- Р-р-разрешите вас пригласить, - неожиданно материализовавшийся за спиной Николай дурашливо щелкнул каблуками. Он не сменил "цивильной" одежды, так что выглядел весьма и весьма, несмотря на бороду и легкий алкогольный блеск в глазах. Однако, когда его рука оказалась у меня на талии, и мы действительно сделали несколько танцевальных па, я скисла. Не та это была рука. И обладатель ее не тот. И еще очень хотелось понять, знает ли Алексей о тайных (или не тайных?) встречах друга детства с очаровательной Сашей?
- Что-то рановато вы, Николай Сергеевич, явились, - бросила я пробный шар. - Гости-то великосветские еще не расползлись окончательно. А одна журналистка, Оксана, кажется, вообще ночевать останется. Уж больно захотелось в настоящей русской избе на печи выспаться. А посему Зацепин позволил ей провести одну ночь в "девичьей" избе.
- Какая печь, - хмыкнул Николай, - Жара, как Парагвае. Максимум на что она может рассчитывать, - настоящая лучина. А я буду следить и дергаться, как на электрическом стуле, пока эта лучина не погаснет. Пожарная безопасность, чтоб ее… Одна шальная искра - и тут начнется вторая Хатынь. И это несмотря на специальную пропитку. Так что, как только своего подопечного уложите, назначаю вам свидание при луне. Все равно мне ночь не спать. Слышали, кто сегодня к Лехе приезжал? То-то и оно…
- Но ведь Иловский сказал, что никого не тронет.
- Этот скажет! - Николай фыркнул не хуже жеребца. - А потом… Знаю я таких человеколюбцев. Работник азартного труда! Днем с кетменем, а ночью с кистенем…
- Ну, вы как хотите, а я спать буду, - заявила я, потихоньку освобождаясь от танцевальных объятий. - Слышишь, Павлик? Кончай к коктейлям тянуться, они все равно безалкогольные. Правое плечо вперед, в чулан шагом марш!
Принявший игру Пашка по военному развернулся и, высоко поднимая прямые как палка ноги, замаршировал к выходу. Я направилась следом, а за мной поплелся Николай, бормоча под нос нечто нелестное в мой адрес. На минутку задержавшись у стоявшего на ступенях Панфилова-старшего, Пашка получил положенную дозу отцовской любви в виде выговора за утреннее поведение, после чего был отпущен в опочивальню. Я тоже удостоилась пожелания спокойной ночи и, оглянувшись на пороге чулана, увидела, как мой наниматель, взяв под руку задержавшегося гостя, шествует к оставленной у шлагбаума машине.
Господи, наконец-то я высплюсь! Переполненный событиями вечер заставлял глаза слипаться, а скулы ныть от чудовищно широких зевков. Даже разболтанные пружины кровати, певшие "Спят усталые игрушки" при любом движении, не могли испортить мне долгожданное свидание с Морфеем. Уснула я мгновенно. И так же мгновенно проснулась, даже сквозь сон ощутив чужое присутствие. Подпрыгнув едва ли не под потолок и вызвав к жизни многоголосый хор ржавых пружин, я успокоилась так же быстро, как и завелась. В полуметре от меня белесым приведением торчала баба Степа и безмолвно манила легкой старческой рукой.
Выскользнув из чулана следом за Степанидой Егоровной, первым делом я очень вежливо поинтересовалась, какого дьявола меня будят ни свет ни заря?! И поскольку до зари действительно оставался как минимум час, баба Степа даже соизволила извиниться. А потом попросила приступить к занятиям по самообороне! Надо же, не забыла! А говорит: склероз…
Если бы кто-нибудь видел нас со стороны! Баба Степа с упрямством, достойным узбекского ишака, заставляла меня показывать все новые и новые приемы. Я вяло открещивалась, пытаясь донести до тронутого склерозом восьмидесятидвухлетнего мозга известную истину: больше не значит лучше. В конце концов мне удалось убедить Степаниду Егоровну, и мы в течение целого часа отрабатывали два простых приема, доступных даже такому божьему одуванчику.
Взмокнув в лишенном прохлады воздухе, я с тоской поглядывала на маячившие между деревьями глянцевые проблески воды. И когда моя дышавшая как паровоз ученица, ворчливо поблагодарив, исчезла в лесной чаще, я стремглав ринулась по тропинке у вожделенному озеру. Я даже забыла о своих водных страхах, измученная царившей вокруг жаркой духотой и, очень скоро оказавшись на берегу, застыла, удивленно таращась на выходящего из озера мужчину. Вообще-то я не подозревала, что в нашем "лагере" оставался еще кто-то из гостей. А ему, скажите на милость, почему не спится? Небосвод только-только начал светлеть над зубчатой стеной леса, вольно раскинувшегося на противоположном берегу.
- Доброе утро Ника Валерьевна, - поздоровался со мной мужчина, и я только сейчас поняла, кто именно выбрался на берег и, уперев руки в бока, одарил меня смутно белевшей улыбкой.
- Доброе утро, Виктор Игоревич, - поздоровалась я с Зацепиным, как будто наталкиваться в четыре утра на почти обнаженных мужиков, было для меня сугубо привычным делом.
С минуту мы молчали, разглядывая друг друга, и я в который раз поразилась, до какой степени меняет человека одежда или ее отсутствие. Элегантный костюм Виктора Игоревича наверняка отдыхал в шкафу, а вместе с ним и весь скрупулезно продуманный имидж предводителя местного дворянства. И теперь, в темных обтягивающих плавках, с мокрыми, прилипшими ко лбу волосами, без напоминающих пенсне очков, Зацепин больше походил на латиноамериканского мачо, чем на простого российского историка. Даже движения его изменились: стали плавными, грациозными, обманчиво расслабленными.
- Никак уснуть не мог, - Виктор Игоревич оправдательно развел руками. - Всю ночь промаялся - и вот не выдержал, купаться побежал. Как самый настоящий пионер - в тайне от вожатых. А вы тоже окунуться решили? После трудов праведных?
То, что он видел, чем мы с Егоровной занимались на задворках "помещичьего" дома, было ясно и так. Но отчитываться перед "барином" у меня в планы не входило, в чем его должны были убедить мой хмурый вид и демонстративное молчание. И, кажется, убедили. Потому что, не дожидаясь моего ответа, историк быстро миновал разделявшее нас несколько метров песчаного берега и напрямую спросил:
- Вы обучаете Силантьеву своим восточным штучкам?
- Вряд ли это можно назвать обучением, - неохотно проворчала я. - Просто показала пару-тройку приемов… Неймется ей. Видать партизанское прошлое покоя не дает - все в бой рвется бабулька.
- Партизанское прошлое, - как-то странно протянул Зацепин. - Ошибаетесь, Ника Валерьевна. Ой, как ошибаетесь. Впрочем, не только вы…
- А без намеков можно?
- Можно и без намеков. - Виктор Игоревич несколькими энергичными движениями стряхнул капельки воды, скользившие по непривычно белой коже. - Никакая она не партизанка. Наоборот. У меня в музее храниться часть немецкого архива, который из-за неожиданного наступления Красной Армии не успели вывезти или уничтожить. И есть там один документ, где черным по белому написано, что в 1941 году Степанида Егоровна Силантьева, 19** года рождения, уроженка города Ухабова была принята на должность личного секретаря штандартенфюрера СС Отто Краузе, зверстовавшего у нас до 1944 года. И верой и правдой служила немецкому рейху вплоть до освобождения нашего района советскими войсками. А потом двадцать лет в лагерях искупала предательство. Сюда вернулась уже при Хрущеве и поселилась в этом самом лесу. Старожилы ее не узнали. И не мудрено: во время войны Степаниде только двадцать исполнилось, а вернулась она сюда старой седой развалиной. Правда лесная жизнь пошла ей на пользу. Может, на самом деле приколдовывает Егоровна? Сейчас она даст фору любой своей ровеснице…
- Мама дорогая, - пробормотала я себе под нос, ежась от холодных муравьев посыпавшихся мне прямо за воротник футболки. - И что, никто не знает?
- Я знаю.
- И молчите? Почему?
- А кому это сейчас интересно? - пожал плечами Зацепин. - Кроме нас, архивных крыс… Она свои счета оплатила. Один из последних оставшихся в живых партизан, говорил мне, что Степанида уже при немцах сошла с ума. Перед самым разгромом неожиданно исчезла, а когда наши освободили Ухабов, пришла в город и у всех встречных и поперечных спрашивала: где ее долгожданный? По сей день, между прочим, спрашивает…
- Притворялась, чтобы в ГУЛАГ не попасть?
- Вряд ли. Пару раз я видел, как на нее находило. Можете мне поверить, жутковатое зрелище. Так что вы поосторожнее с этими единоборствами - мало ли что ей в голову взбредет. Как пойдет кому ни попадя шеи сворачивать…
- Не пойдет, - автоматически ответила я. Мысли плавали в странном сером тумане, из которого проступали обгоревшие избы, клавиши печатной машинки, немецкая офицерская фуражка… - Я ей ничего такого не показывала. И не покажу, будьте уверены.
- Вот и хорошо, - серьезно кивнул Зацепин. - Теперь позвольте откланяться. Пойду статью дописывать, раз уж водные процедуры принял. А вам счастливо искупаться - вода сегодня отменная. Впрочем, как и вчера.
Сверля взглядом спину удаляющегося "барина", я совсем уже, было, собралась последовать за ним - все настроение купаться у меня пропало. Но тело неожиданно взбунтовалось и, несмотря на молчаливые протесты рассудка, медленно начало освобождаться от одежды.
Только погрузившись до подбородка в освежающую черноту, я поняла, насколько стосковалась по таким "процедурам". Вода оказалось действительно сказочной. Время не имело власти над гладким антрацитовым зеркалом озера, и полчаса, проведенные в его восхитительно прохладных объятьях, пронеслись для меня как одна минута. Волшебство это могло продолжаться и дальше, если бы не надтреснутый голос, возмутивший тишину над водной гладью.
- Вылазь-ка, телохранительница. Поговорить надоть.
Смутно угадывавшаяся в предрассветном сумраке старческая фигура, появилась на берегу словно из-под земли.
Несколькими гребками я покрыла разделявшее нас расстояние и, выйдя на призывно белеющий песок, поспешно натянула одежду прямо на мокрое тело. Щеголять наготой перед бабой Степой хотелось еще меньше, чем перед Зацепиным или Чинаровым.
- Только не надо этих деревенских штучек, - прошипела я, прервав напряженное молчание. - "Вылазь-ка", "надоть"… Женщина, которая была секретарем-переводчиком штандартенфюрера СС, как минимум, закончила среднюю школу.
- Не хочешь "надоть" - не надо, - Степанида Егоровна неестественно выпрямилась, будто проглотила немецкий стек. - Это у меня с лагеря осталось. Там один охранник из деревенских десять лет мне голову этим "надоть" морочил.
- Только не давите мне на жалость, - пробормотала я. - И держитесь от меня подальше.
Почему я выплюнула эти слова с лицо седой морщинистой женщине двадцать лет платившей за возможно вынужденный или опрометчивый шаг, так и осталось для меня загадкой. Ведь полвека с тех пор прошло. И даже больше. Сегодня нас предают и продают на каждом шагу, я прекрасно знаю об этом и никогда так остро не реагирую. Но теперь…
Может быть, мой презрительный прищур и дрожащий голос - отзвук самого обычного страха потерять то святое, что еще осталось в душе, - веру? В преданность и дружу, в героизм отцов и дедов, в силу духа и вечную любовь? Может быть. Я не успела разобраться. Потому что баба Степа опять заговорила.
- Ошибаешься, девонька. И в том, что на жалость я давлю. И в том, что переводчицей была. Герр Отто прекрасно говорил по-русски. Я только печатала и стенографировала. И даже не спала с ним, если тебе интересно. Овчаркой меня звали, но немецкой подстилкой - никогда. Мальчиков он любил, герр Отто, и весь Ухабов об этом знал. Его потому и услали на Восточный фронт. Чтобы глаза начальству не мозолил. Не жаловали таких в рейхе.
- Для чего вы мне все это рассказываете? - взбрыкнула я, избавившись от оцепенения, вызванного ее странно зазвеневшим голосом. - Мне это не интересно! Мне плевать! У меня своих проблем выше крыши, и на ваши я размениваться не собираюсь. Спокойной ночи! То есть утра. Пойду досыпать. Как минимум два часа у меня есть.
- Спи, милая. Спи, родная, - голос Егоровны снова изменился. Теперь в нем отчетливо слышалась материнская ласка. Так могла бы говорить мать, склонившаяся над мертвым телом любимой дочери. На всякий случай я осторожно сделала два шага назад и в сторону, чтобы не попадать в поле зрения ее бесцельно блуждающего взгляда.
- Он вернется, мой долгожданный. Обязательно вернется. А я дождусь. Смерть с косой прогоню, а его дождусь, - бормотала Степанида Егоровна. - Не может он не вернуться. Неправильно это будет. Совсем немного осталось. Скоро, уже скоро.
Она деревянно повернулась и скрылась в непроглядном мраке медленно просыпающегося леса. Первая розоватая полоска уже пересекла темно-фиолетовое небо, но в тени укоризненно качающихся сосен еще царила первозданная тьма. Когда вторая предвестница зари прочертилась на заметно посветлевшем небосводе, я пошевелила плечами, чтобы отстала от спины пропитавшаяся водой футболка. Нечего столбом стоять, пора в чулан возвращаться. И хоть я, разумеется, не усну, но уж поваляюсь в свое удовольствие, пока суровый вожатый не крикнет свое вечное "подъем".
Тут, однако, выяснилось, что "вожатый" поднялся раньше, чем можно было предположить, и прокричал совершенно другие слова:
- Ты что делаешь, сука?!
Глядя на мчащегося ко мне разъяренного Николая, я усиленно пыталась сообразить, чем заслужила такую реакцию, пока раздавшийся за спиной шорох не заставил меня оглянуться. Из-за угла музея выворачивал здоровенный мужик, с крестьянской основательностью поливавший деревянные стены из двадцатилитровой канистры. И, судя по едкому знакомому запаху, отнюдь не водой. Пока память выдавала информацию о патологической склонности жителей ближайшей деревни к огненным потехам, ноги уже несли меня прямиком к мужику, а потом одним ударом выбили у него из рук почти опустевшую канистру.
Подоспевший Чинаров от всей вожатской души съездил заподозрившему неладное мужику снизу в челюсть. Однако в нокаут мужик падать не пожелал, а, заревев обиженно на весь лагерь: "Наших бьют!" - бросился на обидчика. Я уже совсем было собралась помочь Николаю отключить этот оживший бульдозер, но тут из кустов высыпали человек двадцать представителей современного российского крестьянства, яро размахивавших черенками от лопат. Вместе с дружным рыком из их луженых глоток несся такой перегар, что, надышавшись, впору было умереть от алкогольного отравления. Но я не умерла, а, отбив желание щелкнуть зажигалкой у еще одного поджигателя, бросилась к другому крылу дома, где все еще смотрел сладкие сны мой подопечный. При этом я что-то орала как ненормальная. Кажется, "пожар" и "атас".
Выскочивший на крыльцо Зацепин все понял, едва увидел надвигающуюся на него невменяемую толпу. Да, именно толпу. Потому что против нас троих это была настоящая толпа, и единственным разумным выходом было бегство.
- Быстрее! - я залетела в чулан и рванула за плечо хлопающего глазами Пашку. - Беги в лес! На нас деревенские поперли. Пожгут тут все к чертовой матери!..
Младший Панфилов оказался на диво сообразительным и, прыгнув босыми ногами в спортивные тапочки, выскочил в приоткрытую мной дверь.
- А вы? - неожиданно затормозил он у ближайших кустов, спиной почувствовав, что я остановилась.
- А я остаюсь, - как можно бодрее улыбнулась я. - Надо же вашему Миксеру помочь перемолоть этих… Это…
Слово не находилось, и я без долгих рассусоливаний втолкнула моего подопечного в густое переплетение колючих ветвей.
- Иди к трассе, - напутствовала я трещавшего ветками мальчишку. - Остановишь кого-нибудь и все расскажешь. Пусть милицию вызывают. Только не вздумай возвращаться, слышишь?
Конечно, он слышал. Но ничего не ответил. И было ясно даже ежу - вернется. Вот только сбегает за помощью и обязательно вернется, маленький упрямец. Черт бы побрал этот мальчишеский героизм! Подвиги им подавай! Хорошо хоть, что к его возвращение все уже закончится.
Я повернулась спиной к сулившему покой и безопасность лесу и шагнула. Мама дорогая, что я делаю?
"Что ты делаешь, Ника? - где-то внутри спросил голос, очень похожий на мамин. - Это совершенно не твое дело". Шаг. "Твое дело - охрана подопечного, - вторил голос Гарика Аветисяна, председателя нашей ассоциации. - Ты же телохранитель, а не спасающий всех Бэтмен!". Еще шаг. "Озверевшая толпа - это страшно, - пропыхтела трубкой моя прабабушка-цыганка, которую я никогда не видела, - Я помню". Маленький шажок. "Их ненависть можно понять. Классовую вражду еще никто не отменял", - внес свою лепту голос прадеда - одного из Красных латышских стрелков сделавших нам революцию. Полшага. "Тебе не справиться одной, - хрипловатый голос Виталия Немова прозвучал как наяву. - Я был твоим первым учителем. Я знаю". "Если с тобой что-нибудь случится, я от этой деревни камня на камне не оставлю!" - отозвался эхом Павел Челноков. - "Остановись, Ника. Иначе я никогда себе не прощу…" И я остановилась.
Я неподвижно застыла за музеем, вдыхая дурманящий запах бензина, вслушиваясь в матюги пьяных мужиков, и не знала что делать. Мои голоса бубнили на все лады, но, когда из дальней избы до меня не донесся пронзительный девичий визг, разом замолчали. А потом… Потом хором крикнули "Бей!".
И я ударила. Короткие секунды, ушедшие на то, чтобы очутиться возле избы, вместили в себя очень много. И доведенную до автоматизма "разгонку", и сочинение собственного некролога. Я уже выворачивала из-за угла, когда визг вжавшейся в деревянный сруб Нади, конопатой тринадцатилетней девчонки с накрученными на бигуди волосами, повторился. На нее медленно и потому еще более жутко надвигался тот самый бугай, которого не смог свалить Николай Чинаров, несмотря на всю свою десантную подготовку. А вокруг замыкали полукольцо дико гогочущие мужики, подзадоривая своего предводителя.
Дрожащая от напряжения пружина, до отказа сжавшаяся во мне, на миг замерла, чтобы тут же распрямиться, сметая на своем пути любые препятствия. Двое или трое мужиков разлетелись в разные стороны, а их вожак так и не успел сообразить, почему рука его вдруг сочно треснула, выставляя напоказ обломки кости. Рев бугая услышали, наверное, даже в Ухабове, и мне, с детства не выносившей громких звуков, пришлось успокоить его ударом в висок.
Мужик упал как подкошенный, и прежде чем на меня накинулись его товарищи по классовой борьбе, я успела разглядеть неподалеку остальных налетчиков, упоенно пинавших два слабо шевелящихся тела. Наверное, очень скоро я тоже лягу на эту выгоревшую от жары траву и смогу только безмолвно дергаться в ответ на очередной злорадный пинок, но пока я еще на ногах…
Очень может быть, что в то пропахшее бензином утро я действительно показала все, на что была способна. И даже чуточку больше. Потому что когда выдалась малая передышка, и я сумела немного перевести дух, обводя побоище правым, еще открывающимся глазом, - оказалось, что желающих пообщаться со мной сильно поубавилось. Маты вперемешку со стонами доносились из-за основательно поредевшего живого полукруга, куда сумели уползти некоторые мои противники. Остальные неподвижно лежали тут же, затрудняя своим подельникам доступ к моему покачивающемуся от усталости телу. Похоже из двенадцати человек на ногах осталось ровно половина. Выходит пять-ноль в мою пользу. Неплохо. Очень даже неплохо. Пожалуй, даже Немов остался бы доволен моими достижениями. Жаль только, что я не смогу ему о них рассказать. Потому что еще шестеро деревенских, оставив на время игру в футбол, где вместо мяча - живое человеческое тело, поспешили на помощь своим соратникам.