В восемьдесят восьмом году майор Випол поручил мне разобраться с делом о похищении с целью вымогательства гонконгского миллионера Тимоти Вилнера из виллы, снятой им на островке Майтон в Андаманском море у таиландско-малайзийской границы. Расследование вела полиция, интерес нашей конторы был чисто маркетинговый. Випол предполагал наплыв клиентуры из Гонконга, готовившегося прекратить существование в качестве британской колонии. Гонконгцы с деньгами присматривали места для переселения куда-нибудь неподалеку в преддверии передачи территории красным китайцам, и мы получали запросы относительно условий безопасности проживания в разных местах, в том числе и на Майтоне.
Випол отрядил меня, принимая во внимание мое русское прошлое. Тимоти на самом-то деле был Тимофей, а фамилия его звучала вполне по-петербургски - Вельнер. Это по-английски она читалась "Вилнер". Показания Тим, как он попросил себя называть, давал тайским агентам через переводчицу, поскольку его английский спустя много лет после выселения из Северной столицы оставался все ещё советским. Встреча запомнилась тем, что Тим, не оправившийся от избиений и усыпляющих уколов, сохранял неистребимую болтливость.
В баре гостиницы "Под соснами" в городке Джорджтауне на малазийском острове Пенанг, куда он переехал после вызволения, Тим два дня не отпускал меня, оплачивая совместные трапезы и выпивки, ради возможности поговорить по-русски. На первой встрече, когда я представился, он сказал:
- Вы знаете, Бэзил, вы мне, конечно, не поверите, но меня выдворяли из родного Союза вместе с великим Бродским. Клянусь здоровьем мамы! Вы, кстати, знаете, кто такой Бродский?
Я не знал, кто такой Бродский. Но выяснил, что Вельнера выселяли из Ленинграда в 1973 году, то есть когда, наверное, и этого великого Бродского, про которого после этого кое-что узнал. На этом общность с "великим" для Тима заканчивалась, поскольку он уехал не по воле властей, а согласно приглашению израильского дяди… Меня не интересовала биография Тима, в мою специализацию не входила литература, тем более такая её мелкая отрасль, как поэзия, мне требовались детали похищения: кто, где, что, когда и как. Заставить Тима сосредотачиваться на этих подробностях, а не разговорах "за жизнь", оказалось нелегко. Раскачивать его пришлось изо всех сил.
Брали Вельнера на вилле Ханс-Михель Райниш и Вольфганг Гец, два немца, косившие под французов, два лучших друга Тима по дискотечным похождениям. Оглушили коротким в челюсть, потом укол снотворного или наркотика, а дальше - форсированный допрос в укромном бунгало под шум моря: сколько на счету, какие финансовые планы. Стандартное. Интересными показались только детали. Сбрившие бороденки и снявшие парики Райниш и Гец держали Тима в затемненных мотоциклетных очках, чтобы не запомнил их подлинное обличье. Когда пытали, руки захлестывали за спинкой стула наручниками, ноги связывали, рот не заклеивали "скотчем", а вбивали между зубов мяч для игры в гольф и колотили по ребрам телескопической дубинкой. Есть такие, карманные, из рукояти, если тряхнуть, выдвигаются две пружинисто секущие секции. Услышал я тогда в первый раз и о портативном детекторе лжи. Размером с ладонь приборчик "Voice Stress Analyzer 12V Константин, владелец кафе "XL" в Алматынтан" исправно, надо думать, показывал друзьям Тима Вельнера, насколько он изоврался. Тим выдержал пытки достойно: миллионером он был формальным, номера банковских счетов и планы знал только дядя, который племянником прикрывался.
После прошлого Тима я поработал над прошлым Райниша и Геца. Ребята заслуживали внимания деталями своего технического оснащения. В вооруженности немцев чувствовалось нечто, отличавшее их от бандитов… В восьмидесятые в Гонконге блистала несравненная Тереза Вонг, собиравшая тысячи поклонников своего китайско-японского репертуара со всей Юго-Восточной Азии и Дальнего Востока. Я перебрался из Джорджтауна в Гонконг, где на её концерте в переполненном зале Виктория "в одно касание" получил от бывшего однокашника по Алексеевским курсам пленку с надиктованной информацией по Райнишу и Гецу. Разумеется, не бесплатно.
Випол в Бангкоке принял все мыслимые и немыслимые расходы по командировке в Джорджтаун и Гонконг, а также немедленно удвоил мою базовую ставку. Я доказал, что Райниш и Гец работают на фирму "Финансовые советы и защита" с юридическим адресом в Сингапуре и действительной базой в Маниле, на Филиппинах. Бывший полицейский майор без задержки снарядил меня в этот чудовищный город. Не могу сказать, что новую командировку я воспринял с радостью. В Маниле я когда-то похоронил отца…
Отец кончил счеты с жизнью неудачным выстрелом в сердце. После него он дышал двое суток… Маме он оставил достаточно на пять-шесть лет жизни на её счете в новозеландском банке. Чековую книжку папа пришпилил к прощальной записке: "Я всегда любил вас. Я был счастлив вашей поддержкой. Вы не предавали меня. Не предам и я. Мне 65, силы уходят. У меня болезнь, которая превращает в обузу. Вы верили моим решениям. Верьте и этому последнему. Ваш любящий муж и отец. Да спасет вас Господь".
Болезнь угнездилась в его сердце. Он и стрелял-то в нее. Я знаю. Неясным оставалось одно: зачем он поехал умирать на остров Лусон, на котором и находится Манила? Позже, я, кажется, понял. Во-первых, чтобы остаться одному, спокойно обдумать свое решение и, подготовив бумаги, не дрогнуть. И во-вторых, чтобы поближе ко мне оказалась поддержка Владимира Владимировича Делла, бывшего харбинского балалаечника и последнего белого плантатора, торговца каучуком, друга отца…
В Маниле стояла сорокоградусная жара при стопроцентной влажности. Кондиционеры в семидесятые годы стоили бешеные деньги, и, подсчитав свои возможности, я договорился с холодильником компании "Пепси-Лусон" о поставке одной тонны льда. Партиями каждые два часа. Служащие вытаскивали из-под стола, на котором лежал гроб с телом папы, цинковую ванну с растаявшими кусками и ставили другую - со свежими. Лед в пластиковых пакетах лежал под покрывалом на груди и животе, у висков. Владимир Владимирович обещал, что православный батюшка прилетит из Австралии. У Делла в хозяйстве имелись две двухмоторные летающие лодки.
Старый деревянный гест-хаус "Чан Теренган Гарсиа Аккомодейшн" возле аэропорта освобождался от мебели и сантехники перед сломом, поэтому хозяин-китаец согласился принять постояльца с покойником. Мотель тоже умирал.
В номере с мертвым папой я прожил полтора дня, совершенно один, если не считать появлений служащих "Пепси-Лусон". Позже пришли Делл и священник, оказавшийся австралийским аборигеном, принявшим православие и постриг в Японии. Мы выпили по стакану "столичной", бутылку с которой я охладил в ванне со льдом под гробом. Я настоял потом, чтобы Делл принял оплату за самолет, и выдал щедрое пожертвование батюшке на его туземный храм.
Жидкая сероватая земля сама по себе, оползая, сомкнулась над тиковым гробом на старом колониальном кладбище в пригороде Манилы. Она липла к лопатам, словно клей, и уже пахла гнилью. Спустя пять лет, в тот год, когда разъяренные лусонские мужики с мотыгами и мачете собрались захватить кладбище под пашню, его сравняли и покрыли армоцементными плитами на зло бунтовщикам, а поверху разместили вертолетное крыло военно-морских сил.
Благодаря заданию Випола слетать из Бангкока в Манилу, я получил возможность помолиться перед колючей проволокой военной базы, за которой сопрели останки отца. Таксист, который вез меня в аэропорт, находившийся по пути, тоже вышел из "форда" и встал на колени поодаль. Думаю, это был единственный случай, когда я плакал при посторонних. Может, из-за отсутствия навыка скорбеть не в одиночку.
А так, все обернулось в Маниле лучше некуда. Фирма "Финансовые советы и защита" оказалась структурой, работающей по найму у китайской Те-У, пекинского аналога гестапо, то есть партийной разведки. В преддверии возвращения британского Гонконга и португальского Макао в "лоно родины" Те-У заранее одевала инвентаризационный колпак на финансовые ресурсы колоний. Райниш и Гец обрабатывали Тима Вельнера в этой связи. Дядюшка, выставлявший Тима миллионером вместо себя, оказался не промах. Ну, и я не оплошал. Добытые мною, не без риска, конечно, сведения Випол оплатил по высшей шкале, а бангкокское полицейское управление и регистрационная палата сделали мою лицензию "практикующего юриста" многолетней - исключение для иностранца небывалое.
…Я изо всех сил перенапрягал память деталями своего доблестного прошлого, отвлекая сознание, ради выхода за "порог боли", которая рвала мне внутренности. Челюсти вывихивал вжатый между зубов мяч. Теннисный. Не для гольфа. Казахстан покрывала не подходящая для этой игры заснеженная степь, кусок которой я видел в верхней, не закрашенной части зарешеченного окна. Я висел перед этим пейзажем на руках, вдетых в ременную петлю, качавшуюся на потолочном крюке вслед за ударами карманной дубинкой, которой меня охаживали по ребрам. Уж лучше бы испытывали карманным детектором лжи, который я видел с высоты своего полета на письменном столе…
За какой выигрыш мстила судьба - за выигрыш у фирмы "Финансовые советы и защита" или у Те-У? Я вполне прочувствовал теперь, каково приходилось бедному Тиме Вельнеру. Сноровка и техническая оснащенность, которыми пользовались при обработке наших бренных тел, оказались на удивление идентичными. Только вот каким образом перенял их за тридевять земель и спустя полжизни одного поколения подполковник Бугенбай Ибраев?
- Мир тесен, - изрек я пошлость, прежде чем, слава Богу, потерять сознание.
Глава пятая
Несовершеннолетняя невеста
1
За приличным письменным столом сидел подполковник Ибраев и пил чай по-старушечьи - в прикуску с московской шоколадной конфеткой "Радий". Обертку, маслянистостью напоминающую технический пергамент, в который заворачивают, скажем, подшипники, он сложил в аккуратный фантик. Фантиком увенчал стопочку таких же на мельхиоровом подносе, а стопочку придавил полулитровой емкости чашкой с золотистыми лаврами. Поверх лавров тянулась надпись серебром. Мелкие буквы не давали возможности различить, от кого и по какому случаю. Я бы не удивился, если бы от Ефима Шлайна. Дорогому другу и боевому товарищу в память о совместно проведенных душегубствах.
- Вы мощный тип, господин Не-Знаю-Как-Вас-Звать-Величать, - сказал Ибраев, отодвигая поднос с чайным прибором.
- Шлайн, - ответил я. - Ефим Шлайн. Можете называть просто Фимой. Так принято между моими родными и близкими. В городе-герое Ленинграде, с Васильевского острова которого я и приехал…
Лицо подполковника приняло выражение, которое я видел у командира гвардии или, как там писалось, "уланов" на фотографии в рекламном буклете, выданном стюардессой в "Боинге" компании "Эйр Казахстан" вместо газеты. Маска, вырезанная из дерева, и с тщанием пропитанная морилкой.
Маска деланно хмыкнула с оттенком бюрократической иронии. Мои аккредитационные грамоты не принимались…
Мне не давали отлежаться где-нибудь в одиночестве, по моим прикидкам, три или четыре дня. После ресторана гостиницы "Алматы" я пришел в себя в дребезжащих, замусоренных окурками "Жигулях", на заднем сиденье, полулежа на боку, руки за спиной в наручниках. Свои швейцарские "Раймон Вэйл" видеть не мог, да и не чувствовал их на затекших запястьях. Может, и сняли. Бумажник с документами и деньгами из нагрудного кармана пиджака определенно исчез. Над спинкой сиденья передо мной топорщились над воротником лисьей шубы роскошные космы Ляззат, и, помнится, я заплетающимся языком выразил сожаление, что она не села рядом. Тогда бы, мол, я склонил свою расколотую головенку на её коленях. Только на это меня и хватило.
В самолет загружали на носилках, очевидно, под видом страждущего, отправляемого на лечение. Заботливые санитары напряженно держали на крутой лестнице мое отравленное снотворным тело параллельно бетонке, на лицо ложились снежинки. Наверное, они и вернули меня второй раз на минуту к реальности… Ляззат выступала в обличье заботящейся родственницы, и я спросил её, не депортируют ли нас вместе, скажем, в Рио-де-Жанейро. Карнавал, лоснящиеся мулатки и мулаты, все такое радостное и теплое, не то, что хлад, ветер и снег вокруг…
В самолете санитары, встревоженные моей живучестью, сделали укол выше локтевого сустава, и, скорее всего, перестарались с дозой. Я отключился ещё до взлета.
На дыбе раскачивали после того, когда мое сознание просветлело в третий раз настолько, что я сумел опознать испытанные до меня и на Тиме Вельнере средства технического воздействия на плоть человеческую.
Теперь я очнулся в четвертый раз на собственном пальто, на полу, в виду полированных ножек письменного стола, за которым чаевничает уставший орудовать дубинкой властелин моей судьбы. Точно определиться по времени и месту, то есть когда и где именно меня подвешивали и задавали разные вопросы, я не мог. Да и вспомнить вопросы и свои ответы тоже. Сознание на этот раз прояснялось медленнее. Я ослабел.
Кто-то поддел под мышки и прислонил меня в сидячем положении у стены.
Лучше бы я не видел собственных брюк. Вряд ли я валялся в этой же комнате, до того как передо мной, словно фотография в ванночке с проявителем, медленно обозначился Ибраев. Не думаю, что чаепитие, если сосчитать фантики, неторопливое и в удовольствие, протекало в виду изгадившегося полутрупа, в который меня превратили. Приволокли явно недавно.
- Отодвинуть подальше? - спросил человек за спиной. Аромат моих телес и ему не доставлял удовольствия.
- Я закончил с чаем, не мешает, и так ему удобнее, - сказал заботливый Ибраев. И поинтересовался: как все-таки обращаться ко мне по настоящему?
Не слишком разговорчивым, видимо, оставался я и в отключке. Не растерял, как говорится, навыка. Однако следовало бы подумать, как вывертываться из патовой ситуации. А что она - патовая, сомневаться не приходилось. Чем дольше я молчал, тем сложнее становилось положение Ибраева, потому что уничтожить меня физически он или не мог, или не решался, или ему не давали. Не приходилось сомневаться также, что Шлайн в Москве давно встревожился моим исчезновением, если для него происходящее исчезновение, а не захват его агента.
Для себя я тоже просвета пока не видел. Протестовать - глупо и безнадежно. Предложить в обмен за освобождение нечего. Если это игра кошки с мышкой, оставалось держаться до последнего, выжидая первой же промашки противника, чтобы ускользнуть. Откуда, куда, как?
Приходилось, выжидая, валять дурака, чем я и занимался по милости Ефима Шлайна в этой благословенной стране уже несколько дней. Хотел бы я знать, сколько именно?
В качестве "практикующего юриста" много лет назад, ещё до возвращения в Россию, мне пришлось допрашивать в номере третьеразрядной бангкокской гостиницы "Малайзия" американца, а если точнее, техасца. Кажется, звали его Роберт Ривс. Компания "Объединенные гранильщики" на знаменитой ювелирной улице Силом-роуд заказала моему боссу, майору Виполу, расследование подмены на её складе бриллиантов фионитами. Ривс подобрал и заказал у компании несколько крупных камней, затем передумал покупать и, когда ушел, эти несколько оказались поддельными. Метод поведения Ривса под допросом вызывал восхищение. Техасские бандиты, что ли, изобрели его когда-то?
Суть заключалась в том, что Ривс, отвечая, и вполне охотно, то есть, что называется, сотрудничая со следователем, практически провоцировал вопросы, дававшие ему информации больше, чем мне его объяснения. Прямых улик подмены камней компания-заказчик не дала. Я просто вломился в номер Ривса на рассвете и застал его врасплох… Право задавать вопросы мне давала одна голая сила. Ривс выставлялся говорливым умником, сдавшимся на милость сильнейшего. Он ловко трамбовал во мне уверенность в полнейшем превосходстве над собой. И, хотя ещё ни слова не было сказано о бриллиантах, он уже исподволь выяснил, что я не грабитель и не вымогатель, а частный детектив и что речь идет о его несостоявшейся сделке с "Объединенными гранильщиками". Так что убрался я из гостиницы "Малайзия" не солоно хлебавши, то есть так и не составив ясного представления, кем же был на самом-то деле ловкий ковбой…
Метод мог пригодиться теперь. И я сказал:
- Лаской надо действовать, лаской… Дайте мне возможность привести себя в порядок. Дайте поспать без наркотика часок-другой. И все получите… Я охотно расскажу, что знаю. Отвечу на все вопросы. Головку бы освежить.
- Я бы согласился, - сказал добряк за моей спиной. - Сердце у него на пределе. И желудок бы следовало привести в порядок.
Я приметил на стуле алюминиевый саквояж с красным крестом.
- Не переменили ещё на красный полумесяц? - спросил я наивно, потянув подбородком в сторону аптечки. Руку с перстом я бы не поднял.
- Вы нагло уверены в себе, - сказал полковник. - А ведь полностью в наших руках. Полностью! Забыли мой урок?
Пришлось сказать:
- Как говорится, кровь белого пролита.
Наверное, не стоило бы ему так резко напоминать про урок. Я его не забыл. И он оказался сильнее техасского образца на выживание. Я напрягся, набрал слюны и плюнул на лакированный ботинок Ибраева. Выше бы не достал. О, Господи, плевался я действительно кровью…
- Я ведь смогу заставить слизать, - сказал Ибраев спокойно.
- Сможете… Но это увеличит мой кредит на порядки. Приставите два нуля в конце суммы? Или три? Расплачиваться придется. Будьте уверены!
Он поддел носком чистого пятку загаженного ботинка и, сковырнув его, сбросил с ноги. Стряхнул и второй. Сощурив глаза, побулькал тихо в подзобке, не разжимая узких губ. Надо понимать - рассмеялся.
- Ладно. Договорились. Здоровье за деньги не купишь. Самочувствие у вас не для серьезного разговора. Да и нервишки… Договорились. Выдадите свой кредит попозже. В деталях. Как говорит один мой друг в России, поменьше философии, побольше наличных…
В России так мог говорить с ним один человек - Ефим Шлайн, это была его философема из стандартного набора ещё пяти-шести подобных пошлостей.
Господи, взмолился я в отчаянии, да что же происходит? Пыточная техника от пекинцев, прибаутки-шуточки от москвичей.
- Затерло вас между великими соседями, - сказал я.
Ибраев понял. Нижние веки едва заметно пошли вверх. Его задело.
- Сколько времени вам понадобится собраться с мыслями? - спросил он.
- Зависит от того, чем травили.
- Договоримся так. Я даю ночь. Целую ночь. Спокойную. В чистой постели. После ванны и хорошего ужина. Возобновим работу в девять утра и в нормальной обстановке. В служебной, не здесь… Всего хорошего… Фима!
Носки полковник носил толстенные, шерстяные и грубой домашней вязки, темно-коричневые, вполне гармонировавшие с зелеными брюками по шву с синей выпушкой. Носки и брюки прошелестели по ковру в пределах моей видимости. Мягко хлопнула дверь, из-за которой на секунду донесся легкий запах какого-то пряного блюда, готовившегося в недрах ибраевского хозяйства.
- Сплюньте ещё разок, - сказал заботливый человек за моей спиной. Вот салфетка… Так, посмотрим. Крови-то и не должно бы быть… Может, вы нарочно прокусили губу?
- Ванну и сменить одежку, пожалуйста - попросил я. - Пожалуйста, давайте выполнять приказы…