Он долго молчал. И наконец сказал:
- Обмен невозможен.
- Что значит - невозможен?
Я почувствовал, как страх заползает в меня и делает совсем-совсем слабым. Господи, помолился я, сделай так, чтобы этот гаденыш Шлайн остался живым, сделай, Господи, и я отработаю тебе, отработаю как хочешь и бесплатно. Ну, чего Тебе стоит, Господи?
В этот момент в нагрудном кармане пиджака запищал "Эриксон", зря и напрасно, как видно, отобранный у Милика, поскольку вся моя затея рушилась и тяжкие труды последних недель, таким образом, пропадали втуне.
- Извините, - сказал я длинному и, нажав кнопку, приткнул к уху теплую пластмассу.
- Пожалуйста, - сказал длинный.
Одновременно с ним Милик произнес:
- Милик говорит. У меня информация. Человек из "Бизнес-славяне" вылетел в Джакарту и оттуда отправится на какой-то остров, где ты держишь семью. Вылетай срочно на выручку. Вас всех ждет смерть. Подтверди…
- Подтверждаю, - сказал я и услышал, как он разъединился.
- Обмен невозможен, потому что вашего клиента у нас нет, - сказал Тумгоев. - Мы его отпустили на четыре стороны. Он ушел с проводником.
Плевать мне было на все эти заботы! Я чуть было так и не сказал вслух, спешно набирая на "Эриксоне" номер камероновской парочки.
- Извините, - опять сказал я чеченцу и услышал после второго сигнала вызова голос Ортеля:
- Битте…
- Пожалуйста, - вместе с ним ответил длинный.
Я кивнул чеченцу и сказал в мобильный:
- Это Шемякин говорит. Макс, у вас есть кто-нибудь на Фиджи?
- Кто-нибудь да есть всюду. В чем дело?
- Макс, моя семья на Фунафути. Запомнил? Фунафути… У тебя есть бумага под рукой?
- Есть цифровая память у штуковины, через которую я с тобой общаюсь. В чем дело, Бэзил?
- На Фунафути есть инспектор Уаелеси Туафаки. Повторяю… Уаелеси Туафаки. Ваш человек может связаться с ним и официально от Спецкомиссии попросить взять мою семью под защиту?
- Бэзил, мы не частники… Нужно формальное основание.
- Макс, под защиту как свидетелей, которым угрожают расправой!
- Бэзил, кто им угрожает расправой и о чем они могут свидетельствовать?
- Угрожают им, свидетель же, нуждающийся в защите, - это я, а значит и моя семья. Я могу дать показания относительно захвата покойным Цтибором Бервидой на территории Российской Федерации сотрудника российской спецслужбы, а также относительно убийства вашего человека и ещё одного в Праге.
- Твое заявление о желании дать показания принято… Давай наводку, Бэзил, кого подозревать на этом острове?
- Возможное имя Алексеев, русский, среднего роста, говорит по-английски с акцентом. В Джакарте можете что-нибудь накопать про него. Он работал в коммерческом представительстве лет десять назад, кажется… Он уже в пути, Макс!
- Тогда до связи, Бэзил, - сказал Ортель. - Дам знать.
Господи, помолился я, спасибо Тебе, что Праус Камерон запропастился куда-то.
Я становился навязчиво набожным. Отец Афанасий Куги-Куги справедливо упрекал меня, что я - лицемерный мирянин. Прижмет - бегу к боженьке, наладилось - в бильярдную.
Как бы там ни было, если бы шеф Ортеля и Филиппара объявился, он бы не пропустил сигнал тревоги для Уаелеси. Только в его отсутствие Макс Ортель мог принимать решения сам.
Теперь Алексеева П.А., я не сомневался, остановят ещё на Фиджи. В Джакарте вряд ли удастся его тронуть. Конечно, если бы оставался в живых Владимир Владимирович Делл, бизнесмен с Ленинградского проспекта и в Индонезии увяз бы коготками.
- Человек-оркестр, - сказал мне Тумгоев.
- Человек - кто? - переспросил я, не сразу поняв.
Я решал: баламутить Наташу по телефону насчет возможного нападения или нет?
- Дует в дуду, одной ногой бьет в барабан, на другой стоит, пальцами правой руки давит клавиши гармошки, левой водит смычком по скрипке… В этом духе… В Париже видел. Хотите кофе?
Пожалуй, неразумно беспокоить и её, и Колюню, и преподобного Афанасия. Чего доброго, решат перелетать в Веллингтон и сами впорхнут в сволочные силки Виктора Ивановича. Я же никуда не успею. Если Алексеев П.А. и прорвется к Фунафути, то не дальше трапа самолета, у которого будет стоять Уаелеси с распростертыми наручниками. Не с подводной же лодки произойдет десант…
Странно, но я поверил Милику на сто процентов.
- Кофе? Я бы хватил сейчас рюмку коньяка, господин Тумгоев, - сказал я. - Как насчет за компанию? Угощаю… Заодно обсудим, что же случилось с моим клиентом.
Я поверил Милику на сто процентов, потому что, выдав предупреждение, он работал по указке своего шефа, Виктора Ивановича. Шеф выманивал меня с Кавказа. А делал это потому, что я приближался к Шлайну и Шлайн ещё был живым, хотя длинный чеченец ничего такого не подтверждал. Это во-первых. А во-вторых, все необходимое Макс Ортель предпримет, и Наташу баламутить не стоит. Виктор Иванович совсем не дурак, чтобы всерьез надеяться на успех Алексеева П.А. в дуэли со мной, да ещё практически на моей территории, то есть в Азии, а значит и на моих условиях. Рассчитывает: если не выманю с Кавказа шлайновского подельника, то хотя бы заставлю понервничать…
- Господин Шемякин, - сказал чеченец, - приглашаю вас подняться в номер люкс. Здесь мы мешаем торговле. А там и коньяк есть, и остальное. Вы на Кавказе, вы мой гость… Я дам исчерпывающие ответы на все ваши вопросы.
Я сунул "Беретту 92F" в кобуру под полой блейзера.
Павло, ждавший у двери, отдал Макшерипу Тумгоеву честь по всей форме. Ювелир примерял панаму в магазинчике курортных товаров через две лавки дальше. Лысина его сделалась фиолетовой.
В лифте я спросил чеченца:
- Вы знаете человека по имени Милик?
Он кивнул. Похоже, он знал тут всех. Теперь и меня.
Вышли мы на шестнадцатом этаже.
Веранда, устроенная, словно летающая тарелка типа НЛО, вставшая на причал у гостиницы, нависала над морским берегом, судьба которого с верхотуры представлялась ужасной. Слабоватый прибой издыхал задолго до пляжа между часто поставленными молами. Пляж тоже агонизировал, зарезанный железной дорогой (рядом тянулось ещё и шоссе) и придавленный павильонами, между которыми песок и галька казались городским асфальтом. Ни белый цвет строений, ни хилые тополя пейзаж не спасали. Слегка утешал только морской простор. Ко второй рюмке коньяка он трижды поменял оттенки - сначала с зеленоватого на серый, а теперь сделалось голубым. В зависимости от ветра, наверное. В Легионе специалисты по камуфляжу считали, что цвет джунглей, воды и пустыни определяется в основном его силой…
За четверть часа я обсудил обстановку и затем сторговал с Тумгоевым условия нашего взаимодействия.
Ефима Шлайна он с рук на руки передал частному детективу Хакиму Арсамакову, который на телефонные звонки по своему мобильному и стационарному в новороссийской конторе не отвечает. Сведений о гибели обоих к Тумгоеву не поступало, а он утверждал, что такого рода происшествия с "заметными людьми" ему сообщают сразу и из нескольких источников. Вывод напрашивался один: оба захвачены федералами или российскими спецслужбами, сидят под следствием, скорее всего, в Грозном. Тумгоев может помочь мне добраться в этот город и установить контакты как с промосковскими, так и "настоящими" чеченцами. Шлайн должен найтись - либо живым, либо мертвым.
Условие поездки: ехать в сопровождении.
Потягивая "Курвуазье" и нежась в пиджаках на февральском хостинском солнышке, мы и поджидали это сопровождение.
Я тщетно ждал, что длинный заведет разговор об условиях выкупа микропленок, записанных в Тунисе. Равнодушие к их существованию означало одно: на какой стол их ни положи, с какого-то, поставленного ещё выше, немедленно придет приказ стереть их содержание. Уж не от Виктора ли Ивановича? Милика-то Тумгоев знал…
Естественно, возникал вопрос: взамен чего тогда оказывалось содействие в походе на Грозный? В мертвый город, как назвал его длинный.
Из-за раны в правой ноге, лежавшей на левой, задранной на ажурные перила, за которыми море теперь меняло цвет на бирюзовый с желтой подпалиной по горизонту, мне не удалось встать достаточно проворно. Пока я разбирался с ногами, хватался за набалдашник палки и выдавливался из кресла, стремительно вошедшая женщина в черном успела спросить Тумгоева:
- Это что за инвалид рассиживается, братик? А где тот человек?
Когда я встал, она повернулась. Огромные глазищи, высокие скулы, немного выпуклый нос, мелкие уши под зачесанными с висков и лба черными прямыми волосами. На чуть суховатых губах, лишенных косметики, - легкая улыбка. Огромные золотые серьги в форме змеи, заглатывающей собственный хвост, сверкали на мочках точно так же, как в холле гостиницы "Гасдрубал-Таласса". Только серой кошки с задранным от восторга хвостом не хватало.
Глава тринадцатая
Три обманщика
1
Кошка нашлась. Она грелась на солнышке под открытым окном в салоне виллы, куда меня привез молчаливый кавказский человек на пахнувшем новой обивкой "Бэ-Эм-Вэ Икс-5 Ле Ман". Жирный рыжий кот, высматривая тунисскую диву, дергал тощим хвостом, сидя на спинке лавки-дивана. Я завалился на этот диван с ногами, смежил веки и попытался вздремнуть.
Большей телесной и душевной изношенности я, наверное, ещё никогда не чувствовал.
Три длинных недели мне приходилось действовать вне привычного окружения, и, наверное, поэтому мой инстинкт выживания, словно компьютер, сглотнувший вирус, реагировал либо неопределенно, либо вообще никак. Испытанные практикой навыки плохо срабатывали, мне словно бы не хватало деталей для оценки обстановки. После провала в Краснодаре по мелочи - надо же, на "четверке" оказались разные номера! - меня не покидало ощущение, что я что-то зеваю, пропускаю, не вижу и не понимаю. Дважды хватался за оружие - на шоссе у Орла и утром в ювелирной лавке - без оправданной надобности. А появление Заиры Тумгоевой совсем уж подорвало, скажем так, мое моральное состояние.
Всю сознательную жизнь, сколько помню, я обретался среди того сорта людей, которые не суют ежеминутно под лупу свою и чужую психику. Мое существование предельно практично, оно состоит из деталей такого-то дня и такого-то места, и уже потом, получив гонорар за работу, я изредка, да и то, как говорится, в учебных целях, вспоминаю кое-что из увиденного и услышанного. Скажем, сколько часов понадобилось трупам, чтобы стать трупами, если они уже смердели, но ещё не вспучились и не пожелтели или не позеленели? А при жаре трупы синеют и раздуваются вдвое, после чего по ним идут черные пятна и скопившиеся газы разрывают животы и взламывают грудные клетки. Знать это требовалось, чтобы высчитать время, когда же состоялся бой, на который, слава Богу, не успел, хотя и торопился посмотреть… Это я видел в Камбодже…
По накатанной колее я строю и отношения с нанимателями. Они имеют право спрашивать с меня, согласно контракту, стопроцентной результативности, но не смертельного риска или неоправданно опасных, а, стало быть, с точки зрения оплаты моих услуг, дешевых похождений ради неопределенных или туманно изложенных соображений, которые от меня скрывают. В номере люкс на шестнадцатом этаже гостиницы "Жемчужина", принадлежавшем, оказывается, не Макшерипу, а его старшей, как я понял, сестре Заире Тумгоевой, я час назад практически принял на себя именно такое обязательство, будучи в состоянии, близком к эйфории, которую, очевидно, испытывает свихнувшийся сексуальный маньяк. Ради спасения Ефима, при этом за собственный счет, мне, видите ли, никак было не обойтись без того, чтобы сопровождать красивую, броскую чеченку по путаным дорогам, на которых идет война, и через слепые явки, то есть контакты с людьми, мне неизвестными и выскакивающими из засад, - в Грозный! В мертвый город. В город мертвецов.
С этим, например, ей мог помочь и братец. Или другой родственник. Говорят, на Кавказе у всех куча родни, её от избытка даже в заложники сдают…
Пустые мысли сродни снотворному… Я и заснул. И во сне отец, мама и я, семенивший по малолетству, уходили с Успенского кладбища, где перед отъездом из Харбина мы последний раз молились на могиле деда, маминого отца. Мы двигались налегке, потому что вещи - как пошутил отец, полчемодана на троих - были отправлены на вокзал. Мы прошли вдоль стены буддийского монастыря Цзи Лэсы, мимо католического костела, потом вокруг Покровской церкви. Вышли на Большой проспект, куда уже никогда не вернемся. Универмаг Чурина с опустевшими после капитуляции японцев и прихода красных витринами, "кружевной", как его звали за вычурность, дом итальянца Сокко, Московские ряды… Отец и мама, а за ними и я, мы кланяемся и крестимся на Свято-Никольский собор и уходим, не оглядываясь, все дальше и дальше, по Вокзальному проспекту… И я вдруг вижу, что поднимаюсь по деревянным ступеням желтого вагона переставшей быть японской и ставшей китайской железной дороги совершенно один. При этом отлично знаю, что за моей спиной вдруг и сразу ничего не осталось - ни родителей, ни соборов, ни кладбища, ни монастыря, ни старого вокзала, ничего!
Еще не проснувшись окончательно, сквозь дрему я почувствовал как кот, мурлыча навзрыд, осторожно забрался на меня, помесил лапами, улегся и запустил когти сквозь галстук и сорочку. Не открывая глаз, я почесал ему темечко. Он истошно зарыдал, вдавив когти поглубже.
- Подумать только, Жоржик ни к кому не ходит, - услышал я голос Заиры и сделал попытку привстать.
- Да валяйтесь уж, ладно, - сказала она, усмехнувшись. - Привыкайте. Нам неделю сосуществовать в походе.
- Вы улыбаетесь…Что-то не так с моим костюмом? - глупо спросил я.
И заставил себя подумать, что моя эйфория - нечто пустое и лишенное смысла, причина интереса этой женщины ко мне - в каких-то её жизненных неладах, с которыми она надеется покончить с моей помощью как "технаря" и "спеца", и только. Я - не более чем рекомендованный знакомыми водопроводчик для поправки канализации, скажем так.
Я все-таки сел. Жоржик, дергая кончиком хвоста, переместился на колени, нагло залез под блейзер и, распуская нюни, понюхал кобуру с "Береттой 92F". Ему нравился запах итальянской кожи. Закормленный приходящей прислугой кот, наверное, чувствовал себя одиноким и обездоленным в большом пустовавшем доме.
- Кот ни к кому не ходит, потому что ему не к кому ходить, - сказал я. - Сыскался дружок. Он обожает меня по причине одиночества.
- Кошкам легко, - сказала Заира. - Вы, что же, как кошка справляетесь со своим?
Мысль мне понравилась. Прямотой и резкостью. Чеченка, видно, знала толк в одиночестве. Свое я обычно сравнивал с тем, что дает телесам диета: затянувшееся и ненужное - смертельно, а в меру - полезно, здоровеешь душой.
В сумочке Заиры запищал мобильный. Она достала пластиковый брусок в замшевом чехле, села на диван, и серая кошка длинным прыжком переметнулась с подоконника ей на колени. Жорж сделал попытку подпрыгнуть и выгнул спину на моих.
- Джамалдин хочет спросить у вас, - сказала чеченка, передавая свой продвинутый "Бенефон Кью".
- Кто это? - спросил я.
- Мой водитель. Забрал ваши вещи в камере хранения на вокзале…
- Слушаю, Джамалдин, - сказал я.
- Господин имеет чемодан и сумку?
- Правильно.
- В сумке оружие, - сказал Джамалдин.
Я взглянул на Заиру. Она гладила кошку. Я погладил Жоржика и ответил водителю:
- И что же?
- Я переложу в машину, в которой вы поедете с хозяйкой.
- Ты так решил?
- Хозяйка решила, - сказал Джамалдин и разъединился.
Я вжал кнопку отбоя и сказал:
- Он вам звонил, Заира, а не мне.
- По вопросу, который обсуждается обычно между мужчинами, - ответила она. И лучше бы не улыбалась.
Практикующему юристу работу с женщиной-клиентом приходиться начинать с определения нужной дистанции между собой и ею. Слишком далеко - не получаешь внутренней картинки дела, за которое взялся, не выявишь сути действительных, обычно сволочных, намерений нанимательницы и потому не сделаешь работу с хорошим качеством. Слишком близко - расшибешься о её дурь и страсти-мордасти, возможно, насмерть… Женщину, в отличие от мужичка, не двинешь хуком справа, чтобы прекратить, скажем, истерику. Существует и такой продукт физиологического выделения, как слезы. Постоянная мелочность, колебания… С женщиной-клиентом постоянно чувствуешь себя вроде мотоциклиста на вираже, где промашка с балансом в грамм грозит потерей всего упора на дорогу.
Так что лучше бы Заире не улыбаться. И я опустил глаза на Жоржика.
- Когда мы выезжаем? - спросил я.
- Через сорок минут, - сказала Заира. - Я переоденусь в дорогу. Должен явиться деловой партнер, его привезет Макшерип… Останется только переговорить с ним, и все. У вас есть другое пальто?
Мое от "Авалона", подаренное ещё Праусом Камероном, действительно выглядело, как говорится, не совсем… Я заметно ободрал его, когда перелезал через забор на заднем дворе краснодарской гостиницы "Москва".
- Нет, - сказал я. - Другого пальто у меня нет. Да, наверное, купить можно. Я куплю…
- Не нужно. Здесь найдется, - ответила Заира. - У меня есть ещё брат, его пальто вам подойдет. Я принесу.
- Еще один брат?
- Сводный, - сказал она, - по отцу. Встретимся с ним в Краснодаре.
Теперь задребезжал мой "Эриксон".
Жак Филиппар спросил:
- Вы можете говорить сейчас?
Все-таки легкий южный акцент в его русском чувствовался. Возможно, он учил язык, скажем, в Днепропетровске, потому что приглушал гласные. А может, его настоящая фамилия когда-то была Филиппенко.
- Могу, господин Филиппенко, - сказал я. - Срочное дело?
Жак, видимо, обдумывал, что бы могла значить его новая фамилия, пауза затянулась, и я пожалел об экспромте. Оперативники вне сиюминутных забот соображают туговато. Я сказал:
- Это неловкая шутка, Жак… Продолжайте.
- Пусть это будет нашим паролем. Звонок от Филиппенко. Принято?
Практически я весь день совершал одни неловкости. А теперь впал в лишнюю разговорчивость. Из-за бабы, конечно.
- Спасибо, принято, - сказал я в телефон. - Итак?
- Первое. Ваша просьба учтена. Семья взята под охрану. К ней москит не подлетит…
Я не стал уточнять, что на Фунафути нет москитов, они там не водятся. Проникся отвращением к собственной болтливости.
- Что взамен? - спросил я.