Мистер Кондукис стоял перед камином в комнате, называемой библиотекой. Перегрин недоумевал, как он умудрился не узнать человека, чьи фотографии так часто появлялись в газетах, чему, по слухам, сам объект пристального общественного внимания решительно противился. У мистера Кондукиса был оливковый, почти смуглый, цвет лица и неожиданно светлые глаза. Ничего особенного Перегрин в них не усмотрел, такие глаза и кожа могли быть у кого угодно. Однако линия рта привлекала внимание, она свидетельствовала одновременно о жестокости и ранимости. Тяжелый подбородок, черные курчавые волосы, седеющие на висках, и общее впечатление огромного богатства.
- Входите, - пригласил мистер Кондукис. - Да, входите.
Говорил он мягким тенорком. Был ли заметен иностранный акцент? Пожалуй, только легкая шепелявость.
Перегрин подошел к камину. Взгляд мистера Кондукиса был упорно направлен на руки гостя.
- Как вы себя чувствуете? - спросил он. - Пришли в себя?
- Да, спасибо. Не знаю, как вас благодарить, сэр. А что касается одежды, которую вы мне одолжили, то мне все-таки кажется…
- Она подошла?
- Да, спасибо.
- Это самое главное.
- Если не считать того, что она принадлежит вам, - сказал Перегрин, сопровождая высказывание легким смешком, дабы оно не прозвучало чересчур напыщенно.
- Я же говорил вам, я несу ответственность. Вы могли… - Тут голос изменил мистеру Кондукису, и он закончил фразу, беззвучно шевеля губами: - … утонуть.
- Поговорим начистоту, сэр! - приступил Перегрин к произнесению заготовленной речи. - Вы спасли мне жизнь. Сколько бы я мог провисеть на руках, пока бы они мне не отказали? А затем… затем и в самом деле утонул бы в этой отвратительной жиже.
- И виноват был бы я, - чуть слышно произнес мистер Кондукис.
- Но почему?! Какое вы имеете отношение к дыре на сцене "Дельфина"?!
- Это моя собственность.
- О, да это же замечательно! - воскликнул Перегрин, прежде чем успел подумать, как будут восприняты его слова.
- Почему вы так считаете?
- Я хотел сказать, как замечательно владеть таким очаровательным маленьким театром.
- В самом деле? - Мистер Кондукис смотрел на Перегрина с полнейшей невозмутимостью. - Замечательно? Очаровательный? Вы, должно быть, занимаетесь историей театра?
- Не совсем. То есть я не специалист по истории театра. Да, в общем, вовсе к ней отношения не имею. Но я работаю в театре, и меня страшно привлекают старые здания.
- Понимаю. Выпьете со мной? - предложил мистер Кондукис, не оставляя деревянной манеры держаться. - Уверен, вы не откажетесь. - И он направился к столику с подносом.
- Ваш слуга уже снабдил меня очень крепким и удивительно бодрящим горячим ромом с лимоном.
- Уверен, вам не повредит еще один коктейль. Здесь для него есть все необходимые ингредиенты.
- Совсем чуть-чуть, - попросил Перегрин. Он ощущал некую расслабленность, в голове слегка шумело, но он по-прежнему чувствовал себя великолепно.
Мистер Кондукис занялся выпивкой. Он приготовил для Перегрина дымящийся ароматный коктейль, а себе налил из кувшина. "Ячменного отвара?" - подумал Перегрин.
- Присядем. - Он бросил на Перегрина быстрый, ничего не выражающий взгляд и произнес: - Вы, наверное, недоумеваете, почему я оказался в театре? Речь идет о сломе и новом строительстве. Я сейчас прокручиваю в голове этот вопрос и хотел вновь осмотреть место. В агентстве недвижимости мне сказали, что вы направились туда.
Он сунул два пальца в карман жилета и вытащил визитную карточку Перегрина. В руках мистера Кондукиса она выглядела чудовищно неопрятно.
- Вы хотите снести "Дельфин"? - спросил Перегрин и ужаснулся нарочитой развязности, прозвучавшей в его голосе. Он глотнул рома. Напиток оказался необычайно крепким.
- Вам не нравится эта затея, - заметил мистер Кондукис скорее утвердительным, чем вопросительным тоном. - Есть ли у вас на то причина, кроме любительского интереса к подобным зданиям?
Будь Перегрин абсолютно трезв и облачен в свою собственную одежду, возможно, он пробормотал бы какую-нибудь ничего не значащую фразу и постарался побыстрее убраться из дома мистера Кондукиса, чтобы более никогда не встречаться с его хозяином. Однако несколько чуждые ему обстановка и одеяние сделали свое дело.
Перегрин взволнованно заговорил. Он говорил о "Дельфине" и о том, как, должно быть, выглядел театр во времена Адольфуса Руби, столь пышно украсившего его. Описал, каким, прежде чем провалиться в яму, представил себе зрительный зал - чистым, сверкающим в огнях люстр, уютным, заполненным публикой, переговаривающейся в ожидании спектакля. Он сказал, что таких театров, как "Дельфин", больше не осталось и что у него отличная планировка и на удивление большая сцена, на которой можно ставить любые пьесы.
Перегрин увлекся и позабыл о мистере Кондукисе, а также о том, что ром больше пить не следовало. Он говорил без умолку и уже ни к кому конкретно не обращаясь.
- Вы только подумайте, - восклицал Перегрин, - там можно было бы устроить сезон комедий Шекспира! Представьте себе "Двенадцатую ночь" в "Дельфине"! А если бы еще у нас была баржа… - мы бы назвали ее "Серый дельфин", - то публика могла бы прибывать в театр по воде. Перед представлением мы поднимали бы флаг с ужасно симпатичным дельфинчиком. И мы играли бы эти комедии легко, живо, изящно и с тем упоением, с которым никогда, никогда не играются пьесы другого автора!
Теперь он расхаживал по библиотеке Мистера Кондукиса, рассеянно взирая на тисненые переплеты собраний сочинений и на картину, которую позже припомнит с изумлением. Он размахивал руками. Он кричал.
- Никогда прежде в Лондоне не было такого, никогда с тех пор, как Бербедж переехал с театром из Шордича в Саутуорк. - Оказавшись рядом со своим стаканом, Перегрин одним махом опрокинул в себя его содержимое. - И заметьте себе, никакой особой элегантности. Никакого шика, боже сохрани! И никаких стилизаций тоже, просто хороший театр, где хорошо делают свое дело, и все. А кроме того, - не унимался Перегрин, - театр, где ставят пьесы, которые не принадлежат ни к какому методу или движению, направлению, периоду или любой другой напасти. Вот что важно.
- Вы опять имеете в виду Шекспира? - послышался голос мистера Кондукиса. - Если я правильно вас понял.
- Конечно, его! - Перегрин вдруг вспомнил о присутствии мистера Кондукиса. - О черт!
- Что-нибудь не так?
- Боюсь, я немного пьян, сэр. Ну не то чтобы пьян, но несколько потерял контроль. Я очень извиняюсь. Думаю, мне пора домой. Вещи, которые вы мне столь любезно одолжили, я, разумеется, верну. При первой же возможности. Так что, если вы меня простили…
- Кем вы работаете в театре?
- Я ставлю пьесы и сам написал две.
- Я ничего не знаю о театре, - веско произнес мистер Кондукис. - Вы пользуетесь каким-либо успехом?
- В общем да, сэр. Я так думаю. Конечно, пробиться нелегко, я не богач, но дела идут неплохо. Последние три месяца у меня работы хоть отбавляй, думаю, я сейчас на подъеме. По крайней мере, надеюсь, что так оно и есть. До свидания, сэр.
Перегрин протянул руку. Мистер Кондукис отшатнулся от нее с выражением едва ли не ужаса на лице.
- Прежде чем вы уйдете, - сказал он, - я хотел бы показать вам одну вещь, которая вас наверняка заинтересует. Можете уделить мне еще немного времени?
- Разумеется.
- Эта вещь находится здесь, - пробормотал мистер Кондукис и подошел к бюро, являвшего собой, по мнению Перегрина, баснословную редкость. Он последовал за хозяином и увидел, как тот открывает ящичек, выстланный тонким шелком.
- Какая красивая вещь, - сказал Перегрин.
- Красивая? - переспросил мистер Кондукис с тем же недоумением, с каким он и раньше переспрашивал своего гостя. - Вы говорите о бюро? Его отыскали по моему заказу. Сам я ничего не смыслю в подобных делах. Но не бюро я вам хотел показать. Взгляните-ка вот на это. Давайте придвинем стол.
Он вынул из ящичка маленький деревянный письменный прибор викторианской эпохи, сильно подержанный, заляпанный пятнами и не представлявший, на взгляд Перегрина, никакой ценности. Видимо, им когда-то пользовался ребенок. Мистер Кондукис положил прибор на стол, стоявший у окна, и придвинул к нему стул. У Перегрина возникло такое чувство, словно все, что он видит, происходит во сне, но сон этот снится не ему, а кому-то другому. "Да нет, со мной все в порядке, - подумал он, - я не слишком пьян. Я в том завидном, хоть и смешном, состоянии, когда кажется, что все к лучшему в этом лучшем из миров".
Он сел за стол, а мистер Кондукис, стоя поодаль на приличном расстоянии, открыл маленький прибор, нажал ухоженным большим пальцем на деревянную пластину, и снизу выскочило второе дно. Хорошо знакомое и немудреное устройство, недоумевал Перегрин, неужто этим его хотели удивить? В тайнике лежал сверток размером не более половинки селедки и приблизительно такой же формы. Выцветший темно-желтый шелк был перевязан обрывком потрепанной ленточки. Мистер Кондукис взял в руку нож для разрезания бумаги. "Всему, чем он владеет, - подумал Перегрин, - нашлось бы место в музее. Это напрягает". Хозяин дома воспользовался ножом как раздаточной вилкой, приподняв на лезвии шелковый сверток и подавая его, словно официант в ресторане, Перегрину.
Сверток соскользнул с ножа, упал несколько в стороне от того места, где прежде лежал, и под ним обнаружился выцветший лист бумаги. Перегрин, которому уже трудновато было удерживать зрение в фокусе, увидел, что на листке было написано меню и стояла дата шестилетней давности. Перед глазами расплылся заголовок: "Паровая яхта "Каллиопа". Отплытие из Вильфранша. Праздничный ужин" - и чья-то эффектная и неразборчивая подпись, сделанная наискось поверх дюжины других автографов. Большая белая рука быстро накрыла листок, а затем убрала его.
- Это ерунда, - быстро проговорил мистер Кондукис, - к делу совершенно не относится.
Он подошел к камину, голубоватое пламя взметнулось и стало красным. Мистер Кондукис вернулся к столу.
- Интерес представляет сверток. Откройте его, пожалуйста.
Перегрин с готовностью дернул за кончики ленты, и шелковый сверток раскрылся. В нем лежала перчатка.
Детская перчатка. Заляпанная пятнами, по всей видимости оставленными водой, она была цвета старого пергамента и покрыта мелкими морщинками, словно лицо древнего старца. Перчатку украшала изящная вышивка из миниатюрных роз, золотых и алых. К конической краге была приделана золотая кисточка, почерневшая от времени и растрепавшаяся. Перегрин в жизни не видел вещи, которая бы так тронула его сердце.
Под перчаткой лежали два сложенных листка бумаги, сильно выцветших.
- Прочтите их, пожалуйста, - попросил мистер Кондукис. Он вновь отошел к камину.
Перегрин коснулся перчатки и ощутил необычайную тонкость кожи. "Козленок, - подумал он. - Перчатка сделана из кожи козленка. Разве она не высыхает с годами?" Но нет, на ощупь кожа была мягкой, податливой, словно козленка только что закололи. Перегрин осторожно вытащил листки из-под перчатки. Бумага порвалась на сгибах и была покрыта бурыми пятнами. Он развернул больший листок, и тот распался на две половинки. Перегрин сосредоточился, и ему удалось разобрать слова:
"Эта перчаточка и записка при ней была подарена моей прапрабабушке ее лучшей подругой, мисс или миссис Дж. Харт. Моя дорогая бабушка не раз говаривала, что перчатка принадлежала Шекспиру. Взгляните особо на метку изнутри краги.
М. И.
23 апреля 1830 г."
Записка представляла собой маленький обрывок бумаги. Сильно поблекшая надпись была сделана столь угловатым и неразборчивым почерком, что Перегрин сначала принял буквы за иероглифы и подумал, что ему их ни за что не прочесть. Но затем ему показалось, что он начинает различать буквы, которые постепенно сложились в слова. В библиотеке царила тишина. Слышно было, как потрескивает огонь. В комнате наверху раздались и смолкли шаги. Перегрин слышал, как бьется его сердце.
Он читал:
"Сработана моим отцом для моего сына к его XI годовщине и с той поры не надевана".
Перегрин сидел в некотором оцепенении и смотрел на перчатку и документы. Мистер Кондукис оставил нож для разрезания бумаги на столе. Перегрин просунул кончик из слоновой кости в крагу, осторожно приподнял и вывернул ее. Внутри была метка, сделанная тем же неразборчивым почерком - Г. Ш.
- Но как… - отрешенно произнес Перегрин, - как она к вам попала? Кому она принадлежит?
- Мне, - словно издалека послышался голос мистера Кондукиса, - естественно.
- Но… где вы ее нашли?
Последовало долгое молчание.
- В море.
- В море?
- Во время путешествия шесть лет назад. Я купил ее.
Перегрин взглянул на хозяина дома. Как побледнел мистер Кондукис и как странно держится!
- Ящичек, то есть этот дорожный письменный прибор, - сказал он, - был семейной реликвией. Прежний владелец обнаружил второе дно лишь незадолго до…
Мистер Кондукис умолк.
- Незадолго до чего? - подхватил Перегрин.
- Незадолго до своей смерти.
- Вы показывали перчатку специалистам? спросил Перегрин.
- Нет. Несомненно, стоит обратиться в какой-нибудь музей или, например, к Сотби.
Он говорил так бесстрастно, так монотонно, что Перегрин вдруг усомнился, осознает ли мистер Кондукис, чем владеет. Перегрин стал подыскивать соответствующие выражения, чтобы выяснить это обстоятельство, не обидев гостеприимного хозяина, но тот продолжил:
- Я не слишком вдавался в подробности, но, как я понимаю, возраст мальчика в год его смерти и возраст, указанный в записке, совпадают, а дедушка действительно был перчаточником.
- Да.
- Инициалы же на краге действительно соответствуют инициалам ребенка.
- Да. Гамнет Шекспир.
- Именно, - подытожил мистер Кондукис.
Глава вторая
Мистер Гринслейд
1
- Я все знаю, Джер, - сказал Перегрин, - можешь не повторять как попугай. Я знаю, что жульничества вокруг Шекспира всегда хватало, а после четырехсотлетнего юбилея, похоже, стало еще больше. Я знаю, как малевали якобы старинные портреты с особым упором на большие залысины, как подделывались подписи, как выплывали на свет божий "украденные и неизвестные ранее копии", как вдруг обнаруживались документы, оказывавшиеся подделкой, и много чего другого. Можно привести кучу доводов против того, что перчатка подлинная. Но ты пойми, когда передо мной выложили все эти вещи, у меня голова пошла кругом.
- И не только от них, я думаю. Ты чуть не утонул, почти напился, разоделся в шмотки миллионера и, кроме того, все время был на стреме, опасаясь приставаний со стороны хозяина дома.
- Нет, он не из таких, я почти уверен.
- Но ты же сам говорил, что вел он себя по меньшей мере странно.
- Ужасно странно, но он не голубой.
- Что ж, тебе виднее, - сказал Джереми Джонс, склонился над рабочим столом и сделал аккуратную прорезь в куске картона. Он работал над макетом для клубной постановки исторической пьесы. Секунду спустя он отложил в сторону бритву и взглянул на Перегрина.
- Ты смог бы ее нарисовать? - спросил он.
- Можно попытаться.
И Перегрин попытался. На самом деле он очень отчетливо помнил перчатку и сделал довольно приличный рисунок.
- На вид все в порядке, - сказал Джереми. - Конец шестнадцатого века. Выделана как надо. Кисточка, вышивка, расширение у запястья. А какая кожа?
- О, тончайшая. Желтая, мягкая, сморщенная и старая-престарая.
- Перчатка, возможно, действительно принадлежит елизаветинской эпохе, но письмо - наверняка подделка.
- Но почему ты так уверен? Никто ведь не пытался нажиться на этих вещах.
- А вот об этом ты ничего не знаешь. У кого твой приятель Кондукис купил их?
- Он не сказал.
- И кто такая М. И., - чья дорогая бабушка говаривала, что перчатка принадлежала Шекспиру?
- Откуда мне знать! Но вспомни, прапрабабушка получила все это добро от некоей миссис Дж. Харт. А Джоан Харт…
- Урожденная Шекспир, которой брат по завещанию отписал носильные вещи. Такие "убедительные" детали - не проблема для ловкого мошенника. Но конечно, специалистам перчатку и записку показать следовало бы.
- Я же тебе говорил, я предлагал ему. "Почему бы не отнести реликвии в музей Виктории и Альберта", - сказал я. А он глянул на меня так, как он умеет, исподтишка, пугливо, пустыми глазами… я даже не могу толком описать этот взгляд… и замкнулся, словно устрица.
- Уже само по себе подозрительно, - усмехнулся Джереми и продолжил: - "Жаль, не видал я!"
- Что ж, тогда я тебе отвечу: "Вас бы дрожь взяла".
- "Все может быть". Что мы знаем о Кондукисе?
- Точно не припомню, - сказал Перегрин. - Он вроде бы из тех жутких магнатов. Что-то я читал о нем в воскресном приложении к "Санди". О том, как он ненавидит быть на виду и шарахается от всех, как Грета Гарбо. И как он не участвует ни в каких светских развлечениях, но считается весьма щедрым филантропом, хотя не афиширует свою благотворительность. Кажется, мать у него русская, отец англо-румынского происхождения.
- На чем он разбогател?
- Не помню. Разве не на нефти, как обычно? "Таинственный Мидас" - таков был заголовок статьи, и его фотография рядом, на которой он выглядел ужасно мрачно, а также байка о том, как он пытался увильнуть от фотокамеры, но фотограф все-таки щелкнул его на крыльце банка. Я прочел обо всем этом в очереди у дантиста.
- Не женат?
- Кажется, нет.
- Как ты с ним расстался?
- Он просто вышел из комнаты, а потом пришел его слуга и сказал, что машина ждет меня, чтобы отвезти домой. Он отдал мне мою кошмарно вонючую записную книжку и сказал, что одежду отослали в чистку, но предполагается, что она испорчена безнадежно. Я пробормотал что-то о мистере Кондукисе, но слуга сказал, что мистер Кондукис беседует с Нью-Йорком и "поймет", если я уйду не попрощавшись. После чего я убрался. Мне, наверное, следует отправить ему открыточку с благодарностями.
- Наверное. Значит, он владеет "Дельфином" и собирается снести его, чтобы построить на его месте еще один железобетонный улей?
- Сейчас он "прокручивает в голове этот вопрос".
- Чтоб у него мозги заклинило, - высказал пожелание Джереми Джонс.
- Джер, ты должен пойти и посмотреть на него, - сказал Перегрин. - Ты обалдеешь. Кованые железные перила, купидоны, кариатиды. Этакая чудная смесь из модных штучек начала и середины викторианской эпохи, архитектура же просто божественная. О господи, как подумаю, что можно было бы из него сделать…
- А этот отвратительный дряхлый Крез…
- Лучше не говори.