Боб попытался скопировать это движение, ощущая, как все его тело сопротивляется, чувствуя себя смешным - этакий босой Фред Астер с бутафорским мечом в спортивном зале.
- Нет! Нет, снова никакой мысль. Никакой мысль. Слишком много мысль.
Ну а это-то что значит?
Боб попробовал сосредоточиться, но при этом подумал, насколько ему стало бы проще, если бы Досю разложил все по частям: один, два, три, затем четыре, пять, шесть - и можно было бы отточить каждое движение по отдельности и…
Прогнав приступ отчаяния, Боб попытался прочувствовать движение, медленный разворот бедер, поднятие рук, это проклятое "плавучий ощущение в большой и указательный пальцы", но - с тем же успехом.
- В один время, Свэггер, - строго произнес Досю, имея в виду черт знает что.
- Но я…
- Не говорить! Один время. Один время!
Что означает это "один время"?
- Сделать щит из кулаки.
- Я…
- Наклонить тело вбок.
- Хорошо, но…
- Держать плечи вровень с кулаки противник.
- Попробую, если…
- Держать дальняя нога открытой, Свэггер.
- Вот так?
- Принять такой же стойка, как твой противник.
Боб пытался выполнить все это, и, разумеется, у него ничего не получалось. Не было ни конца, ни продвижения вперед, ни начала, ни окончания, ни плана занятий. Досю отдавал туманные приказания, криками призывая "приближаться к не думать!", словно приказывал новобранцу упасть на пол и сделать пятьдесят отжиманий. И все это продолжалось, бессмысленно, бесконечно. Четвертый день? Пятый? Вечер первого дня? Кто может сказать? В определенный момент Боб понял, что выдержать можно только одним способом - не думать о том, когда всему этому наступит конец. Не думать о том, когда все останется позади. Тут нет начала и конца. Надо сосредоточиться только на том, что перед тобой. Делать все в точности так, как говорят. Делать и не думать, не анализировать, не пытаться "выучить". Просто делать, черт побери, и не искать пространственно-временных и причинно-следственных связей, не разбирать, что сначала, а что потом. Смотреть на все как на стрельбу (и это действительно помогло). Научить свое тело вести себя определенным образом. Тело знает, что делать, поэтому ему не надо давать указаний; оно действует на подсознательном автопилоте, отсутствует ощущение "управления", просто вся работа связана в единое целое - и тело учится, не сообщая об этом своему владельцу.
Наверное, он все-таки начинал потихоньку осваиваться.
Свэггер, стоя на четвереньках, моет пол в додзё. С помощью мягкой влажной тряпки и ведра с теплой водой оттирает каждый квадратный дюйм. Выпрямляясь, он принимается за деревянные стены и, при его росте, достает дотуда, докуда до него никто не доставал. Он полностью отдается работе и гордится тем, что выполняет ее хорошо.
И в процессе уборки Свэггер доходит до маленького алькова, где выставлены на всеобщее обозрение скудные сокровища, свидетельства честолюбия. Он понимает, что это своеобразный алтарь, духовное сердце этого додзё, место, куда идут молиться страждущие.
А увидел Свэггер под полотнищем с непонятными иероглифами и фотографиями пожилых людей, которые, должно быть, основали эту школу, или стиль, или что там еще, множество снимков из прошлого, на которых были изображены мужчины, юноши и мальчики, а в последние годы и девушки. Все обливались потом, у всех на лицах были торжествующие улыбки, все были в кимоно и с мечами. Боб безошибочно находил на фотографиях Досю, а на ранних снимках - и своего проводника в это безумие, доктора Отову, невозмутимого и интеллигентного. На одной фотографии Отова и Досю были сняты вместе с мальчиком, который, судя по разрезу глаз, умному рту и упрямому лбу, был сыном Отовы. Мальчик держал в руках какой-то трофей, все трое были вспотевшие и счастливые. Все это напоминало семейный альбом с фотографиями юношеской бейсбольной лиги семидесятых годов. И все это было таким далеким во времени и в пространстве, но в то же время говорило о неразрывной связи отцов и сыновей, идущей через многие поколения.
Такие фотографии можно увидеть в любом уголке Арканзаса, но только обычно с подстреленным на охоте оленем, бейсбольной битой или футбольным мячом вместо деревянных мечей. Все они похожи между собой: отец передает сыну свои знания, тот с жадностью тянется к ним.
- Свэггер! А теперь меч. Быстро!
Досю подобен сержанту из учебки. Он громогласен, настойчив, требователен. Но самое трудное - то, что нет никакого прогресса в привычном смысле этого слова, нет ощущения перехода от одного к другому. Грани событий размыты и сливаются друг с другом. В какой-то момент - начало неопределенно - Боб перешел к ката, последовательностям движений с мечом, ритмических наступательных выпадов. Лезвие поднималось вверх, плавно облетало вокруг плеч, занимая определенное идеальное положение, затем обрушивалось вниз, и во всем этом непременно сквозило изящество, а не одно лишь проявление грубой физической силы. Казалось, все движения подчиняются динамике гармонических колебаний. Боба не покидало ощущение, что он держит в узде порыв энергии, который поднимается от бедра, растекается через тело к противоположному плечу, разливается до самых кулаков, которые направляют его затем в противоположные стороны, увлекая лезвие с поразительной скоростью и огромной силой, причем все это происходит на подсознательном уровне, без усилия мысли. Время от времени Досю лениво взмахивал своим мечом, Боб отбивал удар, чувствуя, как деревянный меч скользит по его собственному деревянному клинку. При этом он высматривал возможность сделать выпад, найти дорогу к открывающемуся телу противника. Потом он разворачивался и приступал к выполнению следующего ката.
- Атаковать и выжидать вместе, - говорил Досю, - Миги йокогири!
И Боб послушно наносил боковой удар.
- Через ложь достигать истина, - говорил Досю, - Хидари кесагири!
И Боб пытался постичь истину через удар слева направо наискось.
Досю уточнял, добавляя:
- Скосить трава и напугать змея, цуки!
И Боб делал выпад, стараясь напугать змею.
Затем, чтобы было совсем уж понятно:
- Использовать мысль, чтобы приблизиться к не думать, использовать сосредоточенность, чтобы приблизиться к несосредоточенность.
Тогда Боб попробовал прибегнуть к скорости. Наследственный дар Свэггеров - быстрые ловкие руки.
Развив максимальную скорость, Боб нанес горизонтальный удар, однако Досю отнесся к этому так, будто он высморкался в полковое знамя или сделал что-то еще более непристойное.
- Нет! Нет! Скорость неправильная. Скорость плохая. Скорость больная, Свэггер. Скорость нет. Нет скорость!
На этот раз странный маленький человечек был не просто возбужден; он был чем-то явно расстроен.
- Скорость больная. Скорость плохая.
Досю повторял это снова и снова.
"Не думай о скорости, - мысленно предостерег себя Боб. - Если нацелиться на скорость, все пойдет наперекосяк. Нет, нет, нет. Медленно, уверенно, гладко. Гладко значит быстро. А быстро не значит быстро. Быстро значит медленно. Гладко значит быстро. Действуй гладко".
- Луна отражаться в холодный ручей, как в зеркале.
Это было самое странное высказывание, однако именно к нему постоянно возвращался Досю. Туманное, даже остроумное, какая-то азиатская шуточка из старого телевизионного шоу. В ней было что-то застенчиво "мистическое".
Боб вспомнил Йоду из какого-то эпизода "Звездных войн": "Не надо пытаться. Надо делать или не делать. Пытаться не надо". Что-то в таком духе. И действительно, он стал похож на постаревшего неумеху Люка Скайуокера, оказавшегося на незнакомой планете вдали от дома. Он пытается постичь поэзию коротышки-колдуна, которая сработает только в том случае, если в нее поверить, однако он не может поверить в нее сердцем, потому что он душой и телом морской пехотинец Соединенных Штатов и верит в силу приказов, в силу традиций, в то, что ни в коем случае нельзя сдаваться в плен, и в то, что оружие нужно разобрать перед тем, как чистить.
Однако, сознавал Боб, само по себе это тоже какая-то форма дзен-буддизма, бусидо или что там еще проповедует этот коротышка. Все дело не в действии, а в вере. Нужно полностью отдаться, поверить. Нужно отдать самого себя, потому что чем больше тебя, тем меньше веры и тем сильнее ты уязвим.
День и ночь слились воедино. После первого утреннего занятия на открытом воздухе Боб больше ни разу не видел солнца. Он спал урывками; его выдергивали из полудремы, тащили в додзё и заставляли выполнять упражнения. Какие-то дети смотрели на него и смеялись. Они находили его до невозможности смешным, этого большого, высокого, неуклюжего, неловкого гайдзина. Иногда улыбался даже Досю.
Однако, похоже, в определенный момент ритм появился - неизвестно откуда. Собственные движения стали казаться Бобу неплохими, может быть, даже хорошими. Чем меньше он старался, тем лучше у него получалось. Возможно, все дело было в том, что, измученному до предела, ему уже было все равно. Но он обучался гладкости.
Досю стоял напротив него; его боккен, длинный деревянный меч, устремился Бобу в лицо, но тот успел отразить удар. Он увидел три следующих шага: можно, не поднимая меч, нанести горизонтальный удар - миги йокогири, который рассечет Досю грудь; можно развернуться, сближаясь с Досю настолько, что тот станет беспомощным, отвести меч назад и нанести колющий удар в грудь - цуки; можно отступить назад, снова принять стойку и ждать следующей, более благоприятной возможности.
Пока Боб размышлял, Досю резал. Отпрянув, Досю освободил отбитый боккен, отступил и ударил Боба в гортань. Если бы мечи были не деревянными, а стальными, Боб оказался бы на полу, пытаясь удержать в теле остатки своих семи пинт крови, однако на это у него не хватило бы быстроты.
Так продолжалось дальше; последовательность боевых ката увеличивалась, Боб их выполнял, видел своего противника, понимал принцип, находил свой шанс, но никогда не успевал им воспользоваться.
- Твою мать! - в сердцах выругался он.
- Луна отражаться в холодный ручей, как в зеркале, - сказал маленький человечек.
Боб пытался выбросить ко всем чертям сосредоточенность, но тогда у него вообще переставало получаться. Во время каждого последующего спарринга ему доставалось все сильнее и сильнее, и удары длинным деревянным мечом, хотя и далеко не смертельные, оставляли болезненные шишки на костях и суставах. Пот тек с него ручьями. Пальцы онемели. Сколько еще это будет продолжаться?
И вдруг все кончилось.
Встав перед ним, Досю посмотрел ему в лицо. И вынес приговор.
- Первый день, восемь ударов - не плохо. Второй день, резать тамесигири - не плохо. Вчера сражаться - хорошо. Сегодня сражаться - совсем не хорошо. Ничего.
- Сегодня не мой день, - пробурчал Боб.
- Не может быть никакой "сегодня не мой день". Ни один якудза не спрашивать: "Сегодня твой день? Хорошо, тогда мы сражаться". Есть только сейчас.
- Я пытаюсь, - словно со стороны услышал собственный голос Боб, ожидая услышать ответ Йоды: "Не надо пытаться. Надо делать".
Однако ответил ему Досю:
- Ты не знать достаточно. Тебя победить кто угодно.
Бобу захотелось сказать: "Но ты же сам говорил, что скорость - это плохо, что хотеть победить - это плохо". Но он сдержался. Зачем спорить? Коротышка разбирается в этом дерьме, а он - нет. Так что не ему указывать на эти противоречия. Нужно просто смириться.
Он поклонился, демонстрируя своему мучителю смирение, и тотчас же увидел, что коротышка этим доволен. Боб придал своему лицу выражение пустоты. Ничего нет. Он ничто. Лишь пустота. Войти в пустоту. Не существовать. Воспользоваться мыслью, чтобы достичь состояния без мыслей.
- Сейчас ты спать.
- Нет, я чувствую себя хорошо. Можно продолжать.
- Нет, спать. Усталый, больной, разочарованный, сбитый с толку. Сосредоточенность нет. Ты спать. Приходить, когда ты просыпаться. Но тогда ты сражаться.
- Сражаться?
- Точно. Поединок. Но ты должен победить.
- Я обязательно одержу победу.
- Ты должен победить. Не победить - я давать тебе пинок под зад. Я не могу тебе ничем помогать. Ты уходить. Свэггер все равно скоро умирать, помогать ему бесполезно.
- Я обязательно одержу победу, - решительно заявил Боб, веря в свои слова.
Ему пришлось по душе это маленькое событие; он почувствовал, что возвращается в причинно-следственное пространство. Это был конец, кульминация, в противоположность бесконечной дороге по бесконечной равнине. Он будет сражаться, он победит, он пойдет дальше. Определенность доставляла удовольствие.
Досю поклонился, Боб ответил на поклон и ушел. Он направился на кухню, где его ждала на удивление сытная трапеза, и Боб с жадностью расправился с ней. Затем пожилая женщина, то ли мать Досю, то ли его сестра, то ли служанка - никто не представлял их друг другу, - отвела Боба в комнату, где он еще ни разу не бывал. Там он обнаружил современный душ. Женщина ушла, он разделся и насладился роскошью обжигающе горячей воды, ощущая, как она ласкает его болящие мышцы и ноющие, распухшие суставы. Затем, закутавшись в полотенце, Боб отыскал рядом с кухней свою койку. Кто-то застелил ее свежей льняной простыней, и Боб устроился спать с неслыханными удобствами.
Он спал до тех пор, пока не проснулся сам, увидев свет.
"Я готов, - подумал он. - Я одержу победу".
Обнаружив рядом с койкой комплект свежей одежды, Боб надел армейские трусы, натянул штаны хакама, которые он уже умел завязывать - все эти маленькие узелочки и ленточки - аккуратно и красиво. Полностью облачившись, Боб минут двадцать разминался, разогревая мышцы. Наконец, взбодрившийся, он прошел в зал.
Там его уже ждали Досю и соперник.
- Ты должен победить, - сказал Досю. - Никакой пощада, никакой колебание, никакой сомнение. Отдаваться весь. Становиться пустота.
- Я… - начал Боб и осекся, увидев своего противника.
Дело было даже не в том, что противник был лет десяти от роду и четырех футов роста. Все было гораздо хуже. Это была девочка.
Глава 25
"МЕНЯЮЩИЙСЯ МИР"
Ник Ямамото обрабатывал клубы. На окраинах, в центре, по всему городу. Он обошел навороченные заведения из стекла и хрома в Гиндзе, самом роскошном токийском районе ночных развлечений. За это ему пришлось выложить кругленькую сумму, потому что Гиндза, вероятно, является самым дорогим кварталом в мире, однако Ник только что передал два фунта чистейшей марокканской "белой девочки" одному из второстепенных заправил якудзы, поэтому дома у него по всем ящикам были распиханы пухлые пачки банкнот, и он ничего не имел против того, чтобы швырять деньгами направо и налево в поисках сенсации, которая позволит ему снова подняться к самым вершинам журналистики.
А уж это будет всем сенсациям сенсация: Кондо Исами, легендарный убийца-якудза, человек, окутанный тайной и обагренный кровью, выполняющий для нового большого хозяина новую большую работу. Рассказ о нем сделает его знаменитым. Господи, как же Ник любил этот грязный город!
Однако в Гиндзе ему так ничего и не удалось раскопать. Ник переместился в квартал гомосексуалистов, исходя из того, что в рядах якудзы встречаются и чисто голубые, и те, кто причаливает к обоим берегам. Именно сюда они ускользают, чтобы отдохнуть, расслабиться, забыть кровавые разборки, составляющие столь значительную часть их жизни. И тут и там кто-нибудь может настолько расслабиться после одного-двух галлонов саке, что проболтается продажному мальчику, который в свою очередь тоже кому-либо проболтается. Иногда голубая часть Токио узнаёт новости задолго до "правильной". Ник посетил "Туз", "Странную женщину и ее подружек" и "Адвокат".
Но нет. Гомики молчали, а если и говорили, то не с ним, нормальным парнем с обесцвеченными волосами и обилием денег, которые словно жгли ему карманы.
Не повезло Нику и в Акасаке, еще одном квартале ярко освещенных улиц, заполненных барами, клубами и злачными заведениями, в первую очередь массажными салонами, этими скользкими дворцами гигиены и орального секса, правда уже не такими шикарными, как в Гиндзе. В этих массажных салонах масса болтливых ртов. Но опять - ничего. Все молчали.
Ник обращался к вышибалам, барменам, официанткам, музыкантам, полицейским, наркоторговцам, мелким бойцам якудзы, к тем, кого он знал, и к тем, кто был наслышан о нем. Он разбросал целое состояние, обходя одно за другим все заведения: "Пещера", "Крокодил", "Фукурики ицидза", "Синдзуку пит-инн", "Нанбатей", "Маниакальная любовь" и "Кельтский воин". В этих местах ему сообщали новые имена и названия, и он переходил в другие места, обращался к другим людям, но всюду слышал то же самое предостережение из самых разных уст:
- Малыш, не стоит расспрашивать про этого человека. Он не любит шутить. Если до него дойдут слухи, что ты им интересуешься, он навестит тебя как-нибудь ночью и нарежет из тебя лапшу.
- Я все понял. Просто я тут кое-что услышал, и мне бы хотелось разложить все по полочкам.
- По полочкам разложат вас, Ямамото-сан. Вы умрете во имя славы "Токийского вестника". Вы к этому стремитесь?
- Спасибо, приятель.
- Удачи вам, дружище.
Ник навестил "Ниси адзабу", "Сибуйя харадзуки" и даже "Эбицу", заведение, популярное среди экспатриантов, хотя трудно было представить, чтобы какой-то гайдзин проведал о чем-либо раньше коренного японца.
Нет, нет и еще раз нет. Вместо этого Ник наткнулся на внутренний скандал якудзы, который не имел никакого отношения к тому, что его интересовало. И все же это было хоть что-то, причем он слышал об этом в самых разных местах. Все члены якудзы рано или поздно начинали говорить о порнухе, и все переходили к одному и тому же. Ребята из киностудии "Империал" обзавелись хорошими связями в Америке и решили обделать одно дельце; похоже, они договорились с западными порнозвездами, светловолосыми красотками, и дело выглядело очень многообещающим, если только им удастся получить лицензию на импорт. Тот, кто будет поставлять американский товар на японский рынок, заработает целое состояние, поскольку всем известна страсть японских мужчин к блондинкам. Ну а если к тому же научить белых женщин делать то, что делают японки: групповуха в метро, "поросячьи пятачки", фантазии в туалете, изнасилование, учительница, стюардесса, бизнес-леди, - тогда прибыли станут колоссальными. Однако до сих пор еще никому не удавалось преодолеть запрет на ввоз иностранной продукции; ни у кого не хватало "смазки", чтобы провезти ее через таможню. На пути этого стоял один человек.