- Это я, привет, капральчик! - пискнула вдова Юры Курнина, имя которой я все ещё не мог вспомнить. Звучало вроде "джакузи", а как точно - убейте, не помнил.
- Я тебя обнимаю, куколка! - сказал я. - Как живешь? Как Ганнибал?
- Ганнибал перекачал твое послание с автоответчика у нас дома на свой мобильный… И я его застукала за этим занятием в машине у салона, откуда вышла напомаженной и в новой прическе… Хочешь посмотреть?
- И потрогать тоже… Мужчина Ганнибал правильно делает, что подслушивает твои телефонные контакты, крошка! Итак?
- Итак, я передаю штуковину Ганнибалу…
- Привет, капральчик, - сказал Ганнибал. - Ужинаем в девять вечера, являйся в ресторан "Джерба" на Карфагенской улице. Найдешь?
Мне нравилось помнить экзотические места в разных городах.
- Всего два окна, пластиковый козырек и бордюр у трамвайной линии, через который на машине не переедешь. Возле станции "Барселона"… Так?
- Договорились, - сказал он. - Что еще?
- Еще человек христианского вероисповедания. Один. На вечернюю службу в православной церкви на авеню Мухаммеда Пятого, возле банка… Пусть придет и молится. После службы приметит араба, с которым на выходе будет разговаривать европеец. Мне нужно знать, куда пойдет и что будет делать до завтрашнего дня, вплоть до отъезда из Туниса в Сус, православный араб, с которым я переговорю… И на чем он уедет - на поезде или автомобиле. Если автомобиль…
- Сообщить тебе номер, - сказал Ганнибал. - Сейчас пятый час. Поздно… Если поработает женщина, католичка, согласен?
- Ты настоящий друг, - сказал я. - Назначь ей сам почасовую оплату. Я возмещу…
- Возместишь и с комиссионными для меня… И вот ещё что. Какой, ты говоришь, храм, православный? Есть два в городе. Греческий и русский. Так какой?
- Русский. На Мухаммеда Пятого.
- Записано… Будешь ещё говорить с Дзюдзюик?
Ну вот и напомнил имя вдовы и жены, подумал я и сказал:
- Поцелуи и поцелуи! Мне бежать нужно…
Я старался подражать британской школе в интерпретации Йозефа Главы. Кое-какой план и систему поддержки я родил.
Пора было и на молитву.
Опираясь на палку, я тихонько выскребся, иначе не скажешь, из гостиницы. Когда я сворачивал с улицы Шарля де Голля на просторный бульвар Хабиба Бургибы, начинало темнеть.
В сумерках, если напрячься, в столице любой бывшей французской колонии можно представить себя на бульваре другой такой же. Я любил Сайгон… Особенно под вечер, когда мы трое - отец, мама и я - шли на работу в гостиницу "Каравелла" по авеню Шарнэ, на которой волнами зажигались лампионы, а между камфорных и тамаринговых деревьев загустевали фиолетовые тени. На рассвете они истаивали во влажной духоте, бульвар казался загаженным, оборванцы, дремавшие на газонах, походили на кучи мусора. Харбинские балалаечники, прощаясь, один за другим исчезали в протухших переулках… Днем мы спали, и город я толком рассмотрел только пятнадцать лет спустя, болтаясь по улицам и бульварам, которые не узнавал. Новые дома, вместо французских - вьетнамские названия, и я в дурацкой форме, с карманами, полными странных денег - по цвету и форме гибридов пиастров и долларов.
Я давно не бродил просто так по какому-нибудь городу. И теперь выжимал все возможное для глаза и слуха из тунисских Елисейских полей - бульвара Хабиба Бургибы. Глазел на освещенные зевы кафе и ресторанов, на подсвеченные этажи гостиниц над сплошным строем каштанов, на привлекательных женщин и франтоватых мужчин, с удовольствием ощущая, как и сам становлюсь капелькой этого пузырящегося коктейля. В лавке "Прилавок средиземноморских благостей" я купил кулечек орехов, обжаренных в масле и покрытых медовой глазурью, и вдруг вспомнил, как канючил банановое мороженое с лотков на велосипедных колесах на вечерней авеню Шарнэ. Мороженое возбранялось: неизвестно, из чего намешано… Понос, как и наши "плохие" документы, таил опасность: утрату мобильности и расходы на лекарства.
Новгородский стиль православного храма на авеню Мухаммеда Пятого на удивление гармонировал с четырьмя кряжистыми пальмами и банковской стеклянной высоткой, расчерченной в клетку стальными рамами.
Служба уже шла, когда я вволок негнущуюся ногу по крутой лесенке на паперть и вошел внутрь церкви. Притвора в ней не устроили, наверное, из-за тесноты. Электричество вполнакала и огонь дешевых стеариновых свечек высвечивали восемь-десять спин, в основном, женских. Молились на коленях. Некоторые - постелив на цементный пол коврики, вроде тех, которыми пользуются в мечети. Батюшка в подпиравшей стриженый затылок ризе простирался впереди всех перед амвоном.
Никто не оглянулся. Перекрестившись, я приступил к осмотру паствы. Объект в синей куртке с английской надписью на спине "Сусский гольф-клуб Эль-Кантауи" горячо молился под лампадкой у правой солеи. Спортивная подготовка помогала ему сгибаться и разгибаться без видимого усилия ещё раза три, после того как все делали один поклон. Но его лица я не видел. Только дужки от очков.
Батюшка исполнял обязанности и дьякона, а служкой выступала девочка лет восьми - в облачении, вероятно, придуманном священником же. Присмотревшись, я заметил, что подсвечники сделаны из снарядных гильз от башенных орудий, вынесенных, вероятно, восемьдесят лет назад с боевых кораблей, пришедших в Бизерту. Среди икон, как и повсюду у православных на чужбине, преобладал Николай Угодник…
День за узкими окнами погас окончательно. Время от времени выключали и без того скупое электричество, светили только свечи и лампадки перед иконами. Мистический мирок, занесенный в Африку из заснеженной России… Девочка протянула мне свечу. Начиналась панихида.
- Как тебя зовут? Ты чья? - тихо спросил я по-русски.
- Галя… Дочь батюшки.
- Попроси на меня не пенять, что я на ногах молюсь… Не гнется одна.
- Вас Господь простит.
На медном подносике, куда я положил деньги за свечку и на храм, надписью под старославянскую кириллицу значилось: "Эскадренный миноносец "Жаркий".
Я помолился, по грешной привычке, особняком:
- Заступник мое еси и прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя… Оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощного, от стрелы летящия во дни…
Агент гольф-клуба встал с колен, положил несколько монет на поднос на столике в углу и попятился к выходу. Я аккуратно тронул рукав синей куртки.
- Служба ещё не кончилась, брат, - сказал я агенту по-французски.
"Проволочная" оправа его очков в форме бабочки выглядела женской. Стекла замутняли глаза, я их не видел в полумраке. Улыбка обнажила огромные десны цвета тухлого мяса. Будто он имел четыре губы. С узкими щучьими зубами между ними. Больше ничего примечательного. Никакое лицо. Совершенно спокойное. Он просто выжидал, что дальше.
- Вас зовут Ваэль эль-Бехи?
- Да. С кем имею удовольствие?
В Тунисе я решил оставаться французом до конца поездки и сказал:
- Риан. Я знакомый… назовем это так… Цтибора Бервиды.
- А полностью?
- Что полностью?
- Ваше имя.
- Риан д'Этурно.
- Не слышал, - сказал он. И отвернулся.
Поклонившись спине в ризе, он перекрестился и начал отступление к выходу.
Опершись на трость, я наступил здоровой ногой на мягкую, возможно, замшевую, туфлю. Опять улыбка из четырех губ с щучьими зубками между.
- Что вам угодно? - спросил он.
- Ну хорошо, - сказал я. - Цтибор передал мне записку с Кавказа…
- Какую записку?
Мне показалось, что он не прикидывается. Ошибка с наводкой?
- Хорошо. Зайдем с другого конца. Я знаю, что вы ездили на Кавказ и что вы числились в боевом отделении Бервиды, - сказал я.
- Давайте выйдем, - ответил он. - Это святотатство - заниматься такими разговорами в храме Божьем.
Ну вот и признание, подумал я.
Никто из молившихся женщин не обратил на нас внимания, когда он открыл дверь. Ваэль видел, что я хромой, и мог уйти от меня быстрым шагом. Где эта распустеха, обещанная Ганнибалом? Может, оптовик никого и не нашел, в самом-то деле…
- Кто вам сказал, что я здесь? - спросил Ваэль.
С узенькой паперти перед дверью он почти сбежал, вышел через железную решетчатую калитку на бульвар и остановился, поджидая, пока я преодолею ступени.
- Ваш коллега Харудж.
- Нет… Про то, что я в Тунисе… и что меня зовут Ваэль эль-Бехи?
- Цтибор Бервида.
Ваэль думал. Знает уже, что Бервида убит, и взвешивает варианты своей реакции, или не знает и высчитывает, откуда и зачем я мог появиться? Бояться меня он никак не мог. Что сделает "псу войны" инвалид-иностранец?
- Вы должны добавить ещё несколько слов от Цтибора, - сказал он.
О Господи, он не слышал про смерть чеха, уже везение. Оставалось проверить его на Прауса Камерона.
- Цтибор убит в Праге, - сказал я.
Ни одна душа из церкви так и не появилась. Слежка проваливалась. Ганнибал не справился. Дзюдзюик отговорила? У него что же, до сих пор не завелось от неё секретов?..
Ваэль молчал.
- Хотите доказательств? - спросил я.
Он продолжал молчать.
- На руках у меня их нет. Но я видел, как его труп уплывал по каналу…
- Кто? - спросил Ваэль. В его голосе я уловил тревогу.
- Праус Камерон, - сказал я.
- Кто это такой? Как это случилось?
Он хотел спросить другое: "Я что же, могу оказаться следующим?"
Нормально. Наемников, случалось, внезапно убирали одного за другим даже годы спустя после выполненной работы.
Ликуя в душе, я понуро развел руками.
Возможно, вполне возможно, что Ваэль эль-Бехи, или как там его звали, и в самом деле не встречал на своем путаном жизненном пути Прауса Камерона. И все же следовало очкастого проверить: не ловушка ли? Но кто это сделает?
На противоположной стороне авеню Мухаммеда Пятого, разделенной двумя полосами пальм, я разглядел женскую фигуру в кожаном жакете и брюках.
- У меня есть ваш телефон в сусской конторе, - сказал я. - Завтра в десять утра я позвоню.
Оставалось впихнуть ему в глотку живца. И я добавил:
- Нам следует объединиться. Работавшим на Кавказе. В меня стреляли вторым… После Цтибора. Его смерть спасла меня, я успел спрятаться в укрытие….
Что-то задело его, и очень сильно. Я увидел.
- Завтра в десять, - сказал Ваэль. - В десять я буду там.
Согласно теории Йозефа Главы, природа не знала эволюции, человек возник одновременно с гориллой и шимпанзе, а потому разделяет общее бессознательное со стадами биологических родственников. В такси, которое везло меня в ресторан "Джерба" на Карфагенской улице, я предавался мрачным размышлениям о справедливости великой теории великого психолога. Он снова оказался прав. С точки зрения моральных принципов, произросших на почве, унавоженной коллективным бессознательным, мое место действительно между шимпанзе и гориллой.
Глава девятая
Иктисаб
1
В ресторане "Джерба" двухметровая лоснящаяся Дзюдзюик пролила несколько слезинок на мои залысины, пока я тыкался носом в её горчичное декольте, обнимая за ягодицы, поскольку талия мулатки приходилась на уровень моей груди. Оплакивала ли она счастливые дни с Юрой, свой ли новый брак, или меня, слоняющегося по белу свету, я уточнять не стал. Она вообще любила разводить сырость. Скажем, из-за того, что увидела во сне сэра Мика Джаггера в элегантном исподнем, а потом это оказалось не наяву.
Пока мы поглощали рыбный кускус, креветочный брик, стейк из конины и на десерт арбуз под тунисское то белое, то красное, Ганнибал осветил под комментарии Дзюдзюик обстоятельства их "экстраординарно счастливого брака". В основе семьи сорта "экстра" лежал "экстремальный гуманизм и доброта необыкновенной женщины", которые, как я понял, выражались в том, что в постели она забирала всю власть по части механики и техники исполнения супружеских обязанностей.
Когда Дзюдзюик, едва на сшибая прической люстры, ушла пудрить носик, Ганнибал трогательно сообщил, как он бесконечно благодарен Юре Курнину, поскольку Юра родился князем, да и умер им же, это во-первых, и как аристократ крови сформировал такую необыкновенную женщину, во-вторых. Мы помянули после этого Курнина "Столичной", а вернувшаяся Дзюдзюик, пока я ходил в туалет, потребила символическую, налитую незримо присутствующему Юре рюмку с кусочком лаваша на ней. Разгон был сделан, я попросил принести всю бутылку.
Я, конечно, устал за предыдущие дни, и меня, что называется, занесло. Заказали и вторую бутылку "Столичной", с которой мы поехали, уже без Дзюдзюик, обсуждать состояние моего здоровья к знакомому врачу Ганнибала. Я возлежал с рюмкой на операционном столе, как древний римлянин на пиру, пока заспанный тубиб, прикладываясь к своей рюмке, чистил и зашивал подсохшую рану без обезболивающего укола (пьяным не полагается)… Тучный Ганнибал, сопя, сосредоточенно осматривал камероновскую палку с набалдашником. На мгновение меня даже охватило желание подарить ему пражский сувенир, но потом прошло. И зря. Если бы знать, какие сожаления по этому поводу предстояли в будущем…
Выслушав на прощание у гостиницы высокие слова о счастье иметь друзей, с которым никакое другое, кроме любви, конечно, не сравнится, я, отвечая на комплимент, отметил профессионализм дамы в кожаном жакете возле церкви Воскресения Христова. Она верно выбрала наблюдательную позицию. Внутри тесного храма с горсткой прихожан интересующий меня человек, вне сомнения, обратил бы на неё внимание, пусть даже случайно, и зрительный контакт состоялся бы. То есть, дальнейшей слежке конец.
- Твоя рана огнестрельная, верно? - поинтересовался Ганнибал.
Я успокоил его, сказав:
- Все в порядке, я привез её с собой. Никаких приключений здесь…
Он посопел, о чем-то раздумывая, и спросил:
- Знаешь, Базиль, Дзю рассказывала… То есть, ей Юра Курнин говорил, что ты в Легионе считался бешеным, имел прозвище "капрал Москва", вроде из-за жестокости, а теперь частный детектив и, говорят, чокнутый…
- Чокнутый?
- Ну, не в том смысле, что потерял разум. Готов потерять все, когда рвешься к цели… То есть, потерять все, кроме разума, так сказать… Ах, дьявол, как бы мысль выразить?
Наблюдение показалось интересным, и я впал в глубокую задумчивость, вспоминая свои бесконечные потери в этой жизни.
- Так вот, Базиль, - продолжил Ганнибал, - может, зайдем к тебе в номер, перекинемся парой слов, а? Я бы хотел обсудить одну вещь…
- Буду рад, - сказал я. - Ты ведь не куришь, проветривать перед сном не понадобиться. Единственная проблема в том, что у меня нечего выпить, даже чаю…
Толстяк вытащил из багажника своей "Симки" модели семидесятых годов литровую бутылку "Баллантайна" с нашлепкой беспошлинного магазина. Однако в номере мы к виски не притронулись. Ганнибал сел на кровать, а я - в кресло, между подлокотниками которого он не втиснулся бы.
- Гоняешься за кем-то, Базиль? - спросил Ганнибал проникновенно.
- Ищу, Ганни, - ответил я.
- Это меняет дело…
Диалог показался мне глуповатым даже для подвыпивших. Я сказал:
- Я благодарен тебе за помощь, Ганни. Скажи, сколько. Я, разумеется, покрою абсолютно все расходы дамы в кожаном жакете. И комиссионные для твоей фирмы тоже. Она из твоего персонала?
- Да нет… Частный детектив с лицензией, работает у меня по контракту на проверку персонала. Счет я, конечно, пришлю…
Бутылку мы не открыли, свои вопросы задали, ответы получили, а он тянул что-то, хотя встреча, как говорится, выдохлась.
- Проблемы? - спросил я осторожно.
- Ты меня поймешь, я надеюсь… Это личное и очень по-дружески…
Ганнибал даже шмыгнул носом.
- Предупреждение? Я куда-то не туда влез? Дама в коже что-то просигналила насчет интересующего меня человека?
Он набрал в жирную грудь воздуха, выдохнул, словно перед дракой, и ответил:
- Угадал, Базиль. Она звонила… Твой парень крутится возле кучки русских, которые собираются вложить очень большие деньги, совсем очень большие деньги, такие деньги, от которых даже голова не кружится. Эти цифры в ненаписанном виде представить невозможно. Поэтому… Так вот, значит… Если ты заявился, чтобы спугнуть эти деньги, я имею в виду этих людей, тебе объявит войну весь Тунис. И ты пропадешь. Против таких денег войны не выигрывают, если вообще начинают…
Я положил ладонь на его колено, похожее на футбольный мяч.
- Я никого не хочу спугивать… Почему ты спрашиваешь? Какой тебе-то интерес, Ганнибал?
- Я думаю, что мой интерес ясен. Деньги идут сюда… Мы не виноваты, что они бегут из России. В Эль-Кантауи и вообще в развитие курортной зоны их можно вкладывать без обложения налогами в течение восьми лет! И ввозить без пошлин оборудование, стройматериалы, продовольствие, что угодно… Это район без статуса офшора, но со всеми привилегиями для капиталовложений, наилучшее, что можно представить… При новых тысячах и тысячах пар рабочих рук - столько же ртов, которые будут поглощать мои морские продукты в ресторанах, а кто победнее - дома, из пластиковой упаковки…
- Ганнибал, - сказал я. - Меня интересует исключительно тип, за которым ходит твоя женщина. Тип мне скажет, где найти одного человека, и я отправлюсь за этим человеком в Москву. Люди, вокруг которых тип крутится в Эль-Кантауи, меня совершенно, ну совершенно не интересуют, как и их деньжата… Богатей и обеспечивай счастливую жизнь Дзюдзюик!
Наверное, сказано было выспренно, да ведь позади были две бутылки "Столичной". Хотя, конечно, на желудок, полный яств, поглощенных до этого, но все же отрезвляющий кофе-то мы не пили. Мне вдруг ужасно его захотелось.
- Поклянись, что говоришь правду! - потребовал толстяк.
"После появления из ресторана оба вели себя возбужденно". Так говорилось в одном жандармском протоколе времен моих безумств в выходной легионерской форме - белое кепи, пристегнутые к плечам красные эполеты с бахромой, матерчатая перевязь поверх ремня под курткой…
Я встал, змеюка, и, приложив руку к сердцу, изрек:
- Клянусь памятью Юры!
Ганнибал заорал:
- Обнимемся, капральчик!
Наверное, так бы и случилось, но в нагрудном кармане его твидового пиджака запищал мобильный телефон. Дзюдзюик нуждалась в гуманитарной помощи от одиночества в доме напротив…
- Ее власть - от Бога, - сказал мне Ганнибал, приглушив микрофонную мембрану "Эриксона" коричневой лапой. И, пророкотал, снова поднеся мобильник ко рту: - Я на пути к тебе, сахарочек!
- Твой телефон, Ганни! - напомнил я.
- Пусть полежит у тебя, - ответил толстяк. - Утром по нему выйдет на связь моя агентша. Спокойной ночи, капральчик!
Открыв окно и потом ставни знакомым с детства поворотом бронзовой ручки, выжимающей запорные штыри из пазов, я услышал, как внизу, у дверей гостиницы, Ганнибал поет во все горло: "Каждую ночь миллион поцелуев, мадам! Таково мерило любви…"