Дело было в том, что в отличие от своих приятельниц она была вынуждена прекратить в своем доме проделки полтергейста (под страхом грандиозных супружеских скандалов), и теперь ей было сложно придумать предлог для встречи с Мартином. Однако в тот день ее муж уехал в Мостолес, и, увидев Мартина сквозь окно бара, донья Тересита, направлявшаяся в свою парикмахерскую, решила зайти, чтобы поздороваться. А раз уж она зашла поздороваться с Мартином и он был не один (встреча наедине могла бы развязать язык кому-нибудь из соседей, особо озабоченных ее супружеским счастьем), то было вполне прилично поцеловать его, а заодно и сеньора Паньягуа: приятно познакомиться. Сбивчиво объяснив, почему она в этот час не в парикмахерской, донья Тересита придумала и вполне пристойное профессиональное оправдание тому, что заставило ее подойти к Мартину. Увидев его издалека, такого цветущего, но все еще со смоляными волосами, она не могла не заглянуть, чтобы предложить ему (и, ради Бога, Марти, послушайся моего совета, уж я-то в этом понимаю) посетить ее парикмахерскую. Мартин попытался объяснить донье Тересите, что пришлось оставить волосы черными потому, что, во-первых, насколько ему известно, перекрашивать волосы несколько раз подряд очень вредно (по крайней мере так говорила его сестра Фло, пока ее не заставила замолчать ВГ). А во-вторых, на это у него была отчасти суеверная, отчасти сентиментальная причина: именно в таком облике он познакомился с Инес и они полюбили друг друга. Донье Тересите это показалось, с одной стороны, "чудесным и ужасно романтичным", а с другой - "невероятно глупым", и она пригласила Мартина заходить, безо всякой записи разумеется, к ней в парикмахерскую. (Естественно, когда муж будет в Мостолесе, хотелось бы ей добавить, но все же этого нельзя было говорить, излишняя откровенность не всегда уместна.) Донья Тересита хотела продемонстрировать Мартину потрясающее средство "Balm of light" ("баммофлай", как она сказала). По ее словам, это был шампунь какой-то первоклассной фирмы - без аммиака и прочей гадости, вот увидишь, Марти. Донья Тересита так настаивала, что в конце концов (бог знает как ей это удалось) повлекла под руки обоих - и Мартина, и Паньягуа - в свою парикмахерскую, чтобы показать им все, в том числе и флакон "баммофлай". Ты должен дать мне слово, что позвонишь и сообщишь, когда придешь, только заранее, чтобы я могла закончить свои дела и уделить время только тебе. Вот увидишь, сделаю из тебя просто конфетку! Твоя подруга будет в восторге! Ой, да что ты говоришь, Марти? Она никогда не видела тебя с твоим натуральным цветом волос? Святый Боже, чего только не вытворяют теперь мужчины: повально красятся в дикие, совершенно неподходящие цвета. А в мое-то время даже немного переборщить с бриллиантином считалось неприличным, так делали только гомики. - И донья Тересита засмеялась, как будто слово "гомик" было запретным в ее обычном лексиконе. - Я не сойду с этого места, пока ты не скажешь, в какой день тебя ждать… и вас тоже, сеньор Паньягуа, милости просим".
Жидкой шевелюре Паньягуа уже грозил профессиональный осмотр, как вдруг он стал жаловаться на внезапную головную боль: "Ох, голова просто раскалывается, пожалуй, я пойду, да, мне пора". И, по-видимому, Паньягуа действительно захворал - его дня три или четыре не было видно в баре. А может быть, и больше, потому что за это время Мартин опять успел увидеть тот странный сон, который ему не удалось рассказать своему другу в прошлый раз.
* * *
Почти целую неделю Грегорио Паньягуа не выходил из дома, лечил свою головную боль. Если бы Хасинто увидел его в таком состоянии, обязательно подумал бы, насколько хрупок его сосед, любая передозировка общения истощает его. Однако Хасинто в последние дни больше времени проводил на улице, чем дома, словно махнув рукой на все, даже на Лили, которая теперь одиноко бродила из квартиры своих родителей в подпольную кондитерскую и обратно. Паньягуа видел девушку однажды, когда вышел на лестничную площадку вынести мусор. Его удивило ее состояние, а еще больше - то, что ее красота уже не оказывала на него былого мучительного воздействия. Конечно, его жизнь теперь была менее спокойна и не столь омрачена маленькими платоническими капризами старой одинокой души, как несколько месяцев назад, когда он впервые встретил Лили. "Надеюсь, причина в этом, а не в том, что я снова позволил овладеть собой старой и бессмысленной страсти", - подумал он. Нет, это невозможно, нельзя позволять просыпаться старым страстям. Как бы то ни было, он не чувствовал теперь при виде девушки необъяснимого томления и не приходилось уже судорожно вцепляться в перила побелевшими в суставах пальцами. Теперь, глядя на нее, он чувствовал скорее жалость или столь свойственный ему рыцарский пыл. "Здравствуй, Лили, добрый день, детка". - "Добрый день, сеньор Паньягуа. А где ваш кот?"
"Как странно, - сказал он себе, - когда голова заполняется чем-то новым, из нее сразу же улетучивается старое". В последние несколько дней, после того как сеньора Руано поручила ему новую работу, он перестал замечать частые отлучки кота.
Паньягуа не имел ни малейшего представления о том, как исполнить обещание, данное Беатрис. Он знал только то, что теперь не будет задействовать ни дьявола, ни снотворное. К тому же на сей раз нужно было учесть и многие другие детали. Во-первых, теперь он довольно много времени проводил в компании Мартина Обеса. Паньягуа не сказал бы, что они стали друзьями: слово "дружба" пугало его почти так же, как и "любовь", поскольку и то и другое было источником множества ненужных проблем. Нет, они не были друзьями, но Паньягуа все равно не мог использовать Мартина для достижения своих целей. Это было нечестно; он не мог этого сделать даже ради удовольствия сеньоры, даже в память ее чулочков со швом. К тому же Инес не заслуживала дальнейшего вмешательства в ее жизнь, их и так было достаточно. Разумнее всего было отказаться от выполнения этого каприза, но не так-то просто не подчиняться тиранам. "Каково обладать, - опять сказал себе Паньягуа, - этой не имеющей себе равных волшебной силой - физической красотой?" Эта сила могущественнее денег и даже власти диктаторов: она не подкупает и покоряет, а просто сводит людей с ума, заставляя их совершать самые гнусные поступки и зверства в обмен на жалкую милостыню - улыбку или одобрительный взгляд. Каково иметь эту силу с самого рождения? Паньягуа за всю его жизнь никто не любил, и в мире не было человека, для которого он хоть что-нибудь значил. Но тем не менее он знал силу красоты не хуже ее обладателей. Даже лучше, потому что он знал ее, как раб знает каждый сантиметр плетки, сдирающей ему кожу. Каждый узелок, каждый наконечник ее семи хвостов, которые рвут кожу и в то же время доставляют удовольствие. "Может быть, есть способ каким-нибудь образом сделать сразу две вещи, - думал Паньягуа, - выполнить требование сеньоры и в то же время не навредить Мартину и Инес? Послужить, как говорится, и Богу и черту, или сделать это так же, как дьявол служит Создателю". Ведь он читал об этом совсем недавно, где-то здесь должна быть эта книжка. Паньягуа хорошо помнил, это была работа Захария Пеля, но где же она? Какой здесь все-таки беспорядок! Но книга точно где-то недалеко, нужно только ее найти.
Вот она наконец-то! Уже светало, но Грегорио Паньягуа, как прилежный ученик, решивший испробовать на практике методы, изложенные мудрыми учителями, перечитал:
"По всем поступкам дьявола видно, что он исполняет Божью волю (у него нет выбора, Бог всемогущ), однако, будучи свободным (обратите внимание на противоречие), он делает это притворно. Иными словами, Дьявол, несмотря ни на что, служит своему Создателю, однако… по-своему. Вот несколько примеров".
"Черт возьми, - сказал Паньягуа, - вот она, вкратце изложенная суть "non serviam" и настоящая причина падения Люцифера. Возможно, кто-то назовет это галиматьей, но в действительности все очень просто: согласно теории Пеля, даже после своего падения дьявол продолжал служить Богу (другого выбора у него не было), однако делал это по-своему, плутовски. Великолепно!" Теперь Паньягуа знал, как ему поступить: это был единственный способ, а перспектива попасть в ад его совершенно не пугала. С какой стати ему беспокоиться? Он никогда не был ангелом, скорее, несчастным бесом.
Еще одна ночь без сна. Паньягуа уже предвкушал долгие часы блаженного перелистывания книг, никого не интересующих теологических трактатов, чтобы в конце концов придать четкую форму пришедшей ему в голову идее. Интересно, как выглядел этот Захарий Пель? Паньягуа заглянул на внутреннюю сторону обложки и нашел там карикатуру: широкие брови, живые угольно-черные глаза и борозда посередине лба - свидетельство ума или, что то же самое (по крайней мере теоретически), свободного мышления. Паньягуа поднес два пальца ко лбу и, как ему показалось, обнаружил там точно такую же борозду. Естественно, он и не подумал посмотреть на себя в зеркало - чтобы не найти там опровержения своему открытию. "Свобода не покоряться" - вот чем воспользовался дьявол, по словам Захария Пеля. "Просто невероятно, как рождаются идеи", - сказал себе Паньягуа: раньше ему и в голову не приходило, что он может в чем-то подражать дьяволу. Сначала вся эта теория казалась бредовой выдумкой, а после того как он сам сыграл роль дьявола, - и вовсе шуткой. Однако, как бы то ни было, эта "шутка" подарила ему бесценную идею, потому что до этого момента Грегорио Паньягуа не мог даже вообразить, как такой несчастный бес, как он, сможет исполнить волю богини и в то же время обмануть ее.
Телефонный звонок. Опять этот чертов аппарат. Паньягуа недовольно потянулся: внезапный резкий звук напугал его, и к тому же он был уверен, что это опять сеньора со своими новыми капризами.
- Да-а-а? Слушаю вас, сеньора Руано.
- Какая сеньора Руано, шеф? Это мы! Мы не хотим пропустить новую работенку, если таковая наклевывается.
Паньягуа не сразу понял, что объявились очаровательные и очень профессиональные девицы Кар и Ро, чтобы снова предложить свои услуги.
- Помните, какое дельце мы с вами провернули? А ведь вы сейчас готовите новое, а? У вас столько богатых эксцентричных клиентов, сеньор Паньягуа… Вам не стоит отказываться от наших услуг.
"Какие настырные, - подумал Паньягуа, - суют нос куда их не просят. Хотя… в конце концов таков удел всех маленьких фирм: чтобы получать какой-то доход, нужно постоянно предлагать свои услуги всем и каждому. Никто из них, конечно, уже не мечтает превратиться в Спилберга, и из множества грандиозных проектов при очень большом везении может выгореть один на тысячу".
- Что ж, если честно, пока не знаю… - вынужден был сказать Паньягуа, и это была правда. Ему оставалось разработать еще массу деталей, вернее даже - весь план. Но он был уверен, что не стоило затевать ничего такого же сложного, как в прошлый раз: столько работы ради одной-единственной зрительницы! "The rich are different from you and me", - мысленно повторил он: "богатые" начинали ему уже несколько надоедать. - Не знаю, не знаю, надо подумать, и в случае чего я вам позвоню.
- Все о’кей, - сказали они, - ваш план будет супер. И, раз на то пошло, шеф, имейте в виду наше предложение: на этом можно сделать хороший бизнес. Ведь это золотая жила! Подумайте: сколько людей с удовольствием воспользовалось бы нашими услугами! Нечестные предприниматели, авантюристы, политики, мужья-скупердяи, которые не хотят отваливать денежки своей экс-супруге, да их просто уйма, шеф!
Паньягуа попытался сократить разговор, бормоча "хорошо-хорошо, там посмотрим, только слишком на это не рассчитывайте", и, воспользовавшись паузой (девушка, конечно же, пила воду), наконец положил трубку. Нужно было многое обдумать, и он даже не знал, с чего начать.
4. ВТОРОЙ РАЗГОВОР О СНАХ
Через четыре дня уже без головной боли, но и без единой идеи, как привести в исполнение новое поручение (а время летело, день рождения сеньоры был во вторник, и нужно было срочно что-то придумать), Паньягуа снова сидел в баре за послеполуденной кружкой пива. Он вовсе не рассчитывал, что Мартин сможет подать ему какую-нибудь идею: в конце концов, Паньягуа ведь не мог рассказать приятелю, что выполняет заказ его, Мартина, собственной тещи, поручившей ему избавить от него Инес, так же как прежде - от Игнасио де Хуана. (Боже мой, какими отвратительными и глупыми кажутся все эти интриги, когда их озвучиваешь!) Нет, сейчас Паньягуа просто хотел немного развлечься, надеясь, что в баре не объявится опять эта толстуха Тересита и не испортит ему удовольствие от аперитива своей влюбленной трескотней.
Мартин не поинтересовался, где тот пропадал последние несколько дней. Кодекс бродяг, которого Мартин по-прежнему продолжал придерживаться, несмотря на то что в последнее время его жизнь значительно улучшилась, предписывал, что у хронических безработных, к каковым Мартин относил и себя, и Паньягуа, не следует спрашивать о причинах временного отсутствия. Подобный вопрос либо заставит человека лгать, либо вызовет неловкость. Вновь объявившихся товарищей нужно встречать распростертыми объятиями и, прежде всего, великодушными и успокаивающими словами типа "о чем это вчера мы с тобой говорили?..", что означает: "Спокойно, старик, торопиться некуда, а раз так, то и все проблемы сложнее не станут, расслабься, выпей пивка, дружище".
"О чем это вчера мы с тобой говорили?.." - конечно, Мартин не произносил этих слов буквально, но его жесты означали нечто подобное. Он слегка похлопал Паньягуа по плечу и пододвинул стул, будто тот отсутствовал всего несколько минут, отлучившись в туалет: таково было переложение ключевой фразы на язык жестов. Таким образом, безо всяких предисловий, после того как Мартин зажег сигарету, а Паньягуа жадно отхлебнул глоток пива, они продолжили свой разговор о снах. "О чем это вчера мы с тобой говорили?.."
- …Понимаешь, мне не дает покоя то, что я ни шиша в этом не понимаю, - проговорил Мартин Обес.
Паньягуа ответил, что, мол, ничего удивительного, потому что в снах все непонятно, по крайней мере на первый взгляд, но если Мартин расскажет ему свой сон, то, возможно, он, Паньягуа, и сможет его истолковать, ведь в былые времена…
Мартину было бы нетрудно поверить, что его новый приятель в былые времена был циркачом, глотавшим шпаги, дервишем, таксистом в Каире или, быть может, просто человеком, перечитавшим все книги; так что почему бы ему не быть толкователем снов?
- Прошу тебя об одном: чтобы сеанс толкования был эффективным, ты должен рассказывать абсолютно все, что помнишь, даже самое невероятное, - предупредил Паньягуа, - самое бессмысленное и непостижимое, потому что… вряд ли стоит тебе объяснять, что сны сотканы из совершенно иного материала, чем действительность. Поэтому в них следует обращать внимание прежде всего на кажущиеся незначительными детали, а не на монстров, кровь, боль или страх. Для толкования снов решающее значение имеют едва заметные мелочи… понимаешь меня?
- Ладно-ладно, ясно. Ну что - начинать? - спросил Мартин, боявшийся, что кто-нибудь опять помешает ему рассказать свой сон. Приятели пододвинули друг к другу стулья, словно для того, чтобы сон проник из одной головы в другую, как иногда, по словам Паньягуа, случалось, и Мартин начал свой рассказ.
- Я видел комнату на верхнем этаже в доме моего деда по отцу, там, в Монтевидео. Этот дом трудно не узнать: он модернистский, во французском стиле, лестница раздваивается перед последним этажом и выходит на площадку. Чуть правее дверь в комнату - большую и светлую, очень солнечную. Там стояло лишь кресло перед окном, где, как говорили, некогда сидела моя бабушка Магдалена, глядя на приплывающие в гавань и выходящие из нее корабли.
- Вообще-то, - пояснил Мартин, - то, что я тебе рассказал, относится к воспоминаниям, а не ко сну, потому что во сне было темно. Комната была освещена лишь свечой и тусклым светом, лившимся из окна. Но все равно большая часть комнаты была погружена во мрак. К тому же меня не было в этой сцене: я видел ее, как в кино. Понимаешь меня? Просто как зритель. В первый раз я этого даже не понял, но потом сон повторился еще два раза, и поэтому я все хорошо запомнил…
Мне ничего не удается рассмотреть в комнате, потому что как только открывается дверь, я вижу вспышку, и свеча гаснет, так что, кроме окна, единственным источником света становится на мгновение сама эта вспышка. Понимаешь? Плохо то, что вспышка длится всего секунду и вся картина предстает моим глазам лишь на одно мгновение: раздается выстрел, и какое-то тело падает на пол - черный силуэт, на шее которого вспышка освещает блестящий диск (по-моему, это был не мужчина, скорее подросток, в следующий раз нужно будет присмотреться получше). Но я уверен, что на шее у него было нечто вроде: видишь этот кулон? Я не говорю, что точь-в-точь такой же, но очень похож. Я надел его, чтобы показать тебе: меня очень удивило, что он приснился мне в том кошмаре. Смотри: такие кулоны все покупали во время войны в Ираке - "make love not war" - вроде тех, что были популярны в шестидесятые-семидесятые годы. Мне его Инес привезла из Цюриха. Но тот кулон, во сне, был более округлый и блестящий. Увидев его, я, конечно же, подумал, что убитым был я. Однако в следующий раз хорошенько присмотрелся, и теперь мне кажется, что это другой человек, потому что я нахожусь вне этой сцены, наблюдаю ее со стороны, как в кино. Потом я вижу женщину, которую принимаю за свою бабушку. Логично, да? Ведь это же ее дом. Но что она делает… Сначала быстро поднимается с кровати (хотя, как я тебе уже сказал, в этой части дедушкиного дома не было никаких кроватей) и подбегает к девочке-подростку, а та смотрит на нее, открыв рот и бессильно опустив руки, словно под тяжестью непосильного груза. Потом я слышу единственные произнесенные в этом сне слова: "Ну же, отдай мне его, золотце, отдай, мамочка все уладит". Это говорит та высокая женщина - именно так, с кастильским акцентом. Я уже не вижу ни того, что в руках девочки, ни тела мужчины на полу с моим амулетом на шее (что за дурной знак, Паньягуа, надеюсь, я не умру?), не вижу уже и тех незнакомых мне девочку и женщину, которые неизвестно что делают в доме моей бабушки Магдалены. Не думаю, что они из нашей семьи, потому что мой отец был единственным сыном и дедушка тоже; женщин не было, в этом я уверен. Хотя, может быть, сон рассказывает более давнюю историю, трагедию, случившуюся много лет назад, во времена моих прапрадедов? Но это вряд ли, ведь подобные истории передаются из рода в род. Ты же знаешь, как это бывает: стыдно иметь мать-убийцу, но если такой же грех числится за твоей прабабкой - круто, разве не так? Вроде как семейное предание… В общем, мне кажется, вся эта история не имеет никакого отношения к моей семье. Выстрел, кровать, мертвый подросток и "отдай мне его, золотце, мамочка все уладит". Не знаю, откуда в моей голове взялось все это.
Если бы на месте Мартина оказался сейчас более наблюдательный человек из семьи Обес (например, мама Роса, Флоренсия или даже тетя Росарио, которая, несмотря на свою чопорность, была далеко не глупа), то он, без сомнения, заметил бы очевидное противоречие между поведением и словами Паньягуа, выслушавшего его рассказ. Единственным комментарием был риторический вопрос "Ну и что?", который обычно бывает реакцией на рассказанный кем-нибудь глупый сон. Однако в то же время лицо Паньягуа - вернее, его челюсть ходила ходуном. Он уткнул подбородок в ладони, но, несмотря на все усилия, челюсть продолжала нелепо трястись.
- Эй, с тобой все в порядке? - спросил Мартин. - Ты что, захлебнулся? - И Паньягуа, считавший себя настоящим мастером фарса, воспользовался этим, чтобы притвориться, будто он действительно захлебнулся.