Час пролетел очень быстро, и мы вернулись в зал суда. Слушание, касающееся двух других убийств, закончилось быстро. Еще до начала суда общепринятым героем стал маленький Дима Морозов, поэтому основной акцент делался на это убийство. Двое других детей оставались как бы в тени, и все словно забывали, что они были убиты таким же зверским образом. Выступил с показаниями Ивицын, потом - всевозможные эксперты. Показания давала и кассирша с вокзала, не заметившая с Андреем двоих детей. Допрашивали также уборщицу с Белозерской, тех, из пьяной компании, кто обнаружил тело. Свидетелям вопросов не задавали. Сложилось впечатление, что в зале суда просто разыгрывался дешевый спектакль, в то время как все давным-давно было ясно. Роберт хотел задать вопрос эксперту, обнаружившему отпечатки пальцев Андрея на орудиях убийств, но ему не дали. Все скомкали и ускорили - заканчивалось надоевшее действие трагикомичной пьесы с известным финалом.
В зале суда стало холодно: на улице вновь пошел дождь, и казалось, что холодный влажный воздух просачивается сквозь стены. Кто-то приоткрыл входную дверь, и легкий сквозняк растрепал прическу сидевших в первом ряду. На потолке вдруг затрещала, замигала лампа, и это показалось чем-то необыкновенным - словно в зале суда ничего уже не могло произойти.
Андрей выглядел только нелепым серым пятном на деревянной обивке стен. Он сказал:
- Я признаю себя виновным в смерти Димы Морозова.
Зал замер. Вцепившись в подлокотник кресла изо всех сил, я сломала ноготь, но не почувствовала боли.
- Я виновен, и это все, что я могу сказать. Существует множество обстоятельств, заставляющих меня говорить то, что я произношу сейчас. И я признаюсь в своей вине. Можете занести мои слова в протокол, или как там у вас принято.
В зале стояла мертвая тишина, слышен был только треск лампы на потолке. Рядом охнула Юля, по-бабьи ухватившись за щеки. Я смотрела широко раскрытыми глазами на Андрея и чувствовала, что умираю. Андрей признался, что он убийца? Я думала, что никогда не переживу этой минуты…
Первым нарушил молчание Роберт. Он вскочил и дико завопил:
- Что он говорит?!
Это разрядило обстановку, зал вздрогнул и раздался шум. Андрей выглядел так, словно ничего уже не ждал. Судья призвала к молчанию. Для вынесения приговора суд удалился. Я ничего не видела перед собой. Вскоре в окружающем тумане прояснилось лицо Юли, которая усиленно трясла меня за плечи и что-то кричала, но я не слышала - что… Возмущался Роберт. Я разобрала слова:
- Он же ненормальный! Псих! Больной, больной!
- Встать, суд идет!
Я не знала, сколько прошло времени после их ухода.
- Согласно статьям Уголовного кодекса Российской Федерации… - слова терялись, я разбирала только обрывки, - в предумышленных убийствах с особыми, отягчающими вину обстоятельствами… - или все это было не так? Другие слова? Не на самом деле? - …суд постановил… признать виновным по статьям… признать виновным… виновным… к высшей мере наказания - смертной казни.
- Нет! - Крик разлился под потолком сотней маленьких пронзительных криков.
- Нет! - Со стороны доносился мой голос, и незнакомая женщина с обезумевшими глазами отражалась на деревянном барьере первого ряда. Словно незнакомая женщина кричала в замеревшем зале суда: - Нет! Это неправда! Он невиновен!
Тысячи, тысячи чужих глаз со всех сторон… Гораздо позже я поняла, что все время видела свое смутное отражение на блестящем деревянном барьере прямо перед собой. Я не помню, как упала на свое место. Кажется, Юля крепко держала меня (я хотела бросигься к Андрею), и в тот момент я поняла, что это был именно мой крик…
Судья брезгливо поправила на носу очки и бесцветным голосом сказала:
- Приговор обжалованию не подлежит.
Я не видела, как уводили Андрея. Видела толпу, расступавшуюся перед конвоем, и множество человеческих спин отгораживали его от меня.
Потом был только дождь, бесконечный осенний дождь и темные комнаты моей квартиры. Я болела несколько недель. Каждый день ко мне приходил молоденький врач и делал внутривенные вливания. Устоявшийся запах камфары стал неотъемлемой частью моего существования на земле. Юля не отходила от меня ни на минуту. Врач запретил мне читать газеты и смотреть телевизор (он считал, что от этого приступ мог повториться вновь), и Юля строго выполняла его распоряжения. Когда мне стало чуть лучше, явился Роберт.
- Мне очень жаль, что не смог вам помочь.
Как будто все могло пройти от его слов!
- Единственное, что теперь остается, - ходатайства о помиловании. Приговор должен утвердить Верховный суд страны, Генеральная прокуратура. Если они утвердят, тогда - комиссия по помилованию и, наконец, президент…
Я ответила:
- Не знаю почему, но больше никогда в своей жизни я не хочу вас видеть!
- Вы можете повторять это сколько угодно, но я все-таки пробьюсь к вашему мужу и заставлю его подать кассацию…
Роберт выполнил свое обещание. Позже я узнала, что Андрей от своего имени подал прошение о помиловании.
И я принялась писать кучи бесполезных бумаг, не вставая с постели. Я писала, куда только можно и куда нельзя. Писала под диктовку Юли и по собственному усмотрению, оставляя тысячи копий, которыми была завалена вся квартира, направляя свои письма и прошения трижды, четырежды в одну и ту же инстанцию.
Я не получила ни одного ответа. Ответы приходили в прокуратуру - через день. Юля ходила туда узнавать новости. Все мои надежды давно почернели, засохли, рассыпались в прах. Я не выходила из квартиры.
К концу октября Юля узнала, что Верховный суд и Генеральная прокуратура утвердили приговор суда: высшую меру наказания - смертную казнь. Комиссией прошение о помиловании было отклонено. Президент помилование не подписал. Единственное, чего удалось добиться, - отсрочки исполнения приговора на три месяца. Согласно всем юридическим кодексам и законам прошение о помиловании нельзя было подавать дважды. Исполнение приговора - в феврале. Три месяца жизни - декабрь, январь, февраль…
Глава 3
Я родилась в маленьком городке, где были только дома и дороги. Круглый год в воздухе кружилась серая пыль, и все, с чем ассоциируется у меня часть детских и юношеских воспоминаний, - только серые одноэтажные дома и обрубленные перекрестки улиц вдоль не вымощенных асфальтом мостовых… Я очень плохо помню родной город, не ощущаю к нему ни нежности, ни теплоты. Разве что пустоту (что еще можно испытывать к кучке одинаковых, уродливых строений), да и это постепенно стирается в памяти - никому не нужная часть прошлого, в которую я никогда не собиралась вернуться. Очень редко (чаще в снах) я видела отрезок сельской дороги, по которой куда-то бреду, и, просыпаясь, с трудом вспоминала, что так приходил (вернее, уходил от меня) этот самый родной город, где круглый год в любую погоду в воздухе кружилась серая пыль… В школе я изучала, что место, где я появилась на свет, не село и не город, а поселок городского типа с населением около 150 тысяч, филиалом педагогического института и четырьмя металлургическими заводами, ради которых, собственно, и возник городок. Достопримечательности дополняли так же несколько заплеванных кинотеатров и один Дворец культуры (сельский клуб). Мать родила меня в восемнадцать лет в законном браке. В то время она была студенткой экономического факультета университета и жила в городе, в общежитии, а мой отец - увы, это совсем не романтично - был таксистом сорока трех лет, да вдобавок еще женатым (не на моей матери). Следует естественный вопрос: откуда тут мог взяться законный брак? Но все было очень просто. Когда дражайший папашка понял, что мать не вешает ему лапшу на уши, а действительно ждет ребенка, он развелся со своей женой и женился на матери. Она бросила университет и, беременная, вернулась обратно в пэгэтэ с новоиспеченным мужем, чего до конца, собственно, ни ему, ни мне так и не сумела простить. Разумеется, я была виновата в том, что она вместо учебы развлекалась и по глупости залетела от сорокалетнего женатого козла! Впрочем, моя мать не вдавалась в тонкости, и я навсегда осталась у нее виноватой. Но сорокалетний соблазнитель женился и даже согласился на переезд! Вот какой благородный попался папашка! По словам матери, он тоже особо не радовался моему появлению на свет божий. А вот родители матери очень радовались по поводу того, что я родилась в законном браке. Их это устраивало больше, чем учеба незадачливой дочери в университете - за которую нужно было платить.
Я была отвратительным созданием, вечно орала противным голосом (может, потому, что, по словам бабушки, мать сразу же отказалась меня кормить?), я невзлюбила "благородного папашку" и, когда он пытался взять меня на руки, брыкалась и ревела, а позже, когда у меня прорезались зубы, я больно цапнула его за мясистый нос. Позже выяснилось, что злоба моя была полностью оправданной. Когда мне исполнилось полтора года, он бросил мать, уехал в город, вернулся к прежней жене, расписался с ней вторично, и вместе они укатили в Канаду, где оказались какие-то родственники супруги. Больше я никогда об отце не слышала. Я даже не видела его фотографии. И мы никогда не встречались с ним в моей сознательной жизни. Мать всегда говорила о нем плохо, но скорей всего только из мести. Моя мать обладала довольно злопамятным, коварным характером с невероятной долей актерского мастерства. Оставшись со мной на руках, она закончила курсы бухгалтеров и вышла замуж за своего однокурсника.
И вот тут произошло самое интересное событие нашей семейной истории, потому как выяснилось, что на самом деле я не первая ее дочь, а вторая! Первую дочь она родила в пятнадцать лет неизвестно от кого и втайне отправила в детдом. Мой биологический отец (я не случайно употребила это выражение, оно слишком точно определяет суть вещей) ничего не знал о первом ребенке. Мне неизвестно, пробудилась ли в ней совесть или уж больно хороший попался однокурсник, но мать обошла все инстанции, заплатив кому сколько надо, заявилась в детдом, устроила скандал (чуть не набила морду начальнику) и отобрала ребенка обратно. Так в моей жизни появилась Юля - моя старшая сестра. Второй муж матери усыновил нас и записал на свою фамилию. Мать прожила с ним всего пять лет, а потом изменила ему с его же другом. Сразу же после развода появился дядя Толя, поселившийся в нашей квартире. Если отца я не видела ни разу, отчима помню смутно (он нас не навещал), то дядю Толю запомнила хорошо, наверное, лучше всех, потому что мы с Юлей его обожали и мечтали втайне, чтобы он женился на матери и стал нашим папой. Дядя Толя кормил нас конфетами, покупал игрушки, водил в кино, но не женился на маме. Их гражданская семья продержалась около двух лет. Потом дядя Толя женился на смазливой двадцатилетней девчонке и оставил маму - женщину за тридцать с двумя детьми. И мама осталась одна.
Подозреваю, что она безумно ненавидела второго мужа, в полном смысле слова оставившего ее с двумя детьми (ведь Юля появилась именно при нем). Если б не его добрая воля, у матери был бы только один ребенок. В период так называемого простоя мать работала сначала бухгалтером в какой-то конторе, потом - в следующей организации, а потом устроилась главным экономистом на завод (подозреваю, что занять без высшего образования такую должность ей помог какой-то высокопоставленный любовник), где и работает до сих пор. И вот когда мне исполнилось тринадцать лет, а Юле - шестнадцать, мать официально вышла замуж за Сергея Леонидовича. Сергей Леонидович был старше матери на пятнадцать лет и работал главным инженером на том же заводе. Он стал последним мужем матери. Они живут до сих пор.
Сергей Леонидович был с нами холодно вежлив и делал дорогие подарки. Помню, как на Юлино восемнадцатилетние он подарил ей серебряный гарнитур (ожерелье, серьги, браслет и кольцо), набор тайваньской косметики и духи "Фиджи". Меня он задаривал также роскошно, но я оставалась совершенно равнодушной к его подаркам и не визжала так, как Юлька, на всю улицу. Ничего особенного из них мне не запомнилось. Может, потому, что запоминаются только те подарки, которые дарят тебе в знак любви, хорошего отношения, а не для того, чтобы от тебя откупиться. Я не видела в его глазах ни внимания, ни интереса, ни какой-то (пусть самой маленькой) приязни. Я действовала ему на нервы и оставалась чужой. Мы существовали в одной квартире, как соседи по коммуналке. Он просто меня не замечал. Мать, счастливая, что наконец-то получила законного мужа, нас с Юлей тоже не замечала, и таким образом тихо, мирно мы делили жилплощадь, как абсолютно чужие люди. И тогда самым близким и любимым человеком стала для меня Юля. Юля, которая была полной противоположностью матери.
Поэтому огромной неожиданностью для нашей так называемой семьи стало то, что Юля вышла замуж. Сразу, как только закончила школу. В восемнадцать лет. На дискотеке она познакомилась с курсантом военного училища из города, будущим офицером, который после окончания собирался остаться в училище на преподавательской работе. Он заканчивал вуз, ему было двадцать пять лет. В нашем пэгэтэ он гостил у бабушки. Его звали Павел, и он не нравился мне до такой степени, что, когда приходил к нам, меня мучило страшное желание заехать ему чем-то тяжелым по морде и выставить вон. Кроме того, я безумно ревновала Юлю. Но Юля очень хотела уехать в город - любой ценой. Она вышла замуж и уехала. У него была двухкомнатная отдельная квартира в новом доме, которая и являлась для Юли главной целью… Однажды моя сестра (еще до замужества) высказала мне потрясающее определение любви. Любовь - это фасон перед окружающими и сексуальное наслаждение, а также возможность переложить собственные заботы-проблемы на чужие плечи (на плечи того, кто станет их нести), то есть сконцентрированный эгоизм. Я пользовалась этим принципом на протяжении всей жизни и отступила только два раза. В день, когда арестовали Андрея, и в день, когда его приговорили к смертной казни… А свою жизнь Юля еще в восемнадцать лет полностью подчинила этому правилу. Она вышла замуж и уехала, нас осталось трое. И я стала совсем лишней. Чужой.
Но однажды вечером раздался междугородний телефонный звонок. Мать взяла трубку.
- Юля? Ты? Как дела? Что случилось? Что?!
Последнее слово заглушило телевизор, и словно по команде мы с ее мужем обернулись к телефону. Закончив разговор, мать сказала:
- Юля разводится с мужем. Суд через неделю. Она сошла с ума. Мне надо завтра же ехать. Ничего не объяснила, только буркнула, что он ушел красиво - оставил ей квартиру. Кажется, она изменила ему с его другом. Какой кошмар!
Дальше начались хлопоты, сборы, тысячи предположений, советов… Но Юля не страдала тяжелой наследственностью. Юле просто надоел муж, и таким способом она решила его выгнать. Она переспала с его другом, и муж ушел. А Юля получила и квартиру, и свободу.
На следующий день после возвращения матери из города мне был устроен допрос в семейной обстановке. Проводил его Сергей Леонидович, восседавший на кухне за столом.
- Что ты собираешься делать после школы?
Я ничего не собиралась делать, поэтому промолчала.
- Почему бы тебе не уехать к Юле? И не поступить в какой-нибудь институт? Там большой выбор институтов и есть где жить. Что скажешь?
Что я могла сказать?
Быстро прошла весна. Наступило лето. Я стояла на перроне в окружении матери, Сергея Леонидовича, нескольких школьных друзей и чувствовала себя удивительно одинокой. Настроению не способствовала также пригородная станция - вернее, ее унылый пейзаж. Собственная фигура казалась мне вырезанной из какого-то снимка, и почему-то настойчиво думалось о том, что на самом деле я никому не нужна. Через несколько минут я уеду, и все, стоящие на перроне, вряд ли вспомнят когда-то мое лицо. Да, конечно, сейчас на их лицах застыло трогательное выражение фальшивой печали, вызванное якобы отъездом близкого человека. Со стороны все выглядело так, как и положено. Только не было в этом даже мельчайшей частички искренности. Я уеду от людей, которым никогда не была нужна. Хоть моя мать и пытается выдавить слезу краешком глаза, но я же прекрасно вижу, с каким напряженным трудом это удается ей сделать! Ладно, пусть хотя бы пытается, зато на лице ее мужа - только замаскированное облегчение от того, что скоро из его жизни навсегда исчезнет одна из самых неприятных проблем - я и ничто больше не нарушит привычный, удобный уклад жизни. На лицах друзей вообще ничего нет, и мне непонятно, зачем они пришли. Чтобы отмучиться один раз - и до конца?
И когда, поцеловав всех с плохо скрытым равнодушным облегчением и получив в ответ точно такие же поцелуи, я вошла в вагон и увидела их лица по ту сторону поездного окна, в душе моей не было никаких чувств, так же как ничего не отражалось на их лицах. А через минуту тронулся поезд, и у меня больше не было времени думать о том, что так легко и просто оставляю я за своими плечами навсегда.
Прежде я никогда не была в городе (я вообще не была нигде, кроме пэгэтэ). Огромный город напомнил мне застывшего в неловкой позе гиганта и испугал своей неуклюжей массивностью. Меня совершенно подавляли двадцатичетырехэтажные громады-дома. Дома, только дома - по обеим сторонам железной дороги, и ни одного деревца. Неужели теперь всю свою жизнь мне придется провести среди этих безликих коробок? Словно здесь нет ничего, кроме них.
Я приехала в восемь вечера. Юля радостно прыгала на перроне, и у меня потеплело на душе. Она действительно искренне радовалась моему приезду. Сестра очень похорошела и выглядела просто отлично. Я же путешествовала целые сутки и безумно устала. Мы несли мои чемоданы (их было всего два) и весело болтали.
- Сейчас на троллейбус, - сказала Юля, - я живу в самом центре. Впрочем, ты сама все увидишь.
Вечерний город был залит ослепительными огнями. Я почти не ориентировалась в шумной людской толпе.
- Сегодня я всех разогнала, чтобы мы могли побыть вдвоем.
- Кого всех?
- Моих друзей. С ними тебе еще предстоит познакомиться.
У меня слипались глаза, я была слишком измотана (я никогда прежде не ездила на поезде так долго), что, ничего не замечая, вошла в квартиру, прилегла в первой комнате на диван и так, в одежде, заснула.
Следующим утром я никак не могла вспомнить, где нахожусь и почему сплю на чужом диване в одежде, а когда вспомнила, то обозвала себя идиоткой и пошла искать Юлю. Она готовила на кухне завтрак.
Юдина квартира состояла из двух комнат с разными входами, кухни и крохотной ванной. Комната, которую отвела мне Юля, оказалась небольшой, но очень светлой, и я почувствовала себя так, словно всегда жила в ней. Несколько позже мы гуляли, Юля показывала мне город, и я пыталась приспособиться к его бешеному ритму.
Вечером я познакомилась с друзьями Юли. Их было четверо - женщина и трое мужчин. Женщина оказалась поэтессой и очень много курила. Ее муж работал шофером в строительном управлении, и оба представляли довольно экзотическую пару. Юля сомневалась, что они проживут вместе долго. Остальные двое мужчин были персональными поклонниками Юли. Один работал переводчиком в Интуристе, а второй - преподавателем в каком-то институте. Юля предпочитала преподавателя.
Этот разговор моя сестра завела специально (как я поняла позже, именно ради этого разговора она собрала их всех).