Стол командира полка стоял напротив двери. На нем басовито гудел "подхалимчик" – белый высокий вентилятор, верхняя часть которого двигалась то в одну, то в другую сторону. "Подхалимчик" был предметом шуток, а в жаркие полуденные часы и мечтаний в казармах.
– Вольно! – скомандовал полковник, и на его загорелом крепком лице, продубленном ветрами и исполосованном ранними морщинами, засветилась улыбка. Видно было по всему, что он доволен курсантом и даже чуточку гордится им. Батя повернулся к капитану.
– Вот он, наш мастер спорта.
Последние слова полковник произнес с такой интонацией, словно Олег заработал это спортивное звание под непосредственной Батиной опекой здесь, в "учебке". Бестужев догадался, что кряжистый, широкоплечий капитан и есть тот Никитенков, командир спортивной роты.
Капитан Никитенков, в недавнем прошлом кумир местных любителей вольной борьбы, неоднократный чемпион Средней Азии, призер всесоюзных турниров, сидел в кресле, небрежно вытянув ноги. Он повернул к вошедшему свое длинное, с высоким лбом и выступающими скулами стопроцентно борцовское лицо. Олег тут же увидел и переломанный хрящ носа, как обычно говорят мастера ковра, "мягкий нос", и небольшую плешину на макушке – следы многочисленных "мостов", когда борец упирается головой в ковер, и "пельменю" или "вареник" вместо левого уха. А на груди почетный значок заслуженного тренера СССР.
Капитан, в свою очередь, испытывающе глянул на Бестужева и как будто остался им доволен. Опытный глаз тренера безошибочно оценил великолепные физические данные курсанта. В развороте плеч, широкой груди, длинных руках, во всем его облике сквозили недюжинная сила, уверенность в себе. А в сосредоточенном взгляде голубых глаз увидел ершистый бойцовский характер человека, привыкшего к большим нагрузкам и готового к любым испытаниям. Опытный тренер поймал себя на том, что невольно любуется незнакомым ему мастером спорта. Наконец мысленно одернул себя и заговорил так, словно вопрос о переводе курсанта к нему уже решен.
– Моя рота – это четко работающий по жесткому распорядку механизм. Любой лодырь сразу получает по заслугам. Если солдат по-настоящему влюблен в спорт, следит за формой, тренируется с полной отдачей, перед ним открываются широкие перспективы и для повышения по службе, и для роста спортивного мастерства. Сразу заявляю, что у меня в роте нет любимчиков. А цель одна: дать солдату-спортсмену все, что он заслужил, не больше, но и не меньше. У нас ты начинаешь с нуля и, как пойдут дальше твои дела, – зависит прежде всего от тебя самого. Понятно?
– Так точно, товарищ капитан.
– И с дисциплинкой у меня – ни-ни! – он погрозил пальцем. – Солдат прежде всего солдат. Понятно?
– Так точно, товарищ капитан.
Олег невольно подумал, что эти слова насчет дисциплины капитан говорит скорее не ему, а Бате, как бы упреждая слухи о вольготной жизни солдат в спортивной роте.
– Хорошо, когда командир и подчиненный с первого слова понимают друг друга, – капитан Никитенков уселся в кресло поглубже и дружески улыбнулся Бестужеву. – Думаю, каждому командиру приятно иметь у себя хорошего солдата. Я тоже рад принять вас.
– Спасибо, товарищ капитан, – ответил Олег машинально и мысленно укорил сам себя: "Что это я подыгрываю ему? Неужели действительно потянуло в спортивную роту? Неужели опять сделаю ставку на это?"
– В прошлом месяце, – продолжал разговор тренер, – в Ташкенте проходили всеармейские соревнования по самбо. Ко мне подходили москвичи и интересовались, почему Бестужева нет в нашей команде. Много о тебе хороших слов наговорили. Я, честно скажу, твою фамилию впервые от московских спецов услышал. От них и узнал, что ты служишь в наших войсках. Ты уж извини, – он широко развел руками, каждая его ладонь была схожа с солдатской саперной лопаткой, – кадровики нам о мастерах спорта и чемпионах, к сожалению, не докладывают. Самим приходится этим заниматься. Все самим! Ну да ладно, хватит об этом, давай о деле. Итак, переводим тебя в нашу роту. Будем плавать на одном корабле, как говорят наши коллеги на флоте.
– Благодарю за приглашение, товарищ капитан.
– Спортивный комплекс у нас не хуже столичного, инвентаря и разных приспособлений, спортивных снарядов – навалом. Две бани – финская сауна и русская парная, с бассейном.
Капитан Никитенков говорил теперь в веселом, немного самодовольном тоне. Олег, слушая его, мысленно отметил, что давно не тренировался в приличных условиях, не говоря уже о сауне и бассейне. Соблазн был велик.
"Ну вот и начинается, – думал он. – Сам почти напросился, сам теперь и решай. Выкручивайся, парень. Или нет, пусть будет по-другому. Как выйдет. Пускай он сам решает".
– Если бы я только знал, что ты в наших войсках, то еще раньше, когда готовились к всеармейским соревнованиям, перетянул бы тебя, – уже дружески улыбаясь, говорил капитан Никитенков. – Обязательно разыскал бы тебя и вытянул из этой дыры.
Олега откровенные слова капитана поразили, но он все же промолчал. Ему в глубине души стало обидно за свою школу, он сроднился с нею. Услышал, как фыркнул от раздражения сидевший молча за своим столом Батя и тут же начал с безразличным видом изучать какие-то бумаги.
– Товарищ капитан, – спросил Олег, – разрешите задать вопрос?
– Давай, выкладывай.
– Для перевода в спортивную роту мое согласие, – он сделал паузу, как бы подчеркивая важность следующих слов, – мое согласие необходимо?
Командир полка внимательно и даже уважительно посмотрел на курсанта. Он не ожидал от него подобного. По опыту знал, что в спортивную роту пальцем помани, так любой солдат, да и не только солдат, с закрытыми глазами побежит. А тут парень самостоятельность проявляет. Не бросается сломя голову в райскую жизнь. Полковник так и подумал: в "райскую жизнь". Брови у Бати чуть приподнялись и дрогнули. Ай да курсант, ай да молодец!
Капитан Никитенков по-своему понял курсанта. Он увидел в нем не обычного, рядового мастера, а восходящую и потому уверенную в себе звезду. А они, спортивные звезды, часто бывают капризными. Капитан медленно стер улыбку с лица. "Столичная птичка у нас с запросами, – подумал он. – Ну, погоди, мы тебя с первых же дней посадим на место. Обломаем лихие крылышки. Подрежем перышки. А то, если сядет на голову, намучаешься с ним потом". – Прервав размышления, деловым тоном сказал:
– Конечно! Ваше согласие обязательно. Формальности надо соблюдать. Напишете рапорт, как полагается, он пойдет по инстанциям. Вернее, я заберу его с собой, если, конечно, командир части не имеет возражений.
– Для пользы дела поддержим просьбу, – сказал Батя, довольный уже тем, что в решении вопроса они не обходят его стороной, что и его мнение вес имеет. Он-то знал, видел не раз за годы долгой службы, как спортивные деятели с ведома начальства запросто вытаскивали из строя самых лучших бойцов, словно выдергивали морковки с возделанной чужими руками грядки, а документы оформляли задним числом.
– И еще. Раз у нас пошел такой формально-бюрократический разговор, то давайте, рядовой Бестужев, с первых же шагов поставим все точки над "i", – капитан умышленно сделал упор на слове "рядовой", чтобы спортивная звезда не забывала, что находится не в столице, а служит в армии.
– Он не рядовой, а курсант, – послышался Батин бас, – не сегодня так завтра сержантское звание получит.
– А у нас что сержант, что рядовой – все едино, поскольку в моей роте они рядовые спортсмены, хотя и с титулами и званиями, – холодно отчеканил капитан, подчеркивая свое особое положение в воздушно-десантных войсках и близость к высокому начальству, открыто покровительствующему спорту.
– Так вот, мастер спорта Бестужев, хочу заранее вас предупредить, чтобы потом у нас никаких недоразумений не было, – Никитенков сделал паузу. – Мне, честно говоря, в роте самбисты не очень-то нужны. Их у меня под завязку. Команда полностью укомплектована двумя составами с запасными и кандидатами. Да еще на две роты, не меньше, под прицелом держим способных ребят в частях округа. Вот такие-то дела.
Командир спортивной роты, выдав сразу такую, как он считал, убийственную информацию, внимательно следил за Бестужевым, ждал его реакции. Капитан, по его мнению, вылил на голову будущей звезды не ведро, а целое корыто холодной отрезвляющей воды, и ждал, как тот будет барахтаться, скиснет на глазах и враз станет покладистым, согласным на все, на любые условия. Вот эти-то "любые условия" и были главной причиной его приезда в школу сержантов за столичным мастером.
– А я и не самбист, товарищ капитан, – спокойно произнес Олег.
На какое-то мгновение воцарилась тишина. Слова Бестужева как бы подвели незримую черту под весь разговор. Рухнула, как карточный домик, вся "психологическая обработка", разработанная Никитенковым. Она просто потеряла смысл. Капитан же, надо отдать ему должное, проявил выдержку. Ни один мускул на лице не дрогнул, не выдал его удивления.
– Как так не самбист? – спросил приглушенно командир учебного полка, опережая капитана.
– Очень просто, не самбист.
– Но мастер спорта? – не унимался Батя.
– Мастер спорта.
– И чемпион Москвы?
– Так точно, товарищ полковник, занял первое место в своей весовой категории на открытом первенстве столицы по каратэ, – ответил Олег.
– Борьба каратэ официально запрещена решением спорткомитета страны, – отчеканил Никитенков таким тоном, словно уличил курсанта в чем-то унизительном и постыдном.
– Но до этого приказа соревнования проводились, – сказал Бестужев и тут же добавил: – Но я не был каратэком, я занимался борьбою кунг-фу.
– Кунг-фу?
– Да, кунг-фу.
– А это что, разновидность каратэ?
– Скорее, наоборот, пять-шесть веков назад во времена становления государственности на островах Восходящего Солнца японские князья приезжали на континент учиться наукам и философии в древнем могущественном Китае. Естественно, они интересовались боевыми искусствами борьбы. Кунг-фу, имевшее уже в первом веке до нашей эры разветвление на стили, привлекло их внимание, ну а на их родине уже превратилось в каратэ. Так что между этими двумя видами восточного рукопашного боя лежит пропасть в полторы тысячи лет.
– Рукопашный бой – это хорошо, – многозначительно произнес полковник.
– Как же тогда здесь появились сведения о том, что вы самбист? – подозрительно спросил Никитенков, держа в руке папку личного дела.
– Мне моего личного дела не давали читать, – сказал Олег. – В райвоенкомате так, наверное, записали. Подтверждающие документы спрашивали, я из спорткомитета справку приносил. Только там, в военкомате, помню, тоже говорили, как быть, если каратэ запрещено, а насчет кунг-фу нет никаких указаний.
– Перестраховщики, оказывается, и в столице водятся, – произнес полковник.
– Их понять в общем можно, – Никитенков отложил папку. – Кунг-фу и каратэ нужны для рукопашного боя, как и боевое самбо. Тем более что у десантников самбо основной вид спорта.
– Но разница есть, и весьма солидная, – усмехнулся Олег.
– Пусть будет разница. Меня она не интересует, – Никитенков вновь изобразил на лице заботливость и смотрел на Олега, как смотрит отец на любимого сына, которого нужно наставлять на путь истинный. – Нам вот так, позарез! – он для убедительности провел ребром ладони по своей широкой, кирпичной от загара шее. – Вот так! Нужен вольник. Борец вольного стиля в среднем весе, понимаешь? У вас голова на плечах, а не тыква. Пошевели шариками. Борцы вольного стиля почти родные братья самбистам и всяким там каратистам и этим, как у вас? Кунг-фуистам, что ли. А мастер всегда остается мастером. Потренируешься пару месяцев и примешь боевое крещение на окружных командных состязаниях. Кубок округа будет разыгрываться в начале декабря. У нас как раз нехватка хорошего средневика. Если мы в этом году проиграем кубок, то только потому проиграем, что в команде не будет надежного зачетника в среднем весе.
Олег слушал командира роты и думал о том, что его предположения оправдываются. У капитана была железная хватка. Загонял – в угол, не давая передохнуть. "С таким не соскучишься", – подумал он.
– Жаль, что вы не видели наших ребят, – продолжал Никитенков. – У нас есть отличные вольники и команда крепкая. Я уверен, что найди мы хорошего или даже приличного средневеса, кубок опять останется у нас, у десантников!
Капитан решил теперь сделать расчет на патриотические чувства курсанта. Он точно рассчитывал, задевая чувствительные для любого спортсмена струны. У кого из десантников хватит совести отказаться, когда вопрос поставлен таким образом, что именно от тебя, от твоего желания зависит успех или поражение родной команды ВДВ?
– Если я правильно вас понял, товарищ капитан, вы хотите, чтобы я согласился стать вольником и выступать за команду? – спросил, как бы уточняя, Олег, хотя и так все было предельно ясно. Предложение Никитенкова было заманчивым и обещало спокойную жизнь. Но не слишком ли часто он последнее время шел на поводу у своих слабостей, соглашаясь на подобные предложения?
– Именно! За сборную команду вольного стиля, – Никитенков повеселел, полагая, что маневр удался и парень, по всему видать, уже сломался. Пару минут покуражится для успокоения совести и даст согласие.
– Подумать надо, – сказал Бестужев с какой-то бесцветной интонацией в голосе.
– Думать всегда полезно, даже на службе, – выпалил Никитенков и сам засмеялся своей шутке, посмотрел на Олега, как бы приглашая и того посмеяться.
– Вот и я о том же, – Олег вдруг почувствовал, что уже устал стоять перед капитаном и полковником. Было душно, правда, время от времени "подхалимчик" присылал и ему волны прохладного ветерка.
Капитан ему явно не нравился. Олег не знал еще, отчего у него возникли такие мысли, но подумал, что не стоит снова делать упор на спорт. Да и ни к чему сейчас снова оказываться на виду.
– Как говорят у нас в Средней Азии на базарах, высокие договаривающиеся стороны пришли к обоюдному согласию, и купля-продажа состоялась, – весело сказал довольный собой капитан и, считая дело законченным, добавил: – Садитесь к столу и пишите рапорт!
– Так я же сказал, что подумать надо, – Бестужев произнес эту фразу и мысленно отметил: "Вот и все! Кажется, теперь я никуда не поеду, ни в какую спортивную роту".
– Что?! – Никитенков чуть подался грузным телом вперед. Его внимательный, изучающий взгляд становился все холоднее. – Вы согласны на перевод в спортивную роту или нет?
В кабинете повисла тягучая тишина. Только слышно было, как монотонно рокочет мягкими лопастями "подхалимчик" на письменном столе полковника.
Никитенков замер в своем кресле, ожидая решения курсанта. Он был уверен в положительном ответе и мысленно уже придумывал способы приструнить "столичную птичку". Он так и подумал: "приструнить столичную птичку". Но его уже грызли сомнения: "Было в этом москвиче что-то необычное, не характерное для остальных солдат. Вдруг в самом деле сдуру откажется?"
Бестужев неподвижно застыл посреди комнаты, храня молчание. Он наблюдал за ярким потоком света, который ложился в кабинет через открытое окно, в солнечных лучах "подхалимчик" заставлял танцевать тысячи пылинок. Спиною чувствовал, что гимнастерка, которую выстирал только вчера, которая еще час назад была свежей, уже взмокла от пота.
– Как понимать молчание? – не выдержал капитан, решив не упускать из рук инициативу, и тут же ответил за курсанта: – Молчание знак согласия.
– Нет!
Голос Олега прозвучал резко и вызывающе. "Вот и все! – облегченно подумал он. – Конец!" На минуту ему показалось, что он ринулся вниз, в пустоту. Точно такое ощущение он испытывал, когда делал решительный шаг за срез люка самолета в небо и летел в сгустившемся от скорости воздухе, уцепившись за спасительное кольцо парашюта. А есть ли у него сейчас парашют и это самое спасительное кольцо?
– Понятно, товарищ курсант!
Капитан Никитенков, казалось, сразу потерял к нему интерес. Он посмотрел на часы, вдруг вспомнив, что в шесть тридцать у него назначена встреча с местными спортивными руководителями. Никитенков взял свою форменную фуражку, поднял со стола объемистую кожаную папку.
– Ну что же, – произнес он на прощание почти без всякого выражения, – в Уставе ничего не говорится о том, что мастер спорта обязательно должен служить в спортивной роте, если он этого не желает. Мы никого насильно не принуждаем к этому.
Обменявшись рукопожатием с полковником, Никитенков, мягко ступая, пошел к двери. Но вдруг остановился и резко повернулся к Бестужеву:
– Двери в спортивную роту мы вам не закрываем. Если все же надумаете, пишите рапорт. Я не обидчив, поддержку обещаю, – и, не дожидаясь ответа курсанта, вышел.
– Так что думайте, курсант Бестужев! – в глазах Бати Олег уловил огонек уважения и радости.
3
Дорога, дорога… Нет ей, кажется, ни конца ни края…
Бежит навстречу, стелется под рубчатые скаты колес тяжелых машин бесконечная лента асфальтированного шоссе. Серо-бурая вблизи, щербатая и местами волнисто продавленная, эта лента все набегает и набегает из неведомого далека. Там, впереди, в зыбком мареве зноя она кажется иной, блекло-голубой, почти небесного цвета, а на подъемах и спусках блестит зеркально, словно не дорога, а живительная водная гладь. Но нет рек в этом высушенном и прокаленном, серо-коричневом пыльном краю, где горы покаты словно специально, чтобы глазу было не за что зацепиться, а растительность нищенски скудна и измождена хроническим безводьем. Ни одного по-настоящему зеленого пятнышка жизни, ни одного деревца. Одни только верблюжьи колючки, корявые, засохшие, да безжизненные метелки изжелтевших трав. Да и те кустятся больше по ложбинам, а синеватые глинистые холмы и взгорки гладки.
Лишь вдали, словно нарисованные и как будто оторванные от горизонта, в знойном мареве небес вздымаются гряды гор. Бледно-фиолетовые, иногда даже сиреневые, они тянутся вверх вершинами, на которых, точно белоснежные чалмы, ясно светится снег. Туда, все ближе и ближе к ним, где наверняка в горных распадках и ущельях таится спасительная прохлада, убегает лента дороги.
Олег, убаюканный монотонным движением колонны, смотрел на окружающий однообразный пейзаж. В справочниках это значилось "горно-пустынная местность", и он как-то отрешенно осознавал, что эту землю чужого, сопредельного государства, безрадостную и иссушенную вечным томлением по живительной влаге, это бездонное синее небо с редкими, похожими на клочья ваты облаками, не приносящими дождя, этот пышущий жаром круг солнца, эти далекие и неясные горы – все это надо будет принять сердцем, может быть, даже полюбить, а уж привыкнуть к этому – наверняка. И едут они сюда не в кратковременную туристическую поездку, а на длительный срок, и многие из этих ребят, которые сидят с ним плечом к плечу и так беззаботно балагурят, останутся здесь навечно.
Позади остались торжественные проводы, красные знамена и транспаранты с лозунгами, сверкающая на солнце гремящая медь военных духовых оркестров, напутственные речи, переправа на сноровистом и емком пароме по светло-коричневым мутным водам довольно широкой Амударьи, снова музыка на другом берегу, и снова речи, но уже на чужом языке, с переводчиками, советские и афганские флаги, белые и черные чалмы афганцев…