В конверте были исписанные с двух сторон крупным почерком листы серой бумаги. Безымянный автор сообщал "родной рабоче-крестьянской милиции, что Василий Гаврилович Пружников", известный в уголовно-бандитском обществе многих городов и поселков РСФСР, прикрывшись прозрачной личиной лживого раскаяния и высоких шоферских обязанностей, "скрытно продолжает наносить неистребимый вред личностному имуществу советских граждан". Пружников обвинялся в многочисленных кражах по месту своего жительства (систематическое хищение картошки у соседей, тайный "отлив" керосина, кража продовольственных карточек), а также в "классово заостренном хулиганстве" и "кухонном бандитизме"…
От анонимки за версту разило квартирной склокой. И если бы не абзац, на который обратил внимание Цатуров, ее бы похоронили в архиве.
Цатуров отчеркнул несколько фраз, посвященных обвинению Пружникова в краже у управляющего трестом товарища Шамрая "часов и других неимоверных ценностей". Именно поэтому письмо и оказалось у меня.
Георгий Цатуров, прозванный в отделе Дружба Народов (Фрейман как-то сказал, что у него армянский акцент, украинская веселость, еврейские глаза и грузинский темперамент), умел внимательно читать почту. Впрочем, он хорошо умел и многое другое: поддерживать приятельские отношения со всеми сотрудниками, начиная от уборщицы и кончая начальником ГУРКМ, доставать дефицитные вещи для жен наших работников, острить, петь под гитару.
Цатуров относился к весьма любопытному племени псевдобездельников. В отличие от "деловых бездельников", с которыми я частенько сталкивался в различных учреждениях, Цатуров как будто никогда не был загружен работой. Телефон в его кабинете не сотрясал своими звонками стен, здесь никогда не толпился народ, письменный стол не был завален бумагами, а самого Цатурова я чаще всего заставал за его любимым занятием - изучением объявлений в газете об изменении фамилий.
Иногда Цатуров, к ужасу своего непосредственного начальника и Алеши Поповича, в разгар рабочего дня, когда другие сотрудники, словно загнанные лошади, носились в мыле в своих кабинетах, отправлялся в Красный уголок потренироваться на биллиарде. ("Меткий глаз, твердая рука. Сегодня биллиардист - завтра артиллерист".)
Казалось, другого такого лоботряса и бездельника - не найти.
Но… странное дело: у Цатурова постоянно оказывались лучшие по отделению результаты. Раскрываемость краж доходила у него до 96–98 процентов. Цифры, прямо скажем, небывалые. В 1932 году Дружба Народов раскрыл нашумевшую кражу в универмаге на полтора миллиона рублей. В 1933-м вытянул три безнадежных дела, а в 1934-м его заслуги были отмечены в приказе наркома, а начальник ГУРКМ вручил ему именное оружие.
Нет. Цатуров не был бездельником. Но когда и как он ухитрялся работать, для меня загадка и до сих пор…
С декабря прошлого года, когда тяжело заболел начальник четвертого отделения, Георгий временно исполнял его обязанности. Взявшись за "горелое дело", я решил прибегнуть к его помощи. Георгий, любивший чувствовать себя жертвой собственной доброты и не чуждый тщеславия - "раньше все дороги в Рим вели, а теперь - к Цатурову", - охотно согласился.
- Все правильно, душа моя, - одобрил он. - Как говорят на Кавказе, чтоб одна дверь открылась, надо в семь постучать. Помогу.
И он помог. Анонимка была уже вторым "подарком", полученным мною от Цатурова. За два дня до этого его сотрудники обнаружили в скупочном магазине на Кузнецком мосту две пары часов и портсигар, на которых легко было заметить следы стертых надписей. Завхоз треста, которым руководил Шамрай, опознал вещи, предназначавшиеся для вручения служащим.
Совпали и номера часов. Допрошенный нами приемщик магазина сказал, что часы и портсигар продал рыжеволосый человек средних лет (паспорта у неизвестного он, вопреки существующим правилам, не потребовал).
Когда Цатуров, вручая мне конверт, вкратце пересказал содержание письма, я закинул удочку насчет его дальнейшего сотрудничества. Георгий энтузиазма не высказал…
- Знаешь, как в таких случаях говорят на Кавказе?
- Знаю, - сказал я. - Стой позади кусающего, но впереди лягающего…
- Ты что, на Кавказе бывал?
- Никогда в жизни.
- Значит, так же, как и я, - отметил Георгий. - А откуда такая эрудиция?
- Из сборника пословиц и поговорок.
- Этого? - Цатуров показал мне книгу.
- Нет. У меня второе, дополненное издание. В два раза толще.
Глаза Георгия зажглись завистью.
- Давай так, - сказал Цатуров, - я тебе собираю сведения об анонимщике и "кухонном бандите", а ты мне даришь сборник и забываешь про пословицы.
- Когда сделаешь?
- Завтра утром.
На этом мы и расстались.
Сроки, конечно, были сжатыми, но я верил в оперативные способности Цатурова.
Что же он выяснил за это время? Я отложил в сторону конверт с анонимкой и позвонил Цатурову.
- Навели справки?
- Навел, - откликнулся он. - Принес сборник?
- Принес.
- Тогда заходи. Гостем будешь…
14
Цатуров полистал сборник пословиц, сравнил его со своим и нашел, что моя книжка не в два, а всего в полтора раза толще. Но он человек не мелочный и всегда расплачивается с лихвой.
"Лихва", надо признать, была достаточно интересной. Цатуров не только собрал некоторые сведения о Пружникове, но и установил автора анонимного письма. Им оказалась соседка Пружникова Зинаида Игошина, курьер районного "Общества пролетарского туризма".
Через час-полтора Игошину доставили ко мне. Это была тощая желтолицая гражданка со скверным характером.
Всего за каких-нибудь полчаса я досконально узнал, как Пружников похитил лампочку в коридоре, как подливал воду в бидон с керосином младшему делопроизводителю страхкассы Марии Сократовне Певзнер и оскорблял неположенными словами всеми уважаемого пенсионера Серафима Митрофановича Баскакова…
На мой вопрос, могут ли соседи подтвердить ее обвинения, она ответила крайне неопределенно… И действительно, постепенно стало выясняться, что всеми уважаемый пенсионер, строго между нами, тоже порядочный подлец. Поэтому, естественно, Баскаков не подтвердит ее слов: всем известно, что рука руку моет и обе остаются чистыми. Что же касается Марии Сократовны, то посудите сами: дети уже взрослые, вот-вот бабушкой станет, а губы мажет. И, думаете, для чего? Падка на мужчин, ох падка! А Васька - что есть, то есть: мужчина справный, в соку. Пятипудовые гири ворочает, шея, как у бугая. И должность ответственная - шофер легковой при тресте. Вот вам и композиция: он ей - воду в керосин для смеху, а она ему всякие фигли-мигли, аханьки да хаханьки. Во всем его покрывает! Вот часы, к примеру… Спер, как пить дать спер, а она, Сократовна, врет, что начальник ему за службу подарил, что сама самолично надпись на них видела. Ну, начисто бесстыжая.
После беседы с Игошиной голова у меня гудела царь-колоколом, но, действуя по принципу "куй железо, пока горячо", я занялся Марией Сократовной, полнотелой и томной дамой, которая и впрямь была излишне кокетливой для своего возраста.
Дав сжатую, но достаточно полную характеристику Игошиной, Мария Сократовна заявила, что о Васе - она называла Пружникова только по имени - она не может сказать ничего, кроме хорошего, и если Вася был судим за какие-то проступки, то это роковая случайность. Кстати, недавно она смотрела в реалистическом театре очень хорошую пьесу известного драматурга, - как же его фамилия? - так в ней замечательно показано, как бандиты по-ударному работали на Беломорканале. Даже такой босяк, как Костя-капитан, и тот стал работать. А почему? Потому, что изменились социальные условия, и в него поверили.
А Вася, если мне угодно знать, не бандит, нет. И если бы Вася уступил домогательствам Зинаиды, чего, к счастью, никогда не случится, то та бы перестала писать на него кляузы. Вне всякого сомнения! И Мария Сократовна, если бы не ее природное целомудрие, многое могла бы рассказать о Зинаиде. Нет, пусть я на это не рассчитываю. Сплетничают люди, у которых больше ничего нет в жизни, а она, Мария Сократовна Певзнер, работает делопроизводителем в страхкассе, имеет общественные нагрузки, учится обращаться с противогазом и посещает лекции по международному положению. Она в курсе итало-абиссинского конфликта, плебисцита в Саарской области и ситуации в Астурии… Кстати, что я думаю относительно переговоров о КВЖД?
Я сказал, что самостоятельной точки зрения по этому вопросу у меня нет, и я целиком солидаризируюсь с мнением Наркоминдела.
Воспользовавшись паузой, я напомнил Марии Сократовне, что она забыла ответить на поставленные вопросы. После этого разговор вновь завертелся вокруг мест общего пользования, бидонов с керосином, лампочки, таинственно исчезнувшей из коридора, и, само собой понятно, Василия Пружникова. Но при всей своей словоохотливости Певзнер ни словом не обмолвилась о часах. Когда же я сказал, что к Пружникову на работе хорошо относятся и, кажется, даже премировали часами, она насторожилась. Да, Васю ценят и ему хотели подарить часы. Но разве я не знаю про эту кошмарную историю?
Я изобразил недоумение. Какую историю?
Ну как же! На управляющего трестом напали разбойники. Разбойники? Да, разбойники. И странно, что милиция не знает. Очень странно!
Да, Васе не повезло. Он, к сожалению, не получил заслуженных им часов.
Я процитировал показания Игошиной, но Певзнер продолжала стоять на своем: никаких часов у Пружникова не было и нет. А верить кляузнице, которая не постеснялась приписать Васе хищение лампочки в коридоре, которую на глазах у соседей вывернул и унес к себе в комнату Серафим Митрофанович…
Можно было, конечно, провести очную ставку. Но, учитывая характер и взаимоотношения соседей, я решил пока от этого воздержаться и предварительно побеседовать с Пружниковым, который уже дожидался своей очереди в соседней комнате.
В отличие от допрошенных мною женщин Пружников был совсем не словоохотлив. Впрочем, неожиданный вызов в милицию редко у кого вызывает радость, тем более Пружников некогда имел три привода и судимость.
- Зинка расстаралась? - спросил он.
У меня не было никаких оснований покрывать Игошину, и я подтвердил его предположения.
- Вот стерва! - с чувством сказал Пружников, и его мускулы взбугрились под косовороткой. - Пакостная баба, гражданка в смысле.
- Ну, если бы вы лучше себя вели, то на вас бы, наверно, не писали заявлений… Зачем вам, например, лампочку потребовалось выкручивать или на кухне безобразничать? Разве нельзя по-человечески жить - тихо, без скандалов?
- С Зинкой нельзя, - убежденно сказал Пружников. - С кем можно, а с ней нельзя. Это я вам точно и ответственно докладываю. Нельзя с ней без скандалов. Печень не позволяет. Я со всякой божьей тварью уживусь - с мышкой, с тараканом, с клопом каким, а с Зинкой невмоготу. Не гражданка, а яд крысиный, клопомор…
О своих взаимоотношениях с соседями и квартирных дрязгах он говорил с ухмылкой, давая мне понять, что все это не стоит и выеденного яйца. Тон был грубоватый, однако Пружников вначале тщательно избегал блатных слов и выражений. Но когда мне стало все трудней придумывать вопросы и я начал повторяться, Пружников неожиданно сказал:
- Не надоело, гражданин начальник, гондольеру заправлять? Я три года отбухал, и чалку ломал, и в голядке играл… Кой-чего понимаю.
- Загадками говорите.
- Какие уж тут загадки. Нет загадок. В "уголок" из-за сортира не таскают. И начальники с ромбами из-за сортира не допрашивают. Чего глаза-то застилать? Коли надо что, так выкладывайте. Я шофер, мне баранку крутить надо. Чего же зря в милиции прохлаждаться?
- Ну что же, все правильно, - согласился я и спросил: - Где часы?
- Какие часы?
- Те, что Игошина у вас видела.
- Ах, вон что! Сильно… - Он отшатнулся от стола, тихо присвистнул: - Ну и стерва! - Поперхнувшись словами, спросил: - Пружникова, значит, заместо одеяла? Дело прикрыть требуется?
- Отвечайте по существу, Пружников.
- А где тут существо? Где? Не пойдет, гражданин начальник. Уважение уважением, а не пойдет. Хулиганство - туда-сюда, а это не пойдет: на "красненькую" я не согласный. С меня трояка вот так хватило! Сыт, больше не требуется.
Лицо Пружникова побагровело, и я ему повторил, что с него вполне достаточно отбытого "трояка" и на "красненькую" он совершенно не претендует…
- Вы отрицаете, что у вас есть часы?
- Начисто.
- А чем вы объясняете показания Игошиной? Ведь она утверждает, что дважды видела у вас часы.
- А она намедни утверждала, что трижды видела у вас царскую корону, кепку Мономаха в смысле, - огрызнулся Пружников. - Эта стерва что хошь наплетет…
- Выбирайте выражения, - посоветовал я.
- Да нешто дело в выражениях? - Он рванул хорошо отработанным жестом косоворотку на груди. Градом посыпались на пол перламутровые пуговички.
- Только давайте без этого, - попросил я. - Уже не модно. Устарело, знаете ли…
Он не без любопытства покосился на меня, немного подумав, собрал с пола пуговицы, засунул их в карман, нехотя улыбнулся:
- На кой мне та мода, ежели я полноправный гражданин?
- Так как же записывать будем относительно часов, полноправный гражданин?
- А так и записывайте: гражданин Пружников на допросе в уголовном розыске показал, что гражданка Игошина нахально оклеветала вышепоименованного честного гражданина. Гражданин Пружников не совершал бандитского акта на гражданина Шамрая.
- Стоп, - сказал я.
- Чего "стоп"?
- При чем тут Шамрай?
- При том самом.
- Я не говорил о нем.
- Что с того, что не говорил? Слухами земля полнится…
- Какими слухами?
- Разными…
- А все же?
- Не тот крючок и не на ту рыбку забрасываете, гражданин начальник, - сказал Пружников. - Зря стараетесь. Невелик крючок - да тухлый червячок. Хотел бы сшамать, да нечем амать…
- Складно, - одобрил я. - Не Пушкин, но складно.
- Да уж стараемся…
- А если мы все-таки найдем часы?
- Ищите. Коли найдете - ваша фортуна.
И фортуна оказалась нашей: тщательно обыскивая комнату Пружникова, мы обнаружили в матрасе часы, о которых говорила Игошина. На задней крышке часов имелись следы спиленной надписи "Тов. Пружникову…"
15
"За три года и школьная собака научится стихами лаять", - сказал Цатуров, узнав про часы.
Очередная поговорка, почерпнутая Георгием из второго издания восточной мудрости, не имела абсолютно никакого отношения ни к "горелому делу", ни к Пружникову. Но она нравилась Цатурову. Настолько нравилась, что он ее беспрерывно цитировал, само собой разумеется, чаще всего не к месту. Его отношение к результатам обыска определялось не поговоркой, а интонацией, в которой чувствовалось авторское удовлетворение. Как-никак, а его "подарки" помогли подвести наконец черту под делом, которое набило всем оскомину. Дознание, понятно, не окончено, но, судя по всему, преступник найден, а это - главное. Что ни говори, а обнаруженные в матрасе часы - не догадка, не предположение, а вещественное доказательство, весомое, осязаемое, оформленное протоколом и скрепленное подписями понятых.
И, встретив меня в буфете, он спросил, у кого Пружников раздобыл револьвер.
- Нет револьвера.
- Нет, так будет, - сказал Цатуров.
- Не уверен.
- Почему не уверен? Обязательно найдешь, - утешил Георгий. - Нажми немного на Васю, и все будет в ажуре.
Но я не собирался "нажимать на Васю". Я вообще не любитель "нажимать", а в данном случае "нажим" представлялся бессмыслицей. В отличие от Цатурова я не верил в виновность Пружникова. И дело было, конечно, не в интуиции, не в том, что новые обстоятельства не укладывались пока в мою версию, основанную на прощупывании "болевых точек" Шамрая и допросах его бывшей секретарши Юлии Сергеевны Зайковой, жены Ивана Николаевича Зайкова, отбывающего свой срок. Просто Пружников в силу ряда обстоятельств не мог совершить нападения на Шамрая.
Когда я вторично допрашивал его, он сказал:
- Вот вы все правды требуете… А правда-то теперя ни к чему…
- Правда всегда к чему, - возразил я.
- Это вы так, гражданин начальник, для форсу… Раз соврал - во второй не поверят. Сглотнул крючок, чего там… Да и правда-то больше на вранье похожа… Вот Зинке-то будет радость, когда за решетку угожу!
Действительно, его объяснения выглядели неправдоподобно. Пружников утверждал, что найденные нами часы кто-то опустил в почтовый ящик. ("Щель там, что не только часы - свиной окорок пролезет!") Часы, упакованные в плоскую картонную коробочку, находились в синем конверте, на котором было написано: "Пружникову В. Г. Лично". Конверт достала из ящика Мария Сократовна и тут же ему отдала. Дату Пружников не помнил. Но случилось это через несколько дней после того, как по тресту поползли слухи о нападении на дачу управляющего. Поэтому Пружников, получив конверт, страшно перепугался и хотел вначале выбросить часы в мусорный ящик, но потом раздумал и оставил у себя.
- Бимбер-то в премию, верно? - говорил он, ерзая на стуле. - За труды мои ударные после перековки. Обидно же в мусорку. И Машка-милашка - гражданка Певзнер в смысле - отговаривала. Ты, говорит, Вася, и думать оставь сам себе такую пакость пакостничать. Про парня одного, Геракл по кличке, рассказала, как он из всяких переделок выходил. И ты, говорит, выйдешь… А я вот и вышел прямым ходом в угрозыск… Ежели бы я знал, что Зинка такое вытворит, я бы без жалости кинул. Чего из-за бимбера жизнь молодую губить… Но я же не знал, что на "красненькую" иду, что самолично шею в петлю просовываю…
Рассказанное Пружниковым было фантастично, неправдоподобно, но… убедительно, хотя бы потому, что придумать можно было что-либо и получше.
Короче говоря, я занялся тщательной проверкой его показаний и убедился, что Пружников не врал.
Во-первых, все им рассказанное (вплоть до Геракла) подтвердила Певзнер. Во-вторых, оказалось, что с 23 по 26 октября 1934 года он находился в командировке под Калугой, в подшефном колхозе. А в-третьих, когда мы опрашивали жильцов дома, где жил Пружников, пенсионерка Грибанова сообщила сведения, которые не могли не привлечь внимания.
Незадолго до ноябрьских праздников, когда Грибанова возвращалась домой из коммерческого магазина (посещение такого магазина было для нее запоминающимся событием: она ждала в гости племянника из Ленинграда), к ней во дворе ("Вот тут, рядом с клумбой…") подошел человек и спросил, где находится двадцать девятая квартира. Грибанова не смогла ему ответить, так как проходило "упорядочение нумерации" и на дверях менялись таблички с номерами. Поэтому она спросила, кто именно ему нужен. Гражданин сказал, что он разыскивает Василия Пружникова. Приметы незнакомца совпадали с приметами того, кто сдал в скупочную две пары часов и портсигар, - средних лет, рыжеватый, "одет не то чтобы уж очень хорошо, но и не оборвыш - чисто одет. А на голове шапка такая, круглая…". По словам Грибановой, она проводила спрашивающего к бывшей двадцать девятой квартире, и тот на ее глазах опустил в почтовый ящик какой-то конверт.