* * *
Профессор Караянов, как отметила про себя Светлана, был мужчина со следами былой красоты на лице. Хотя, кажется, так принято характеризовать женщин. Ах, какая разница, красота-то все равно былая. Высокий, худощавый, подвижный и нервный, наверное, не лишенный остатков прежнего обаяния. Но, честное слово, ничего такого, из-за чего в нем можно было бы увязнуть, как муха в варенье.
- Вы сестра Ольги, если я правильно понял. - В голосе не улавливалось признаков чего-либо демонического.
- Да, я сестра Ольги, - отчеканила Светлана, без приглашения усаживаясь на стул.
- Очевидно, что-то случилось? - Он прищурил свои по-молодому яркие и живые глаза. Неужто проверял на ней свои чары, старый сердцеед?
- Случилось нечто скверное, к чему, как мне кажется, вы имеете самое непосредственное отношение.
- Вы о вчерашнем? - Он усмехнулся. - Не думал, что Ольга назначит вас своим адвокатом. Раньше она как будто в адвокатах не нуждалась.
"Боже, да он думает, что я сюда пожаловала из-за их с Ольгой постельных дел! - подумала Светлана. - И, кажется, нисколько этим не смущается. Ну и типчик!"
- Никакой я не адвокат. Надеюсь, вы заметили, что Ольга сегодня не явилась полоскать колбы после ваших великих открытий? Так вот, я пришла объяснить вам, почему она так поступила.
"А если она еще когда-нибудь прискачет сюда снова, я придушу ее собственными руками", - мысленно продолжила она.
- Ну так почему она не пришла? - поторопил ее профессор.
- У нее пропала дочь. Надеюсь, вы в курсе, что у Ольги есть дочь?
Какое-то время профессор молчал, и вовсе не потому, что он был тугодумом, просто недоумевал, какое отношение это может иметь к нему.
- Пропала? - уточнил он только для того, чтобы заполнить паузу.
- Да, она не вернулась домой вчера, ее нет до сих пор. Зато у меня есть основания подозревать, что вчера около шести вечера с ней о чем-то беседовала ваша собственная дочь, которая ранее грозилась воздействовать на Ольгу через Катю. Этого, надеюсь, вы не станете отрицать? - Светлана старательно подбирала слова, стараясь, чтобы они прозвучали достаточно весомо.
У профессора сначала задрожали губы, потом голова, потом он весь обмяк и опустился на стул. При этом он уже выглядел на все свои без малого шестьдесят, словом, как должен выглядеть почтенный отец взрослой дочери.
- Не может быть, - пробормотал он, не отрывая взгляда от пола. - Вероника, конечно, взбалмошная и импульсивная, но, уверяю вас, ничего подобного она сделать не могла.
"Могла, могла, если ты сразу принялся оправдываться, иначе бы ты попросту сразу поднял меня на смех. Я прекрасно понимаю тебя, дружок", - тут же мысленно заключила Светлана.
Примерно так она все ему и изложила, разумеется, опустив эпитеты, а также добавив для вящей убедительности:
- Думаю, милиция с этим быстро разберется.
Караянов энергично замахал руками, будто на него напал целый рой пчел:
- Умоляю, никакой милиции… Я ученый с мировым именем и… обвинения в киднеппинге… Это совершенно ни к чему. Я сам поговорю с дочерью и все выясню, хотя я уверен, что она здесь совершенно ни при чем. Я немедленно поговорю с ней и сообщу вам о том, что узнаю. Но еще раз повторяю: она здесь совершенно ни при чем… Вероника может угрожать, устраивать скандалы, но на такие вещи она не способна. Да и куда бы она могла спрятать девочку?
Кажется, он сам себя уговаривал. Наверняка на сердце у него было неспокойно, его мучили скверные предчувствия.
- Даю вам слово, я серьезно с ней поговорю.
- Надеюсь, что она все расскажет.
В душе Светлана по-прежнему не верила, что профессорская дочка могла что-нибудь сделать с Катей, но наговорить ей каких-нибудь гадостей - на это она уж точно была способна. Так или иначе, она последней ее видела, и этого нельзя было не учитывать.
Профессор взглянул на часы:
- Извините, мне нужно проверить показания приборов.
Он скрылся за перегородкой, что, очевидно, следовало понимать как намек: гостья засиделась.
Светлана встала, напоследок окинув взглядом кабинет Караянова, который представлял собой отгороженный высокими стеллажами закуток лаборатории. Выходит, именно здесь, среди колб и реторт, и протекал Ольгин роман?
Внезапно взгляд Светланы привлекла фотография в рамке на столе профессора. Собственно, она мозолила ей глаза в течение всего разговора, эта повернутая к ней тыльной картонной стороной фотография. Теперь Светлане представилась возможность ее рассмотреть. Она взяла фотографию в руки.
Снимок, судя по всему, был относительно недавним и в ярких кодаковских красках изображал профессорское семейство полным составом на отдыхе: самого Караянова в пестрой гавайской рубахе, его жену, дородную ухоженную даму в соломенной шляпе, и великовозрастных отпрысков почтенной фамилии - сына, смазливого брюнета лет тридцати, и дочь, этакую белокурую пышногрудую Зизи.
Светлана без колебания положила фотографию в сумочку и удалилась по-английски, не прощаясь.
Глава 9
На языке родных осин
Осточертело, осто… и так далее из того же ряда. В общем, это еще были самые нейтральные выражения. Уж что другое, а мастерски изъясняться "на языке родных осин" Ремезов умел. Самое удивительное, еще каких-то пять лет назад он не только не слыл отъявленным матерщинником, но даже в отдаленной перспективе не собирался им становиться. А грубое слово, услышанное на улице, резало ему слух. А потом, черт, что случилось потом? А то, что нормативная лексика даже такого великого и могучего языка, как язык Пушкина и Толстого, оказалась неспособной отразить все многообразие его, Ремезова, отношения как к отдельным явлениям действительности, так и к жизни в целом. Неожиданно для самого себя он начал получать кайф от ядреных словечек, коротких и хлестких, услужливо заполняющих прежние пустоты. Скажите на милость, разве он обошелся бы приемлемыми эпитетами в сегодняшнем конкретном случае, не будь у него возможности воспользоваться "лучшими" достижениями русской лексики?
Ремезов приоткрыл форточку и закурил, стоя у окна. Обычно он не курил в квартире, но сегодня позволил себе полную расслабуху. После случившегося утром он чувствовал себя оплеванным с ног до головы. Поначалу все шло нормально: получил добро на проверку одной крайне подозрительной квартирки, тем более была предварительная наводка. Визит оперативников оказался более чем результативным: на хате застукали тепленькими веселую компанию наркоманов, в большинстве своем находящихся в полной отключке или где-то на пути к ней. Кстати, мизансцена была та еще, прямо как в дурацком боевике расцвета перестройки, когда наконец разрешили показывать "чернуху". Заблеванные комнаты, запахи, от которых аллергик Шестопалов сразу зашелся в кашле, чад на кухне. По-видимому, наскоро готовили какую-то "дурь". Восемь разнополых существ валялись в разнообразных видах и позах, кто на грязных топчанах, кто на полу. Быстро провели обыск и обнаружили больше десятка использованных - и, похоже, неоднократно - одноразовых шприцев, два пакетика белого порошка, а самое главное - в сумочке полуголой девицы заряженный "Макаров".
Девица лежала на полу, раскинувшись, словно на пляже, мычала нечто нечленораздельное, остальные тоже не могли двух слов связать. Одним словом, пришлось всех грузить, как дрова, и везти в отделение. Оставив задержанных очухиваться в прохладной атмосфере, с тем чтобы утром можно было приступать к допросу и выяснению личностей, он отправился домой немного поспать. А придя на службу, узнал, что всех восьмерых в то время, пока его не было, отпустили по причине "отсутствия оснований для содержания под стражей". Вот такой дурдом, ни много ни мало.
Ремезов, конечно, пришел в полнейшую ярость, просто-таки рвал и метал, а заместитель начальника ссылался на УК - в этой области он был непревзойденный дока, особенно по части превращения закона в дышло. Он так складно излагал, что, не будь Ремезов тертым калачом, глядишь, и убедил бы. Зама не смущал даже найденный "Макаров":
- Сначала проверим отпечатки и что за ним числится, а девушка пока побудет дома - никуда не денется.
Разумеется, Ремезов сразу все просек: девчонка оказалась не из простых - дочь владельца крупной фирмы "Квик" Костецкого, и потому в ход запускался известный механизм под кодовым названием "Ворон ворону". Дело обычное, с подобным он сталкивался уже не однажды, и каждый раз этот отлаженный механизм срабатывал помимо его, Ремезова, воли. Ему говорили: "Молодец, отлично потрудился, теперь отдыхай с чувством исполненного долга. Родина тебя не забудет, а дальше мы уж сами разберемся". Потом за его спиной преспокойненько разваливали дело с помощью нехитрых трюков. Тут и бесконечное затягивание, и отказ от проведения необходимых экспертиз, и "потеря" документов и прочее. По этой причине мысли об уходе из органов посещали его все чаще.
Сегодня он таки не удержался - взял и накатал заявление, которое полковник разорвал, обозвав Ремезова непечатным словом (по этой части он тоже был мастак). Ремезов, не моргнув глазом, написал еще одно заявление, тогда начальство призадумалось, зачесало лысину, образовавшуюся в результате длительного ношения форменной фуражки, и предложило для начала отдохнуть, тем более что свой последний отпуск он до конца так и не догулял.
- Через две недели все равно подпишете заявление, - злорадно заметил Ремезов.
- Ну и подпишу! - взорвалось начальство. - Что тогда будешь делать, что ты еще умеешь?
- Пойду в частные детективы, - зачем-то брякнул Ремезов и громко хлопнул дверью.
Насчет частного детектива Ремезов, конечно, сильно загнул, зато возможностей для того, чтобы пристроиться и обеспечить себе безбедное существование, имелось предостаточно. Разные фирмы и фирмочки плодились, как грибы после дождя, и все норовили обзавестись охраной и службой безопасности.
Давясь табачным дымом, он сам себя убеждал:
- А что, старик, там тебя, конечно, будут регулярно иметь, но, по крайней мере, в открытую и по взаимному соглашению. Опять же и платят не в пример больше, хотя романтики меньше.
О романтике он вспомнил не случайно, имелся такой грех у него за душой по молодости, когда он только пришел в органы. Сказывалось обостренное чувство справедливости, детский восторг от бессмертного сериала "Следствие ведут знатоки", а может, и нечто другое. Теперь без разницы - романтика была, да вся вышла.
Вот так он совершенно неожиданно для самого себя в одночасье стал свободным человеком, со всеми вытекающими отсюда проблемами. Главная - куда девать образовавшееся время? Месяц-другой назад он бы использовал его для налаживания личной жизни. Теперь же - так совпало - и налаживать было нечего. Вспыхнувший было интерес к женщине, с которой он познакомился в дружеской компании (у него было подозрение, что их встреча произошла не случайно, а в соответствии с планом, заранее разработанным женой его приятеля), как-то сам собой пропал. Наверное, думал он, ничего путного из этого так или иначе не получилось бы, если он уже три недели ничего о ней не знал и не стремился узнать. Как раз столько времени прошло с тех пор, как она звонила ему в последний раз, а он сослался на занятость и пообещал ей перезвонить, да так и не собрался, в глубине души сознавая - незачем. Она тоже больше не подавала о себе вестей, ибо была женщиной умной, воспитанной в старых традициях и обремененной такой разорительной роскошью, как чувство собственного достоинства. Всем известно, старых холостяков, подобных Ремезову, нужно энергично брать в оборот, а она желала, чтобы брали ее.
Вспомнив про нее, Ремезов поморщился и подсыпал соли на свежие раны:
- Вот и сиди теперь, старый барбос, и хлопай ушами. Тебе осталось последнее удовольствие - выкусывать собственных блох.
"Выкусывание блох" грозило затянуться, и он с тайной тоской посматривал на телефон. Ну хоть бы какая-нибудь сволочь позвонила, вспомнила про друга Валерку, а еще лучше притащилась с бутылкой водки. Ладно, можно и без бутылки, он бы сам сгонял в гастроном. Желание "принять на грудь" постепенно все отчетливее выкристаллизовывалось из сомнений, разочарований и неприятностей незадавшегося дня, но не пить же в одиночестве? Во-первых, он не алкоголик, а во-вторых, не бирюк. Кроме того, для чего еще существуют приятели, если разок в месяц совместно под неспешные разговоры и легкий матерок не раздавить бутылку?
Слава Богу, что-то там все-таки произошло, в сферах, ответственных за высшую справедливость, ибо телефон слабо и робко звякнул. Звякнул и замолчал, у Ремезова засосало под ложечкой: неужели просто ошиблись и положили трубку? Но тут телефон раззвонился как оглашенный, на радость хозяину.
Звонил его старый однокашник Витька Барсуков, в последнее время довольно успешно подвязавшийся на ниве журналистики, что, кстати, во многом предопределило продолжение их школьной дружбы. Они встречались практически еженедельно, когда Витька заявлялся за очередной сводкой происшествий. Несколько раз Ремезов брал Барсукова на плановые операции, после чего тот строчил удивительно бойкие репортажики. Кто бы мог подозревать в нем подобные таланты, ведь в школе он ни разу даже заметки в стенгазету не сочинил!
- Привет, - громыхнул басом Витька, - мне сказали, что ты загулял.
- Есть такое дело, - кратко подтвердил Ремезов. Распространяться по телефону ему не хотелось. Ладно бы еще за бутылкой…
- Слушай, - подозрительно бодреньким тоном начал Барсуков, - что, если я сегодня приеду к тебе в гости? Только не один, а с дамой.
- С какой еще дамой? - заподозрил недоброе Ремезов. Дама в сегодняшние его планы не входила.
- Да есть такая Светлана Коноплева из нашей редакции…
Коноплева, Коноплева, знакомая фамилия, хотя "Курьер" он не читал. Ага, вспомнил, это в связи с ней полтора месяца назад, аккурат в канун Дня милиции, отдел стоял на ушах и кипел благородным возмущением, а начальство срочно сочиняло цветистый панегирик в собственный адрес.
- Это не та, что обозвала нашу контору статистическим бюро? - уточнил он.
- Она, - упавшим голосом подтвердил Барсуков и пожаловался: - Я тогда в отпуске был, а она воспользовалась моментом и наворочала дел, до сих пор расплеваться не можем. Но вообще она девка неплохая и толковая, только чересчур горячая. Но этот недостаток, сам знаешь, с возрастом искореняется подчистую.
- Это уж точно, - согласился Ремезов: Барсуков клал, что называется, в масть. - А что ей нужно? Если интервью, то, звыняйте, ни за какие коврижки.
- Да нет, у нее несчастье - племянница пропала.
- Это тоже не по моей части, пусть топает в отделение и пишет заявление. В общем, все там объяснят. - Ремезов прекрасно знал, как обстояли дела с пропавшими - практически никак.
- Будь человеком, Ремезов, девка отличная, хоть поговорить с ней, посоветовать ты что-нибудь можешь? - слезно взмолился Витька.
Ну вот, сразу бы говорил, что это по его кобелиной части, подумал Ремезов. Любвеобильность старого приятеля была широко известна, в том числе и его собственной жене, которая смотрела на такие "полеты" с философской невозмутимостью. И Витька после каждого "виража", по его же выражению, неизменно возвращался на "базу".
- Личный интерес, что ли? - осведомился Ремезов.
Ответом послужил характерный смешок, понятный каждому бывалому мужику.
- Ну ладно, - милостиво согласился Ремезов, - тащи свою возмутительницу спокойствия. Только учти: с тебя бутылка.
- О чем говоришь! - заржал Витька.
И ржание перешло в короткие гудки.
* * *
Они пришли после шести вечера. Девка оказалась на редкость складной: длинноногая, в черных джинсах в обтяжку и простеньком свитерочке. Лицо не то чтобы красивое, но и без особых изъянов, а буде такие имелись, то, наверное, с лихвой компенсировались бы живостью выражения и какой-то особенной бесовщинкой в глазах, которую не могла замаскировать даже общая ярко выраженная подавленность. Здороваясь, она при всей своей субтильности по-мужски крепко дернула его руку и отчаянно тряхнула стрижеными белокуро-пепельными волосами.
"Однако! - не без зависти подумал Ремезов. - Неужели Витек и ее уже успел обработать?" Легкую добычу она мало напоминала.
- Коноплева, - представилась она официально и без тени смущения стала его рассматривать.
Честно говоря, это ему не понравилось, уж слишком беспардонно. Закончив осмотр и, судя по выражению ее лица, не слишком им удовлетворившись, она с не меньшей откровенностью принялась разглядывать его холостяцкое жилище. Слава Богу, если его физиономия и не отличалась свежестью чайной розы в росе, то в квартире, по крайней мере, был порядок.
- Я думаю, можно и проще, - встрял Барсуков, - можно просто Светлана, ведь правда?
- Можно, - согласилась она без особенного энтузиазма, - если это имеет какое-нибудь значение.
Не очень-то она приветлива, впрочем, пока все соответствовало образу "сопливой нахалки", как ее за глаза называли в отделе. Наверное, если бы прежде ему пришло в голову ее представить, он нарисовал бы ее в мыслях именно такой.
- Прошу вас, - Ремезов пригласил Светлану и Барсукова в комнату.
Они устроились в креслах возле журнального столика. Атмосфера оставалась натянутой.
- Я вас слушаю, - предложил он ей наконец рассказать свою историю, и прозвучало это приблизительно так же, как "На что жалуетесь?" в устах врача.
- Можно я закурю? - спросила она и, не дожидаясь приглашения, достала пачку "Мальборо". Небрежно бросила на стол, предварительно вынув одну сигарету.
Барсуков посмотрел на Ремезова с тревогой, он хорошо знал, что хозяин не любит, когда курят в его квартире. Ремезов, в свою очередь, вздохнул и, с горестью вспоминая, как утром он сам курил в форточку, пошел на кухню за пепельницей.
Светлана курила, нервно затягиваясь, стряхивая пепел мимо пепельницы, и рассказывала. Рассказывала четко, по-деловому, без пауз и всхлипов. История получалась очень нерадостная, если не сказать больше. О девочке ничего не было известно уже около суток, родственники, знакомые и подруги ничего о ней не знали. Утром гостья, а по совместительству тетка пропавшей девочки вместе с ее отцом побывали у инспектора Селезнева и оставили у него заявление и фотографию пропавшей.
"Можно себе представить, чего несчастный Селезнев натерпелся, когда попытался отделаться от заявителей привычным способом", - подумал Ремезов. Заявления о пропавших обычно в первый день старались не регистрировать, справедливо полагая, что исчезнувший может вернуться и без помощи милиции. Впрочем, со взрослыми так частенько и случалось, хотя статистика подобных случаев была весьма неутешительной. Известное дело, если труп найдут в другом городе, районе, а тем паче области, то скорее всего так и похоронят неопознанным. Как говорится, издержки несогласованности и недостаточной слаженности в работе. Но сие, понятное дело, не для прессы и в особенности не для столь ярких ее представительниц, успевших прибавить головной боли любимому начальству. Впрочем, за это ей отдельное спасибо.