Когда в конце концов Паньягуа немного пришел в себя ("Уф, какой ужас, чуть не задохнулся… как это меня угораздило? извини, парень".), Мартин не услышал от него ни обещанного толкования сна, ни комментариев. Воцарилось молчание. Молчание, возникающее тогда, когда дает о себе знать угнетающее действие алкоголя и каждый погружается в свои мысли. Такое случается часто, и завсегдатаи баров знают, что с этим ничего не поделаешь, - остается лишь смириться, что и сделали сейчас оба друга. Мартин намного меньше удивлялся этим внезапным приступам неразговорчивости, чем безудержному дрожанию чужих челюстей, поэтому его вовсе не обеспокоило, что разговор угас и Паньягуа даже не попытался истолковать его странный сон.
Через некоторое время Мартин пожал плечами, словно для того, чтобы поставить точку в неудавшемся разговоре, поначалу казавшемся таким интересным.
- Кто их поймет, эти сны, верно, дружище?
Паньягуа, к тому времени уже справившийся со своей челюстью, сдержанно кивнул в ответ. В то же время мозг его кипел. Единственное, чего он теперь желал, - оказаться дома и посоветоваться со своими книгами, на этот раз уже не по демонологии. Что лучше почитать о снах и подсознательной связи между спящими? Фрейда? Нет, Юнга. Лучше, конечно, Юнга.
И, внезапно поднявшись, Паньягуа ушел, оставив Мартина в некотором недоумении. Однако по-настоящему удивиться тому пришлось чуть позже, полчаса спустя. Мартин Обес собирался домой ("Уже поздно, посмотрю сначала новости, а потом позвоню Инес в Лондон"), как вдруг, словно бесшумная тень, в баре снова возник Паньягуа. Он выглядел совершенно спокойным, и Мартина удивило, что вместо обычного пива его приятель заказал водку.
- Побольше лайма, - сказал Паньягуа, - и двойную, нет, лучше тройную порцию, Хосемари.
Когда официант ушел, поставив перед ним напиток, Паньягуа наклонил свою голову к Мартину, словно собираясь сообщить ему нечто такое, что никто не должен был слышать.
- Ты хорошо ладишь со своей тещей? - спросил он безо всякого предисловия, и Мартин решил, что водка с лаймом начала оказывать на Паньягуа то же пагубное воздействие, что и на Инес в "Кризисе 40".
- У меня нет тещи.
- Я имею в виду мать Инес.
- Да я ее вообще не знаю. А ты знаешь ее, что ли?
- Да, потом я тебе все объясню, но скажи: она когда-нибудь тебя видела?
- Никогда.
- Даже на фотографии?
Мартин засмеялся:
- Даже на фотографии. Не думаю, чтобы она захотела увидеть меня даже на картине. Если хочешь знать, какие у нас отношения, то могу сказать тебе, например, что моя… теща, как ты ее называешь, требует, чтобы ее дочь пришла к ней на день рождения "без жиголо". Так она заявила ей на днях по телефону, это не Инес мне сказала, я сам слышал. Мать с дочерью общаются через автоответчик: "ты мне сообщение - я тебе сообщение…" Что ж, у каждого свои странности, я в это не вмешиваюсь. Ну так вот, о чем мы говорили: Инес очень разозлилась и сказала матери, что если я не пойду, то и она тоже. Так что они почти в ссоре, Инес сказала, что не собирается специально возвращаться из Лондона ради какой-нибудь глупости вроде прошлогодней. Тогда ее матери взбрело в голову воспользоваться своим днем рождения, чтобы познакомить ее с каким-то румынским атлетом, по словам Инес, молодым парнем из Бухареста. А в другой раз Беатрис подсунула ей девятнадцатилетнего австралийского серфингиста. В общем, Инес считает, что ее мать слишком любит вмешиваться в ее жизнь и делать то, что она сама считает нужным… А в том, что касается меня…
- Меня интересует: видела ли тебя когда-нибудь твоя теща или по крайней мере знает ли она, как ты выглядишь?
- А меня интересует: откуда ты знаешь эту сеньору?
- Обещаю, что объясню тебе это, насколько смогу. Но сейчас ответь мне: она тебя видела или нет?
К тому времени Мартин уже был уверен, что скоро ему придется просить "алка зельтцер" для своего друга, но пока решил подыграть ему.
- Я тебе уже сказал: ни на картине…
Паньягуа снова погрузился в молчание, что случалось с ним довольно часто. Теперь он размышлял, сможет ли Мартин сыграть другую роль - на этот раз не дьявола, а призрака. Паньягуа было жаль, что снова придется обманывать - или использовать - своего друга (мог ли он так его называть?). "Это ведь совсем ненадолго, и лучше вообще ничего не объяснять ему… или все же объяснить? Нужно еще обдумать", - сказал себе Грегорио Паньягуа, чтобы успокоить совесть, и, виновато улыбнувшись, покинул Мартина - со скоростью, невероятной для человека его возраста, да еще выпившего столько водки. Однако это было вынужденное бегство, потому что справа приближалась, пыхтя, донья Тересита, и Паньягуа не хотел снова попасться к ней в лапы. Он предчувствовал, что если эта достойная сеньора снова затащит его в свою парикмахерскую, то ему уже не выйти оттуда без значительных изменений в своей шевелюре.
5. ПЯТНА
Давным-давно кто-то говорил Беатрис Руано, что все жилища заядлых путешественников похожи между собой, как будто душам этих кочевников необходимы одинаковые признаки жизни, способные перебить запах нежилого дома и разогнать сумрак, столь благоприятный для мебели и в то же время так угнетающе действующий на состояние духа. Поэтому во всех домах богатых кочевников всегда есть зажженный камин (разве не это - очаг?), много цветов, как на кладбище, и забитый продуктами холодильник. Ведь для этих путешественников нет ничего более удручающего, чем отсутствие шампанского и каких-нибудь лакомств, способных создать иллюзию возвращения домой. Однако все это банальности или ритуалы, перенятые Беатрис от таких же непоседливых друзей, и в действительности ее дом похож на железнодорожный вокзал - вернее, вокзалы, все те, что были в ее жизни за шестьдесят три года.
Современные железнодорожные вокзалы безлики с их деревянными или пластиковыми скамейками, американскими кафе с запахом маргарина и скучающими пассажирами, проклинающими медлительность часовых стрелок. Однако сонная реальность сосуществует с другой, которой вынуждены постоянно противостоять служащие вокзалов: "Ну что за скоты эти пассажиры - лишь бы попортить скамейки дурацкими надписями!" Именно на такой вокзал, испещренный тысячами шрамов, старательно закрашенных блюстителями чистоты, похож дом Беатрис. Не на те старые, намного более романтичные вокзалы, где слова "я люблю тебя, Мария" могли годами сохраняться на спинке скамьи вместе с другими признаниями, пожеланиями, стихами, ругательствами, сердечками и проклятиями. Нет, дом Беатрис Руано походил на современные вокзалы, где надписи систематически закрашивают, но они все равно проступают под слоем краски, как на побеленных надгробиях.
Дом Беатрис Руано, столько времени простоявший необитаемым, до сих пор сохранил некоторые, так сказать, пятна или рисунки: конечно, не на видных местах (об этом позаботилась целая армия щеток, тряпок и малярных кистей), а в самых отдаленных уголках. Так же как на современных вокзалах, где до сих пор в каком-нибудь месте, куда не добралась еще безжалостная кисть, можно обнаружить надпись "Карлос любит Тоньи", когда Карлос уже и не помнит, кто такая Тоньи, а для Тоньи Карлос - имя ее старшего внука.
Именно эти забытые знаки красноречивее всего рассказывали историю дома Беатрис Руано и его хозяйки: упрямые, они не сдавались под натиском щеток, некоторые пятна не стирались никогда. Возможно, именно по этой причине сеньора Руано ненавидела свой дом и без конца путешествовала: каждому человеку хочется вычеркнуть что-то из своей жизни, и Беатрис - эти пятна.
Однако они делались заметными и, сговорившись с тенями, начинали напоминать Беатрис ее прошлое лишь через неделю после возвращения хозяйки домой. До этого времени она могла обходить все комнаты дома, не боясь увидеть напоминание о прежних страстях и страданиях. Однако Беатрис не глупа и не слепа: ей было хорошо известно, что это всего лишь вопрос времени, и, рано или поздно, стены комнат опять покроются пятнами.
Не важно, что видела их только она, и они так же упрямы и загадочны, как те слова, появившиеся на стене во время пира царя Валтасара: Mene, mene tekel parsin? Что с того, что лишь она знала, что это маленькое серое пятно, до сих пор сохранившееся на северной стене ее спальни и отказывающееся исчезать - след пролитых ею безутешных слез? "Уже никогда, никогда твои руки не будут ласкать меня, и я не буду целовать твои белокурые волосы… о, они все в крови! Сними с него амулет, который ты ему подарила, - такой же, как у тебя, Беатрис. Заметем все следы. Mene, mene tekel…"
Бояться нечего: никто не знал тайну этого пятна на стене, никто, кроме нее самой… А в бывшей комнате своей дочери Инес на полу едва заметный след апельсинового сока, смешанного с пепельным порошком, который врач давал девочке в те три ночи, размешивая его в стакане неуверенной рукой. Столько времени прошло… как возможно, чтобы пятно до сих пор сохранилось? "Сеньора, уверяю вас, здесь ничего нет, я терла это место уже тысячу раз, мы даже натирали пол воском". - "Я говорю вам - пятно осталось; потрите его хорошенько, попробуйте тряпкой со щелоком, пятна быть не должно, я хочу, чтобы все было безупречно". Mene, mene tekel parsin…
И все действительно выглядело безупречно, по крайней мере пока Беатрис не пробудет дома около недели; тогда снова, одно за другим, возникали пятна - в ее комнате, в галерее и особенно в библиотеке. Пятна от снотворного, ужасный невидимый след пота юноши на ее простынях, след его поцелуев, крови и слез… В конце концов Беатрис, не выдержав, переезжала в гостиницу, куда вызывала потом одного из своих теперешних молодых любовников - таких же, а может быть, даже более красивых, чем Альберто, похожих на него во всем, кроме цвета волос. Короткие белокурые волосы, пропитанные кровью… А черный цвет - цвет траура - скрывал все, даже грехи: черные волосы можно целовать и целовать, не боясь, что губы окрасятся красным.
Почему она не продала этот дом? Беатрис Руано никогда даже не рассматривала такую возможность. Человек привыкает к призракам: Беатрис поняла это после смерти Сальвадора, умершего достаточно молодым, чтобы оставить ей лишь хорошие воспоминания. И много денег. И положение в обществе, которым пользовались вдовы - единственные в те времена действительно свободные женщины. Поэтому, по крайней мере до смерти Альберто, Беатрис так лелеяла память покойного мужа: все часы были заведены, комната Сальвадора почиталась как святилище, оружие было смазано, словно в ожидании его возращения. Это было меньшее, чего заслуживал муж, так удруживший ей своей смертью. Альберто же, напротив, не был приятным воспоминанием: он вызвал в Беатрис чувство вины и нечто, больше всего похожее на любовь из всего того, что она чувствовала за всю свою жизнь. Однако Беатрис знала, что, так же как в случае с Сальвадором, но по совершенно противоположным причинам, было намного удобнее любить Альберто мертвым, нежели живым, любить его в других телах, похожих на него, - такого юного и прекрасного, такого запретного для благопристойной вдовы. Ведь если женщина достаточно практична и способна умерять свою ностальгию, она может наслаждаться одновременно и тем и другим: и воспоминаниями о мертвом, и жаром живого тела - всем самым лучшим из обоих миров.
"Ну же, золотце, отдай мне это, мамочка обо всем позаботится". И с того дня Беатрис действительно стала заботиться обо всем, в особенности о своей дочери - такой не похожей на нее, не желавшей влюбляться в мальчиков Альберто и связывавшейся с самыми неподходящими типами.
- Ферди? Ферди, золотце… - В Мадриде Беатрис обычно встречалась с Ферди в отеле, так же как и с другими своими Тоникёртисами: ей не хотелось, чтобы кто-нибудь из ее любовников обнаружил, что весь дом полон пятен. - Знаешь, я уже приготовила все для своего дня рождения.
- ?..
- Спасибо, cuore, но я сама обо всем позабочусь: теперь достаточно позвонить в хороший ресторан, и тебе все доставят домой, даже пальцем не придется шевелить.
- ?..
- Боюсь, что нет, придется тебя разочаровать. На этот раз я решила отметить праздник в семейном кругу. Будем только ты, я, мой старый приятель Паньягуа и, может быть, Инесита, хотя это еще не точно. Нужно, чтобы она вернулась к тому времени из Лондона и мы с ней помирились.
- ?…
- Нет-нет, ничего серьезного, потом расскажу, в чем дело, но сейчас я звоню тебе, чтобы сообщить, что праздновать будем в очень узком кругу. Как сказал ты однажды в один из своих моментов озарения (я всегда обращаю внимание на такие моменты, дорогой мой), в жизни рано или поздно наступает такое время, когда праздники превращаются в сборища живых мертвецов, и поэтому чем меньше их будет, тем лучше. О, не то чтобы у меня не было молодых друзей, золотце, уж тебе-то это прекрасно известно, но сам понимаешь: день рождения - очень деликатный момент, в такой день можно терпеть рядом с собой лишь самых верных друзей либо тех, кто выгодно оттеняет нас, по контрасту. Ты скоро во всем этом убедишься, золотце, ты ведь тоже не молодеешь день ото дня. Но, в общем, это будет очаровательный праздник. Слушай, что я придумала…
Беатрис очень нравилось разговаривать по телефону и планировать свои дела вслух: это помогало ей привести в порядок свои мысли и в то же время наполняло дом словами. Поэтому она довольно долго объясняла Ферди, что сначала хотела пригласить по меньшей мере пятьдесят человек. "Мадонна, пятьдесят мумий!" - подумал Ферди; ему потребовалось бы немало виски с содовой, чтобы перенести это или, выдумав болезнь кого-нибудь из членов семьи, срочно улететь в Милан. Слава Богу, теперь не нужно было выбирать между первым и вторым вариантом: Ферди не выносил общества мумий, но не любил выдумывать и болезни родственников (что было единственным признаваемым Беатрис поводом для отъезда). "Fortuna", - сказал он себе, услышав, что день рождения будут отмечать втроем или вчетвером. Что ж, его вполне устраивала перспектива спокойно поскучать в компании некого Паньягуа и дочери Беатрис - довольно невзрачной, на его вкус, но вполне приятной дамочки.
- Но самое главное - это хорошая музыка, - продолжала сеньора Руано, - только никакой латины, - уточнила она, - в последнее время меня сильно раздражают латиносы. - Сказав это, Беатрис поняла, что разговор с Ферди может значительно затянуться, если она примется объяснять ему, что опять натворила ее дочь. (Может быть, стоило бы рассказать ему все? По крайней мере дом еще долго будет наполнен словами.) Беатрис колебалась. Скользя взглядом по лестнице, ведущей наверх, она размышляла, стоит ли говорить Ферди (естественно, опустив ненужные подробности) о том, что за время ее последнего отсутствия сумасбродная дочь притащила к себе домой безработного уругвайца, чтобы вконец испортить свою личную жизнь. - В общем, никакой латины, Ферди, никаких карибских ритмов и прочей ужасной музыки этого мерзкого континента. Что-нибудь шестидесятых-семидесятых годов, вроде Афродитис Чайлд, "Би Джиз"… ладно, сойдет и Элтон Джон, раз уж ты так настаиваешь. Ты же знаешь, я сделаю все по-твоему, хоть это и мой день рождения.
После этого раздался смех, божественный смех, который не оставил бы равнодушными даже камни. Беатрис смеялась. Возможно, чтобы замаскировать свои подлинные чувства, потому что она все же решила сказать Ферди - хотя бы в общих чертах - о похождениях своей сумасшедшей дочери.
Некоторое время спустя:
- …и вот теперь она строит из себя бог знает кого и говорит, что придет, только если я приглашу ее жиголо, и это при том, что у меня день рождения! Ну и что, пусть не приходит, мне все равно, зато я пригласила своего старого приятеля. Да, дорогой, я давно уже собиралась тебе о нем рассказать: интересный тип, тебе понравится. Он намного старше тебя (ему уже где-то под шестьдесят), возможно, он покажется тебе не от мира сего, но разбирается абсолютно во всем. Ты сможешь поболтать с ним о чем угодно - например, о "Юве" и о Милане, или даже посплетничать о Берлускони, - добавила Беатрис таким тоном, каким мать уверяет ребенка, насколько вкусен шпинат. Должно быть, это подействовало, потому что Ферди не стал протестовать и даже задал несколько вопросов, из которых самым риторическим был: "И где же твоя дочь откопала парня, который так тебя раздражает?"
Чтобы продлить разговор, подольше наполняя дом словами, Беатрис подробно отвечала на каждый вопрос, в особенности на последний:
- Ах, дорогой, почему ты спрашиваешь это у меня? Ты же знаешь, я не люблю вмешиваться в чужую жизнь. Откуда мне знать, где Инес познакомилась с этим типом? Понятия не имею, моя дочь так плохо разбирается в мужчинах, что… Ферди, ты меня слушаешь?
- ?..
- Ты же знаешь, что мне не нравится, когда мои слова ставят под сомнение. Разве я о чем-нибудь тебя спрашиваю? Разве я спрашиваю, действительно ли тебя приглашали ставить театральную пьесу в Риме… действительно ли, когда на днях ты вернулся в отель в четыре утра, ты встретил друга из колледжа, просившего милостыню у метро, и пригласил его на чашку кофе… Cuore, основа любви - доверие, тебе никто никогда этого не говорил? До-ве-ри-е, или, иными словами: я принимаю то, что ты мелешь на своей мельнице, а ты - что я на своей… При чем тут мельницы, говоришь? Ах ты моя пустая головушка, до чего я по тебе соскучилась! Сейчас же приеду к тебе в отель, и мы выпьем по бокальчику. Да-да, знаю, до ужина еще три часа, но я не могу сидеть в этом доме - здесь слишком много пятен. Глупых воспоминаний, я хотела сказать.
6. ИНЕС В ЛОНДОНЕ
От: inesruano@hotmail.com
Кому: lauragarces@netverk.com
Тема: Из Лондона
Дорогая Лаура, как я ошиблась в выборе отеля! В моем теперешнем настроении мне подошел бы любой другой, только не "Хэмпел": мне невыносима эта сонная японская атмосфера. Я готова броситься на эти газовые огоньки, украшающие коридор и вестибюль - не потому, что хочу покончить с собой, конечно, но чтобы хоть немного согреться: мне так не хватает Мартина! Я (при моей-то ненависти к телефонам!) звоню ему каждые пять минут… Что ты об этом думаешь? Я надоедаю ему? Пожалуйста, скажи, если считаешь, что я веду себя неправильно.