Тут кладбище огромное! Оно наверняка одно такое! И через него идет дорога, по ней машины, а людей там нет совсем!
Конечно, именно там они и встретятся. Она будет стоять на пустынном тротуаре, и в этом безлюдье он не сможет ее не заметить.
– Ну хорошо, – сказал Сергей. – Я там буду. Примерно через час.
– Я жду! – выпалила она. – Ты только приезжай! Ты не бросай меня! Мне правда очень плохо!
* * *
Хотя времени впереди было много, она помчалась к кладбищу едва ли не бегом. Боялась, что Сергей приедет раньше, а ее там не найдет.
Шел дождь, и вокруг был все тот же серый город, но она ничего этого не замечала. У нее появилась надежда, и она одной этой надеждой только и жила.
Она дошла до входа на кладбище и застыла у ворот, как часовой. Встречала взглядом каждую проезжающую машину и всякий раз страдала, обнаружив, что и это не Сергей. Простояла долго, прежде чем он появился. Он приехал на такси, увидел ее еще издали, а когда подъехал ближе, обнаружил, в сколь скверном состоянии она пребывает. Мокрая, продрогшая, с темными кругами под глазами. Она бросилась к вышедшему из машины Сергею, обняла его, вцепилась мертвой хваткой, и слезы текли по ее лицу, смешиваясь с каплями дождя. Вся ее одежда промокла насквозь, и, когда она прижалась к Сергею, он тоже промок в одно мгновение. Сделал усилие, смог разжать ее руки и отстранился.
Теперь он был готов поверить в то, что денег у нее нет. Потому что не может пребывать в столь жутком состоянии обладательница семисот тысяч долларов.
– Сережа! Я не знаю, что мне делать! У меня нет денег, нет документов, и еще я, кажется, убила Кемаля!
– Что такое ты сделала с Кемалем? – спросил подозрительно Сергей.
Она, захлебываясь слезами и дождем, рассказала ему, как приехала в Стамбул, как по фотографии нашла тот магазин, в котором якобы работала когда-то, как Кемаль поселил ее в гостиницу и как потом он к ней туда пришел однажды вечером, и чем все это закончилось.
– От меня-то тебе чего нужно? – спросил Сергей, и в голосе его угадывались неприязнь и брезгливость.
Все выглядело так, будто он сейчас сядет в машину и уедет. Она испугалась.
– Сережа! – выпалила она, ужасаясь при мысли, что может снова остаться одна. – Я всех боюсь! Меня, наверное, ищет полиция! Я ночевала тут, на кладбище! И у меня совсем нет денег! Ни копейки!
Похоже, что она сумела его поразить. Он видел, что ей плохо, но прежде не мог представить глубины той пропасти, в которой она оказалась. Шмякнулась, и теперь костей не соберешь.
– Я-то тут при чем? – спросил он, явно досадуя на себя за то, что тратит время на дело недостойное и совсем необязательное.
Будто она была бомжом-попрошайкой, одним своим видом оскорбляющей приличных людей.
– Ты же мне сказал… – произнесла она растерянно. – Там, в Памуккале. Что можно позвонить, если что.
– А мой телефончик сохранился?
– Да, конечно! – ответила она с готовностью, пошарила по карманам, отыскала бумажный клочок.
Сергей на ее глазах порвал клочок настолько мелко, что получилось конфетти, и бросил бумажную труху, даря ее прилетевшему с Босфора сырому ветру.
– И не надо мне больше звонить, – сказал он с бессердечием человека, стопроцентно уверенного в собственной правоте.
– Почему?! – ужаснулась она, понимая, что он теперь действительно уедет.
Без нее.
– Иногда с человеком хочется общаться, а иногда нет, – сказал Сергей. – Когда знаешь, что у человека есть семьсот тонн баксов, – к нему уважение и интерес. А если видишь, что он эту уйму денег где-то просандалил, – интерес уже не тот, что прежде.
Она обездвижела. Ее лишили последней надежды, и будущее ее было столь ужасно, что она боялась туда заглянуть.
– Пока! – сказал Сергей и повернулся к машине.
Тогда она бросилась к нему и вцепилась мертвой хваткой.
– Не бросай меня! – умоляла, рыдая.
Сергей пытался высвободиться, но не смог.
– Отпусти! – потребовал он.
Не подчинилась.
– Я сдам тебя в полицию! – пригрозил Сергей.
– Пускай! – рыдала она. – Вези в полицию! Все, что угодно! Я не знаю, что мне делать!
У нее начиналась истерика.
– Я смогу тебе помочь, – вдруг сказал Сергей. – Но тебе придется эту помощь отработать.
Она закивала в ответ с такой готовностью, что было видно – согласна на все.
– Я скажу тебе, что надо сделать, ты это выполнишь беспрекословно. Малейшее неповиновение – и мы расстанемся. И тогда уже твои слезы не помогут.