Ноэль трет глаза, думает о том, что случилось в баре. И это тоже некстати. Пэдди Нортон, тычащий себе в грудь пальцем, бессмысленный спор, длящийся вот уже несколько дней. И Джеки так некстати позвонил: получилось, будто он сбежал. Будто…
Ноэль качает головой.
Вот перспектива нового проекта пришлась бы кстати. С Ричмонд-Плазой, как с любой большой стройкой, проблем хватает. Но раньше ведь они всегда решались. И сейчас решатся.
Племянник мертв - вот это действительно худо.
На подъездах к Джордж-стрит пробка немного рассасывается. Ноэль опять берется за мобильник: ему нужно с кем-нибудь поговорить. Он набирает Джеки, спрашивает, нет ли новостей.
- Нет. И, честно говоря, меня это настораживает. Я позвонил, но не добился ни одного внятного слова.
Старший инспектор с Харкорт-стрит Джеки Мерриган - добрый друг Ноэля. Имея доступ к святая святых полицейского управления, он помогает Ноэлю с ценной для строительного бизнеса информацией, а также вот уже больше года чисто по-дружески держит Ноэля в курсе вопросов иного толка.
- Ты думаешь, - спрашивает Ноэль, - заказуха?
- Похоже на то. Думаю, да.
- Жуть!
- Все признаки налицо.
Ноэль замолкает, качает головой:
- Боже мой, до сих пор не могу прийти в себя. Когда ты позвонил, я выпивал с Пэдди Нортоном. Я просто встал и вышел, не говоря ни слова.
- Понимаю, Ноэль.
- Господи, что за напасть! Еду к сестре.
- Естественно. - Затем следует пауза. - Передай ей, пожалуйста, мои соболезнования.
- Обязательно передам. Перезвоню позже.
Ноэль вешает трубку. Не успевает отложить телефон, вспоминает: оставил папку на барной стойке.
Черт.
И что теперь? Звонить Нортону? Заскочить к нему домой? Забрать папку? Придется. Утром ведь конференц-связь с парижским офисом.
Черт.
Но сейчас не время думать об этом. Не время. Кладет телефон в карман.
Через несколько минут он сворачивает с Южной Кольцевой, перемахивает через канал, выезжает на Клоуэр-роуд и встает на прямую и в этот момент совершенно свободную трассу, ведущую в Доланстаун.
3
Катерина сидит дома одна; ее шатает от новостей. До звонка она потягивала водку с колой, теперь пьет просто водку, причем мощными глотками. Ставит бокал на столик, берется за телефон. Звонит Ивон - одной из сестер, живущей неподалеку, сообщает о случившемся. Ивон секунду ошарашенно молчит, потом собирается. Просит дать ей пятнадцать минут, говорит, что позвонит Мишель с Джиной и приедет. Тогда Катерина звонит своей соседке, миссис Коллинз - та обещает, что зайдет и посидит с ней до прибытия Ивон.
Телевизор по-прежнему включен. До звонка Ноэля Катерина в сотый раз смотрела "Друзей". Сейчас ей, конечно, не до них, но телик она не выключает - пусть себе работает, пока кто-нибудь не явится: все-таки компания. Пульт из руки она тоже не выпускает - он успокаивает: с ним ей кажется, что она занята, что способна влиять на ситуацию. И над всем: над звонками, над бесцельным шатанием по дому, над "Друзьями" - текут ее безостановочные слезы, то молчаливые, беззвучно скатывающиеся по щекам, то громкие, на всю катушку, буйные, захлебывающиеся. В какой-то момент Катерина замечает свое отражение в зеркале и не на шутку пугается. Неужели она так старо выглядит? Неужели превратилась в старуху?
Это неправда! У кого-то другого убили сына! Хотя, учитывая род занятий Ноэля, она и раньше, надо признаться, - десятками мрачных вечеров сотнями мрачных красок - рисовала себе подобную картину. Просто рисуй не рисуй, а в реальности все… совсем не так.
Первой появляется миссис Коллинз. Катерина моментально сожалеет о том, что позвала ее. Соседка добра, но, как бы получше выразиться, приторно добра. Такая задушит добротой. Вот и сейчас: она только ступила на порог, а в коридоре уже нечем дышать. Вскоре приезжает Ивон, перенимает вахту у миссис Коллинз. За это ей огромное спасибо, но дальше она отнимает у Катерины водку со словами, что, мол, один-два стаканчика - еще ничего, но больше - уже перебор. Скоро приедут копы, говорит она, увезут тебя, скорее всего, на опознание. К тому же выпить ты всегда успеешь. Затем она идет на кухню ставить чайник - чайник, мать твою. Провались он пропадом, этот чайник!
Катерина готова шваркнуть чайник об пол.
- Вот и славно. Что может быть лучше, - произносит миссис Коллинз, которая явно не понимает, куда себя приткнуть, и следует на кухню за Ивон, - чем чашечка доброго чая.
Чашечка гребаного доброго чая доканывает Катерину. Она пытается отвлечься, бросает взгляд на фотографии в углу гостиной. Поднимается с дивана, подходит к полкам, разглядывает.
Невероятно! Когда родился Ноэль, ей было восемнадцать. Вы только поглядите, что за красотка! Все парни в округе мечтали лишь об одном - завалить ее - и волочились почем зря. Так что, когда Катерина залетела, никто не удивился. Удивились выбору: почему, спрашивается, надо было залетать от такого придурковатого урода, как Джимми Демпси? Сама Катерина не парилась. Как только на свет появился малыш, ей стало абсолютно все равно; когда Джимми свалил в Англию, она даже вздохнула с облегчением. Это было ее дитя. Не Демпси, а Рафферти, к тому же Ноэль Рафферти, полный тезка ее брата.
Фотографии расставлены в хронологическом порядке; она рассматривает их поочередно, одну за другой.
"Господи, - думает Катерина, кусая губы, - сыночек мой. Взгляните: вот малыш, вот мальчик, здесь уже подросток. Вот его жизнь… вот и вся его жизнь…"
Она опять захлебывается в рыданиях, отворачивается. Подходит Ивон с чаем. Катерине хочется послать ее куда подальше, сказать, что чая не надо, но она этого не делает, берет чашку в руки.
Раздается дверной звонок.
Ноэль.
Он только вошел, а Катерина уже мчится из гостиной в коридор, встречает его. Там они стоят не меньше минуты, крепко и горько обнимаются.
Катерина боготворила брата всю жизнь. Последние годы они видятся реже, чем раньше, или, скорее, реже, чем ей того хочется. Он вечно по уши в работе: если не спит, то на совещании, или на заграничной пьянке, или просто на объекте. Ее вдруг осеняет, что дело не только в работе. Что-то другое мешает им общаться, всегда мешало. Просто она не решалась признаться себе в этом.
С возрастом биография сына становилась все круче, а упоминаний в прессе и прочей дряни все больше. Может, брат стеснялся их родства, стыдился его?
И что?
Да ничего. Катерина запуталась, но мысли не отбрасывает, просто на время отпускает ее. Она стоит в объятиях Ноэля, обласканная мягкостью его костюма, опьяненная дурманом одеколона, и спрашивает себя: вдруг в глубине души брат обрадовался, что нерадивый племянник больше не будет его позорить?
Подумала - и самой стало страшно. И стыдно.
Первым размыкает объятия Ноэль, берет лицо Катерины в ладони, заглядывает ей в глаза.
- Я скорблю вместе с тобой, Катерина, - произносит он.
Ее лицо опять скукоживается, объятия возобновляются. Из кухни появляется Ивон. Они с Ноэлем кивают друг другу. В итоге все перебираются в гостиную, рассаживаются по диванам. Ведут себя на удивление чопорно, будто находятся на официальном приеме.
В воздухе жуткий напряг. С чего - непонятно.
Тут миссис Коллинз поднимается, и все становится на свои места.
- Я исчезаю, - шепчет соседка, кивая Ивон и Ноэлю.
Бросает взгляд на Катерину и резко отводит глаза. Секунда - и ее уже нет. Наконец-то они втроем.
Семьей.
Но долго это не длится.
Опять звонят в дверь, у Катерины опять щемит сердце. Это Мишель или Джина, предполагает она.
Ивон отправляется в коридор, а брат с сестрой остаются на месте: молчат, гладят друг друга взглядами, прислушиваются.
Дверь открывается.
- Добрый вечер, мэм.
Голос низкий, с сильным акцентом - сами мы не местные, блин.
Ноэль встает.
- Полиция, - спокойно произносит он.
Выходит из гостиной.
Катерина прислушивается: в прихожую вошли двое, может трое, копов. Говорят немного. Она представляет: стоят, наверное, там, грозятся, корчат рожи, качают головой. Потом наступает страшный момент: двое полицейских заходят в гостиную. Поверх формы - желтые люминесцентные куртки, они в них похожи на телепузиков. Лица у обоих виноватые, как у кокер-спаниелей. За ними в комнату входит следователь в штатском, ростом пониже, возрастом постарше, в темно-синем костюме. Полиция в этом доме не впервые, но чтобы ее пустили через порог - такого не бывало. Катерину начинает трясти. Она представляет, как среагировал бы Ноэль, но молчит. Нет сил сопротивляться; в голове так много всякого, что сейчас для нее гораздо важнее: воспоминания, образы, фразы. Вот бы водки сейчас!
Куда Ивон ее задевала?
- Миссис Рафферти?
Миссис? Не стану поправлять.
Катерина поднимает взгляд. Они мнутся в гостиной. Присесть им никто не предлагает.
- Что? - спрашивает она.
Вперед выходит следователь:
- Боюсь, миссис Рафферти, у нас для вас плохие новости.
Она понимает: он просто выполняет свой долг, это всего лишь формальность, - но не может не представлять, как отреагировал бы Ноэль, будь он сейчас здесь: "Слушай, ублюдочная полицейская крыса, посвежее новостей не найдется?"
4
"БМВ" Пэдди Нортона запаркован на Уиклоу-стрит, рядом со зданием "Луи Копленда". Хозяин автомобиля сидит напрягшись, очумело пялится на мобильник. Не может отойти от шока: как, во имя всего святого, мог Ноэль Рафферти очутиться в баре сорок пять минут назад?
И что теперь прикажете делать?
Он мнется, кладет телефон на папки, лежащие рядом, лезет в карман, достает оттуда маленькую серебряную таблетницу. Открывает ее, выстукивает на ладонь две таблетки наролета. Подносит их ко рту, отправляет внутрь, проглатывает без запивки. Учитывая алкашку в крови, они сработают довольно быстро. И он успокоится.
На улице свежо, но он взмок. Вытирает тыльной стороной ладони верхнюю губу.
Ерзает по сиденью, пытается устроиться поудобнее - с его габаритами это не так-то просто. Но ничего: автомобиль дорогой, просторный - выдержит.
Он снова опускает взгляд на телефон.
Ноэль и так убил его своим неожиданным появлением в баре, а что случилось потом? Что это было? Вдруг побелел как мел, умчался: ни слова тебе, ни объяснения. Кто ему, интересно, позвонил? Неужели сдали?
Вряд ли.
Да и кто? Надо с Фитцем потолковать. Они, понятное дело, решили неделю-другую не выходить на связь, но теперь какая разница? Теперь обстоятельства изменились.
Он снова берется за телефон, находит номер, яростно нажимает "позвонить".
Пока он ждет, наролет потихоньку начинает действовать - пока еще скромно, непроявленно.
Еще немного, еще чуть-чуть.
Еще немного - и ему придется напоминать себе, что на самом деле он чертовски рассержен.
Даже так? На звонок отвечают:
- Салют!
- Что там?
Сначала молчание, потом:
- Черт возьми! Мы же решили…
- Что там?
Опять молчит, небось закатывает глаза. Потом говорит:
- Там все нормально. По плану.
- По какому, на хрен, плану? Я только что выпивал с ним в баре.
- О чем ты? Мне только что подтвердили.
Нортон молчит. Он медленно, тяжело, довольно громко дышит. Держит паузу.
- Дело сделано - час назад, даже меньше.
Нортон работает над собой, пытается сдерживаться.
Ему и хотелось бы по-другому, понагляднее, но невозможно: они же по телефону говорят. Придется объяснять по буквам.
- Слушай, я не знаю что, как и почему, - в итоге произносит он: наролет уже накрыл его тяжелым снежным одеялом. - Но знаю, что накладка вышла. Перепроверь информацию. Боже мой, только этого нам не хватало! Я перезвоню.
Кладет телефон, собирается заводить двигатель. Вдруг звонок - Вивальди, одно из "Времен года".
Он опять хватает трубку, надеется, что это Рэй Салливан. В Нью-Йорке на четыре часа раньше - Рэй вполне еще может быть в офисе.
Смотрит на экран.
Это не Рэй. Это Ноэль.
Нортон собирается с духом:
- А с тобою-то что стряслось?
- Слушай, Пэдди, извини. Я так… умчался. У нас несчастье в семье. Горе… настоящее горе.
- Господи, - замирает Нортон, - что стряслось?
- Моего племянника застрелили. В пабе. Насмерть.
Нортон закрывает глаза, восклицает:
- Ни хрена себе!
Потом громко выдыхает, сдувается, подобно шарику.
- Вот такая история, - продолжает Ноэль. - Я у сестры. Она, естественно, еле жива. В доме полиция. Кошмар.
- Ноэль, я искренне сожалею, - очень ровно произносит Нортон. - Твой племянник - это не…
- Да, сын Катерины, Ноэль. Пацан, конечно, по уши увяз в дерьме - нельзя сказать, что я удивлен. Но от этого не легче.
Нортон опять выдыхает. Ну и дела!
- Короче, я умчался, - продолжает Ноэль, - и забыл на барной стойке папку, мою папку…
- Да, - отвечает Нортон, - папка в порядке, я ее взял.
- Это хорошо: она мне понадобится. Уже сегодня. Мне там нужно кое-что проверить…
- Послушай…
- …Перед завтрашним разговором.
- Ноэль, ну хватит уже.
- Нет.
- И что, блин, прикажешь говорить Рэю Салливану?
- Я не знаю. Скажи ему правду.
- Ноэль, какого…
- Пэдди, прости, но так… так нельзя.
Нортон пялится в окно, на Уиклоу. На другой стороне улицы - несколько молодых девушек. Холод им нипочем: они в коротких легких платьицах. Километры плоти наружу: ноги, руки, спины - все обнажено, но не влечет, не привлекает. Девицы напоминают стайку странных животных, рыщущих в поисках еды и пристанища. Одна подотстала, пьяненько бредет по тротуару. Нортон задумывается о своей дочери, представляет ее в подобной ситуации. Его захлестывает волна настоящих - неподдельных и весьма мелодраматичных - эмоций. Наролет иногда проделывает такие трюки: выжимает из него слезу, пробивает на сантименты. И пусть: ему так нравится, он даже жаждет этого.
- Пэдди?
Нортон приходит в себя. Смотрит на торпеду, пытается сосредоточиться.
- Ладно, ладно, - произносит он. - Ноэль, не хочу больше спорить: дело твое. Давай встретимся - я отдам тебе папку.
- Я могу к тебе домой заскочить.
- Не надо. - Нортон медлит, закрывает глаза. - Я пока в городе. Давай где-нибудь на полпути пересечемся.
- Идет.
Они договариваются. На парковке за "Мораханом". Через сорок пять минут.
- До встречи.
- Ага.
Нортон застывает с трубкой в руке. Ему кажется, телефон весит целую тонну.
Видит Бог, он никогда не желал этого.
В девелопменте он уже более тридцати лет. За эти годы наваял бесчисленное множество гостиниц, жилых кварталов, офисных центров, парочку-другую торговых комплексов - и здесь, и в Великобритании. Он заработал приличную репутацию - себе, друзьям - и денег немало… И не позволит какому-то офигевшему сучонку, этому Ноэлю Рафферти, спустить все прямиком в унитаз…
Нортон качает головой.
…И уж точно не из-за такой лабуды…
Нортон неожиданно подносит руку к груди, морщится.
Он не шевелится, почти не дышит, считает секунды: пять, десять, пятнадцать. Это что еще за новости? Просто перехлест эмоций или действительно аритмия? Просто сигнал или предвестник чего-то серьезного - обширного инфаркта, например?
Кто знает.
Он ждет еще немножко; похоже, отпускает.
Бросает взгляд на часы, потом опять на мобильный. Набирает Фитца, снова ждет.
Бог свидетель, он никогда не желал этого. Никогда.
- Салют.
- Нужно увидеться.
- Зачем? Когда?
- Сейчас. В ближайшие двадцать минут.
5
Концерт в "Айсосилиз" заканчивается. Джина Рафферти выходит из зала все еще в трансе, в улете от минималистичных повторов и напрочь сдвигающих по фазе рваных ритмов исландского трио "Баркоуд". Она пока в другом измерении - не здесь, не в себе - и не вполне готова выслушивать мнения парней, с которыми они сюда пришли.
- Вот уж, блин, настоящая пытка, - говорит высокий с бородкой, пока они протискиваются сквозь толпу в фойе.
Джина поворачивается к нему:
- В каком смысле? Тебе не понравилось?
Второй ржет.
- Мои самые страшные детские воспоминания. Я на мессе. Кошмар.
Джина закатывает глаза.
Она понимала: "Баркоуд" не совсем во вкусе Софи. Но такого убожества от коллег подруги она все же не ожидала.
- Странно, - говорит она, доставая из кармана мобильник, - по мне, так потрясающе.
- Потрясающе? Да ладно тебе, скучища.
Джина вздыхает.
Музыка до сих пор звучит где-то внутри: искусный рисунок, математическая точность, чистота, изящество…
"К чему споры? - думает девушка. - Чем прикажете парировать "кошмар" и "скучищу"? Может, "чистотой" и "изяществом"?"
- Что ж, - произносит Джина, - наверное, вам больше понравился бы какой-нибудь ВИА. Каверы Перри Комо, все в белом, нарядные, все дела.
- Перри… кого, прости?
У Джины две новые эсэмэски и сообщение на голосовой почте. Первая эсэмэска от Бет: "Встр. лнч. 1?" А вторая - что характерно, уже нормальным языком, со всеми знаками препинания - от Пи-Джея: "Ты помнишь, что завтра я в Лондоне? "Интерметрик", в 10:30. Позвоню тебе позже".
Снаружи, на Дейм-стрит, толпа начинает дробиться, скорость движения немного увеличивается. На парней она больше не отвлекается. Не снижая темпа, подносит телефон то к глазам, то к уху. Голосовое сообщение от сестры. "Получено в двадцать один двадцать семь. - Затем пауза. - Джина, это Ивон. Господи! Позвони как можно скорее, ладно? У нас кошмар. - (Сердце Джины уходит в пятки.) - Нет, лучше скажу сейчас. В младшего Ноэля только что стреляли. В пабе". В этом месте она останавливается, будто дает Джине секунду-другую на то, чтобы воскликнуть: "О господи!"; Джина, естественно, восклицает. Ивон продолжает: "Лучше уж скажу все сразу: он мертв. Это… это ужас что такое. Еду к Катерине. Прости, что пришлось сказать вот так. Но что еще мне оставалось? Позвони". Все. Джина поднимает голову. Она видит, что остановилась и что Софи с парнями обогнали ее шагов на десять-пятнадцать.
Софи оборачивается, видит ужас в глазах подруги.
- Что стряслось? - Она бросается к Джине.
- Моего племянника… - произносит Джина, поднося руку к груди, - это какой-то бред: его застрелили насмерть.