- Удава посылать не нужно. Он не может ползать по снегу. Отправьте по линии движения товара специального человека, меченного вашей личной татуировкой и известного только вам и мне. Когда он выйдет в Ташкент, он позвонит в город Чимкент на казахской территории по телефону, который будет известен только мне и вам. Затем он пройдет в Казахстан и дальше в Россию по приготовленному коридору… Чем вы рискуете? Только им.
Импровизация по пьянке. Так бы следовало оценить мое предложение.
- Ну, хорошо… Обдумаем это позже, я чувствую, у нас много общего в мыслях…
Сун Кха толкает меня ладонью в плечо, я сажусь на землю. Он откидывается на скамейке и заливисто деланно хохочет. Похихикиваю и я, перебираясь на стул.
Передо мной ставят третий кувшинчик. Я не уверен, что устою на ногах, когда аудиенции придет конец. И не совсем улавливаю смысл того, что опиумный князь хочет сказать.
- Простите, - говорю я. - Вы можете пояснить последнюю фразу?
Он выскакивает из-под пальто и, забыв обуться, за локоть выдергивает меня со стула. Мы почти бежим к дверям дворца, за которыми оказывается зал с овальным столом, обставленным креслами. "Бульбочками" и по-английски между двумя флагами - Шанского государства и личным Сун Кха - на торце столешницы, где место председательствующего, значится, что это зал заседания правительственного совета. Карта мира на стене, в которую князь упирает меня носом, плывет перед глазами.
- Где Россия? Вот… Где Шанское государство? Вот… Оно задворки Китая. Россия, потеряв империю, стала задворками Европы. Это для всего мира… А для нас здесь, посмотрите… вот мы… Россия не задворки Европы. Она - задворки Азии! Мы продаем свое сырье, вы - свое… Пусть империализм включит нас в процесс глобализации! Мы будем выращивать клубнику, а вы производить посуду из угля и алюминия! Как вы смотрите, Бэзил Шемякин?
- Это уже политика, ваше сиятельство, - сказал я, чувствуя желание многозначительно оттопырить губу, изображая дипломата. Я видел, как это делал один в новозеландском консульстве, выдавая однажды мне визу. Политикой я не занимаюсь. По мне, это дурной тон…
В гостевой барак меня отвезли, не заматывая голову шарфом, в армейском "Лендровере", туго прикрутив ремнем к скобе на боковой стойке, в которой обычно крепятся карабины или автоматы. В шарфе и не было необходимости. Я наглотался красной пыли, дымовой завесой поднимавшейся из-под колес катившего впереди "Паккарда" князя, который пожелал договорить, как он выразился, в неофициальной обстановке. О чем мы проговорили часа два и на чем закончили, я не помнил, кроме одной детали. Боец с "калашниковым" разливал самогон по пиалам, поджигал жидкость от спички и мы пили этот, как сказал князь, "коктейль Молотова" за великую и нерушимую шанско-российскую дружбу.
Деревянная кровать и домотканое рядно, на которых я лежал, уплывали из-под головы так, что ноги летели и летели вверх. Я добрался до эмалированного подноса с красными карпами, прихватил с собой на кровать и, устроив под ним ботинки, положил голову на металлическую подушку. Испытанный прием. Годится любой твердый предмет, включая кирпич, под затылком. Ноги улетать перестали. Я мерз, но укрыться было нечем. Я подлез под рядно на крашеные, пахнувшие отчего-то мякиной струганные доски.
Последнее, что я видел в уходившей из меня жизни, было улыбчивое лицо Та Бунпонга, которому я сказал:
- Смертная казнь на рассвете отменена, парень… Дело свое я сделал.
Глава двенадцатая
Ахейские мужики
1
Уже под утро мне привиделся серийный сон из числа пяти-шести, которые мучают давно минувшей явью, когда болею…
Иллюминатор "Фокке-Вульфа" бирманской авиалинии. За ним на черных плоскостях крыльев вспухают и лопаются пузыри, как в кипящей смоле. Это попадания партизанских зенитных пулеметов, бьющих с берега Иравади, коричневая густая рябь которой стремительно надвигается на самолет. Сорванная багажная полка валится на меня, когда пилот, промахнувшись с посадкой, бьет "Фокке-Вульф" об воду.
Превозмогая боль в темени, прижав сумку с запаянными в пластик пачками гонконгских купюр, которые подрядился доставить в город Паган, на боку, одной рукой выгребаю к какому-то островку. Пулеметы косят реку, и я не сразу понимаю, что теперь правительственные, армейские, которыми отгоняют крокодилов, торпедами выскакивающих из-под водорослей, на которых сидят желто-серые выпи. Крокодилы проворны, а я увязаю в густой жиже, запутываюсь в водорослях, сумку с деньгами утягивает течением…
Открываю глаза и тупо, не по делу соображаю: не из тех ли старинных "браунингов М2НВ", украшающих дворец Сун Кха, обстреляли пятнадцать или сколько лет назад злосчастный "Фокке-Вульф" княжеские партизаны?
Ясно: с похмелья, в которое я впал, до вечера вряд ли буду в состоянии сдвинуться с места. Сердце стучит по-бешеному. Желудок горит. Голова словно отсиженное колено. С ужасом вспоминаю, что натворил вечером.
В конторе Випола дважды в году - на тайский Новый год весной и на Рождество - устраивались попойки, на которых многое что говорилось и совершенно откровенно. Так сложилось. На следующий день секретарша привычно вывешивала лично Виполом изготовленный постер: "По поводу сказанного накануне утром объяснений не даем". Записку, что ли, такую послать во дворец князю?
Та Бунпонг, отпаивая меня куриным бульоном, добавляет угрызений. Оказывается, я снабдил каким-то телефонным номером Сун Кха, по которому его посланец должен связаться со мной в Чимкенте. Телефон выписан на клочке бумажной салфетки. Подношу, морщась от рези в глазах, бумажку к носу и, наконец, догадываюсь, что это телефон художника-графика Идриса Жалмухамедова на чимкентской улице Бекет-батыра. Так и написано на бумажке: "Beket-Batyr Street".
- А у тебя-то откуда это, Та?
Хмонг заботливо подтыкает наброшенную на меня французскую шинельку, отпущенную попользоваться выжившим из ума Тонгом. Радостно улыбается. У горцев в отличие от долинных тайцев или бирманцев это получается.
- Князь сказал, что пойду с товаром до этого… Ташкента я. И звонить по номеру телефона буду я. Подучу срочно английский… Спасибо, господин Бэз. О такой работе только мечтать. Теперь я выдам сестру замуж. Она в третий раз беременеет и остается в семье. Вы принесли удачу, да воздаст вам русский Бог!
- Воздаст, конечно, - бормочу я, - только не он…
Но, каким бы пьяным я не был, видимо, какой-то в моем поступке имелся расчет, который я, что называется, заспал. Приходилось только надеяться, что он вспомнится, позже, когда приду в норму. Но - когда?
Тонг ждать не мог, торопил выступать, а оставаться в Хомонге один я не мог. Да и не хотел. Свое получил, пора уносить ноги. Сун Кха, мягко говоря, не тронул меня и поверил как в посланца владельца удава, Ивана Ивановича Олигархова, только потому, что ему известно о его аресте. Муж Лаззат, как никак, сидит восемь с лишним месяцев, новость докатилась до Хомонга. Но в любой час может придти и ещё какая-нибудь. Конкуренту определенно известно мое прошлое здесь, в Индокитае. Отчего бы ему не предположить, куда я исчез, и не запросить здешних: не сюда ли?
Тертого человека сложновато, конечно, доставать в темноте с крыши "Титаника" морозной ночью из снайперки с прицелом ночного видения на набережной Ишима. Что может быть проще из-за поворота горной тропы? Или здесь, в дурацкой кровати - похмельного гуляку под пыльным рядном?
Та Бунпонг настаивал, чтобы я поел перед дорогой. Горец скормил мне травянистую кашу на курином бульоне, за которую, как он сказал, местный знахарь из шанов взял двести батов, сумму в горах фантастическую. Варево, однако, стоило своей цены. К полудню я почувствовал себя в состоянии сползти с деревянного ложа, на котором наломал бока, и передвигаться на своих двоих. В караване я тащился последним и, слава Богу, обратный путь шел под уклон, а начиная от "терминала", я валялся в "Ниссане" на матрасе, прикрывавшем второе дно кузова с пеналами, набитыми пачками контрабандных "чарут".
На четвертый день Та Бунпонг подвез меня к лучшей в Чиенграе гостинице "Гордость Севера", где я отмокал в ванной, ел и спал, снова отмокал, ел и спал полтора суток. Я забрал из камеры хранения оставленные перед походом к Кхун Са свои вещи - пальто, костюм и с удовольствием привел их в порядок перед возвращением в цивилизованные Европы. Для ублажения княжеских соглядатаев отправил по-русски латиницей факс в Астану на номер гостиницы "Турист" с маловразумительным текстом о том, что "дело улажено". Не знаю, как уж в Хомонге переводили текст и что про него подумали в Астане, но в опиумной столице определенно нашли соответствующего "специалиста", возможно, из бывших выпускников или недоучек московского института имени Патриса Лумумбы. Таких я встречал в разных качествах и местах даже меньшего значения, например, мороженщиком на Малаккском пляже в Малайзии.
Высадившись из автобуса на северной автостанции в Бангкоке, я, не задерживаясь, на такси поехал в аэропорт Донмыонг, взял билет на лондонский рейс "Бритиш эруэйз" с остановкой во Франкфурте. Закусывать перед вылетом я отправился пешком в аэровокзал внутренних линий с целью провериться в длинном переходе над аэродромным полем.
Слава Богу, в Бангкоке я оказался никому не нужен и потому спокойно наслаждался тайской кухней и пивом "Сингкха" в ресторанчике под пальмами за стилизованной бамбуковой оградой.
Когда я вернулся в зал международных авиалиний, репродуктор трижды пригласил господина Риана д'Этурно появиться у стойки регистрации багажа для уточнения числа следующих с ним мест и их общего веса.
Я не собирался сдавать сумку слоновой кожи, в которой лежало только пальто, сорочка и пара белья, в багаж. Отдельно от меня ничего не следовало.
Сотрудников службы безопасности в Бангкоке, если глаз наметан, выявить достаточно легко. Они похожи на всех и одновременно ни на кого, лишены индивидуальности. Как говорил какой-то древний философ, человек вообще это не человек, потому что такой в природе не существует, всякий же сам по себе - он, то есть человек, и есть. Двое агентов, как раз вполне сами по себе - в купленных казной однотипных распашонках и панамах с надписью "Бангкок", - переминались возле стойки, опекаемые растерянной стюардессой тайской, а не британской авиакомпании, конечно. На группу захвата они мало походили. Рубашки заправлены в брюки, а не на выпуск для прикрытия пушек, ели мороженое, то есть, скорее всего, руки в ход, скажем, чтобы одеть наручники, пускать не собирались.
Понаблюдав пару минут, я, прикинув, что ничего не остается как сдаться в плен на максимально приемлемых условиях, подошел и сказал:
- Меня зовут Риан д'Этурно. Вызывали по радио?
- Извините нас, господин Бэзил, - ответил, видимо, старший. - Мы агенты Управления по борьбе с наркотиками. С вами желает поговорить, если вы не против, генерал Йодмани, шеф управления. Вы не против?
- А если бы и был против?
- Только если желаете, только в этом случае. Вы абсолютно свободны в своем решении.
- Я свободен в своем решении. Куда идти?
Мы поднимаемся на эскалаторе на второй этаж зала вылета, минуем крайнюю кабину паспортного контроля, где у меня не спрашивают паспорта, и, прежде чем войти в дверь с надписью "Иммиграция, только для персонала", второй, младший, как я понимаю, по званию говорит:
- Господин Бэзил, дайте посадочный талон и паспорт. Я отмечу вылет. Вы пройдете на посадку прямиком, сразу после беседы с генералом.
Генерала я знаю. В лицо. Он улыбается, встает, даже в фуражке с высокой тульей и на каблуках специально сделанных ботинок едва доставая мне до плеча.
- Здравствуйте, Бэзил! Сразу к делу?
- Генерал?
Сопровождающий или конвойный, кто его разберет пока, снимает с подоконника пластиковый файл и подает мне. На файле под изображением гаруды, мифической буддистской птицы - покровительницы Таиланда, гриф "Управление по борьбе с наркотиками, служебное".
- Уже не бюро? - спрашиваю я.
- Стали управлением, - отвечает генерал и заходит сбоку, чтобы видеть вытащенные из файла фотоснимки с изображениями моей персоны, которые я перебираю один за другим.
На фоне цветущих бутонов опиума. С сумасшедшим Тонгом в деревне. На тропе в джунглях. С замотанной шарфом головой на фоне каравана нагруженных осликов, надо полагать, с "товаром". В отвратительном виде пьяный, привязанный к оружейной скобе в "Лендровере". Но только не у князя в резиденции и потом, когда мы допивали в неформальной обстановке. На такую глубину генеральский агент, околачивавшийся в горах рядом и со скрытой камерой, явно не "нырял". Если бы у меня имелись две-три минутки поразмышлять, я бы вычислил его по этому признаку. Но приходилось сосредотачиваться, как в таких случаях говорят, на главном противнике, генерале.
- Можете взять на память или для отчета, - говорит он. Только теперь замечаю, что у него на погонах две звезды. Высший ранг для полицейского. Я, вечный капрал, помнил его капитаном.
- Спасибо, - отвечаю. - Моему работодателю будет интересно посмотреть.
- Вот о нем и речь, - сказал генерал. - Кто он, этот человек?
- Генерал!
- Знаю, знаю, вы - профи… Вот верительная грамота.
Развертываю сложенный вчетверо листок, на бланке с гарудой и тем же грифом знакомым почерком, который заставляет что-то шевельнуться во мне, написано:
"Старый дружище Бэз, старина Випол с приветом к тебе. Мой друг генерал Йодмани говорит, что ты бродишь по нашим краям и есть данные, что явился прямиком из Сибири или как там называется место в горах, откуда вытекает ледяная река…"
Господи, подумал я, на это они меня возьмут. Бывшему майору таиландской королевской полиции Виполу я отказать не смогу. Что там дальше?
"Попрания профессиональной этики от тебя не требуется. Если ты работаешь по контракту с какой-то полицией, а я не допускаю мысли, что ты берешься за подряды у "тяо пхор", и всем говорю об этом, то генерал Йодмани - высший чин, представляющий здешнюю полицейскую власть. Это означает абсолютную конфиденциальность для всего, что ты скажешь, и, нужно ли говорить особо, вашего контакта.
Генерал Йодмани задаст тебе пару вопросов. Если ты ответишь на них, нами, твоими друзьями, это будет расценено как вполне достойный поступок, хотя и молчание тоже имеет свои преимущества. На твое усмотрение.
Для информации: частную сыскную лавочку, в которой и ты работал столько лет, я продал брату генерала Йодмани. Ты можешь договориться о вознаграждении за свои сведения через эту контору, как и раньше.
Позвони мне на Рождество. Мое почтение госпоже Наташа. Сколько у вас детей? Как и всегда, Випол."
Я вернул записку генералу Йодмани и сказал:
- Отвечаю. Должностное лицо в правоохранительной структуре страны под названием Казахстан. Это лицо, однако, договаривалось со мной об оказании услуг на частной основе. То есть ни это лицо, ни тем более я сам никакой правительственной, общественной или частной структуры не представляем.
- А из Москвы кто вас отправлял в страну Казахстан?
- Генерал, вы работаете с наемниками, я имею в виду бюро… то есть управление?
- Нет, конечно. Ни одна полиция в мире не использует частных детективов в качестве служащих. Почему вы спрашиваете?
- Из Москвы меня отправляло такое же должностное лицо, как из Казахстана, и также на частной основе. И про Казахстан, и про Россию я могу сказать, что все мои работодатели - частные лица. Они не представлялись как государственные служащие и не предъявляли своих полномочий. Мои отношения с ними и существуют, и нет… Так что даже при аресте меня обменивать никто не будет. Нечего обменивать. Меня нет.
Музыкальный сигнал отыграл в репродукторе, и диктор объявил о завершении посадки на лондонский рейс через несколько минут. Мобильный в кармане гимнастерки генерала пискнул. Он буркнул, отогнув крышку трубки:
- Выходит сейчас. Потяните пару-тройку минут!
И, обернувшись ко мне, сказал:
- Спасибо, вы прояснили задачу, которую выполняли. Согласитесь, что мы поступили бы некорректно, если бы не дали знать, что… что видели вас. Видим, пока вы на нашей территории… Информируйте о встрече тех, кто вам интереснее. Либо в Москве, либо в стране Казахстан, извините, не помню название столицы… Покажите фотографии. И присмотритесь к нашему сотруднику в буфете у выхода к самолету. О нем тоже можете рассказать.
Все действительно просто в этом простейшем из миров, именуемом миром спецслужб. Мне кажется, я высчитал "сотрудника" и спросил:
- Та Бунпонг?
Генерал кивнул.
На табуретке за стойкой буфета у выхода на посадку завербованный мною хмонг потягивал из высокого стакана "коку-колу" со льдом. Мы равнодушно скользнули друг по другу невидящими глазами. Я бы отдал правую руку на отсечение, если бы он меня предал. Генерал Йодмани имел своего агента в горах. Я имел своего агента и в горах, и в Управлении по борьбе с наркотиками. Мы оба, Та Бунпонг и Бэзил Шемякин, хмонг и русский, могли гордиться друг другом.
И снова над Гималаями я обдумывал, что натворил.
Итоги представлялись неплохими. Деловая связь Ивана Ивановича Олигархова с опиумным князем в Бирме подтверждена. С перевыполнением плана: я спровоцировал поход Та Бунпонга на Ташкент и его появление через Чимкент в казахстанском Новом Техасе. Контакт с генералом Йодмани вообще представлялся подарком судьбы. Если Та Бунпонг, "наш общий" с Сун Кха человек, является агентом таиландского Управления по борьбе с наркотиками, совесть моя чиста. Может, ему повезет и он пройдет всю линию поставки опиума нового 2000 года урожая от начала до конца, оставшись живым, и мне не придется сдавать его ни Ибраеву, ни Шлайну, когда он явится в Чимкент. Его сведения дадут возможность таиландской полиции, которая, видимо, наконец-то берется за "северное" направление, действовать достаточно эффективно. А как поступить с горцем, когда он объявится, пусть решает Ефим. Можно выжать из него детальные сведения о пути следования наркотиков через горную Азию с юга на север, а можно и не выжимать. Все равно ни Москва, ни Астана не дотянутся до потайных троп, кишка тонка.
Как вариант: я встречаю Та Бунпонга в Чимкенте… Ну, а дальше что?
Оставим все-таки эту заботу Ефиму Шлайну.
Квартиру художника придется, конечно, купить и превратить в явочную. Может быть, на это контора Ефима пойдет напрямую, исключив мое посредничество?
Во Франкфурте, вытащив из сейфа свои бумаги, я позвонил Матье в Алматы. Телефон оказался на автоответчике. Я коротко сказал:
- Крестный на пути. Готовь пирог.
На почте лежал факс до востребования от Шлайна: "Встреча в Берлине, гостиница "Гамбург", Ландграфенштрассе, 4. Начиная с 25 февраля". Ну, конечно же, не 23-го, когда коллеги Ефима празднуют День Красной Армии!
Сверившись по настенным часам франкфуртского аэровокзала, я подзавел и поставил дату, а также стрелки своих подпорченных швейцарских "Раймон Вэйл" - как раз и было 23 февраля 2000 года, среда, 16.45. Пережидать время до контакта здесь, во Франкфурте, или катить поездом в Берлин?
Так и не решив, я вошел в телефонную будку международного телефона и набрал номер Ляззат в Астане. По моим расчетам, там шел одиннадцатый час вечера.
Рассматривая доисторической постройки красный биплан-истребитель с черным прусским крестом на фюзеляже, выставленный в стеклянном холле, я считал сигналы вызова. Она ответила на девятый, слегка задыхаясь, вопросом:
- Фима?