Особенно ценным из всех показаний Семина было, на мой взгляд, следующее: он заявил, что днем, накануне убийства, когда он колол дрова у себя во дворе, его окликнул через забор, со стороны соседнего пустыря, один из его бывших знакомых по имени Федор Бабкин, отбывавший вместе с ним наказание в лагере, но живший после этого не в Озерном, а где-то в другом месте.
Бабкин будто бы спросил Семина, чей это барак, давно ли он тут живет и почему сбежал от Короля? Семин ему ответил, что барак этот его собственный, достался ему после смерти брата, а с Королем он не хочет больше знаться. На этом якобы и кончился разговор. Однако Семину казалось, что Бабкин приходил неспроста. В лагере он был всегда одним из подручных всесильного Короля, и вполне возможно, что явился по его поручению.
Пока посещение этого Бабкина было единственной зацепкой, за которую я мог ухватиться, чтобы приоткрыть завесу, скрывающую от меня истинную подоплеку убийства Глотова. Внутренним чутьем, редко обманывавшим меня, я чувствовал, что Семин не убийца. Немало мне пришлось перевидать преступников, и я заметил, что обычные карманники или домушники, к которым относился Семин, редко идут на "мокрые дела", то есть дела, связанные с убийством.
Все средства связи - телефон, телеграф, почту и даже радио (применив шифр) я использовал, чтобы скорее получить сведения об убитом Глотове, а главное о Бабкине и Короле, которых мне следовало потревожить в связи с убийством старика.
Это только легко сказать получить сведения, а на деле пришлось пустить в ход очень сложный аппарат. Не один десяток людей занялся различными розысками. Они рылись в архивах, звонили в разные учреждения, посылали запросы, беседовали с людьми, которые лично знали тех, о ком я справлялся.
Начальник лагерей мне сообщил, что у них перебывало немало "Королей" - и рыжих, и черных, и толстых, и худых, но тот, который в то время отбывал наказание с Бабкиным и Семиным, был не рыжий, и фамилия его была не Иванов, а Литвинов. Его освободили одновременно с ними по амнистии, и, по слухам, он вскоре был убит в Иркутске при весьма темных обстоятельствах. Его обезображенный труп опознали по татуировке на груди его бывшие приятели, сидевшие в свое время с ним в лагере.
Бабкин, по словам начальника лагеря, был самым приближенным подручным Короля, а Семин, ничем не выделявшийся из общей массы заключенных, в их компанию не входил.
В телеграмме, полученной из Иркутска, подтверждались сведения о смерти Короля-Литвинова и сообщалось, что в числе свидетелей, опознавших труп Короля, был некий Бабкин, который будто бы вскоре после этого уехал в город Борск.
Опять мне приходилось иметь дело с Борском. Обрадовавшись случаю поговорить с Нефедовым, я тотчас позвонил ему по телефону. Оказалось, что он помнит Бабкина, который когда-то, еще до моего приезда в Борск, судился за ограбление. С год назад он возвратился в Борск после амнистии и поступил на работу.
Нефедов знал и Глотова. Тот работал в свое время в Борске следователем и, кажется, даже вел дело Бабкина и его банды. Во всяком случае, это можно было выяснить. Для этого Нефедов звал меня поскорее приезжать в Борск.
- Приезжай, - говорил он своим добродушно-ехидным баском. - Нечего тебе в Озерном торчать. Кстати, мы тебя тут маленько поучим, как по-настоящему работать нужно, а то уж, поди, зазнался. Как же, нешуточное дело: в область его затребовали как незаменимого специалиста! У кого от этого голова не закружится? Значит, будем ждать, а то Галя совсем засохла тут, с тех пор как ты от нее сбежал.
Я ответил, что скоро приеду, с досадой пропустив мимо ушей последние слова. Терпеть не могу, когда люди, хотя бы даже и друзья, лезут не в свое дело.
Теперь, когда я узнал, что Бабкин и Глотов не только знали друг друга, по даже находились между собой в таких взаимоотношениях, которые могли вызвать у одного из них (конечно, Бабкина) чувство мести, во мне вспыхнуло неудержимое стремление поскорее разыскать дело Бабкина в борском суде и одновременно лично познакомиться с этим, крайне интересовавшим меня субъектом. Мое намерение вести дальнейшее расследование не в Озерном, а в Борске заметно обрадовало начальника озерновской милиции, отношения с которым у меня так и не наладились.
Перед отъездом я еще раз вызвал Семина и попытался пристыдить за то, что он мне наврал, описывая наружность Короля, но он уныло пробормотал:
- Теперь один черт какой он был! - рыжий или черный, все одно какому в могиле гнить, ведь "пришили" его в Иркутске.
- Как же "пришили", если Бабкин приезжал к тебе от него? Сам же ты говорил.
- Ничего я не говорил. Выдумываете вы все, чтобы только запутать, - пробубнил он, угрюмо глядя в сторону.
Кто-то, очевидно, успел его настращать. Мне удалось только узнать, что за эти дни ему дважды приносил передачу неизвестный молодой парень в ватном стеганом костюме, какие обычно носят лесорубы. Передачу, как обычно, просматривали и в одном из пирогов обнаружили записку, в которой была только одна фраза:
"Помни, за тобой ходит колун".
Это означало: "Если предашь, то будешь убит". Вахтер, нашедший записку, по оплошности прочел ее при одном из заключенных, разносившем передачи по камерам. Тот, видимо, передал Семину.
Опасаясь, как бы с Семиным действительно чего-нибудь не произошло, я поручил его особому вниманию и начальника милиции и начальника тюрьмы, а сам отправился в Борск.
И вот мне снова предстояло некоторое время работать рука об руку с Нефедовым, но уже не в качестве его подчиненного. Это мне было приятно, хотя я уже заранее представлял себе, как он начнет подтрунивать над моей поездкой в Каменск. И, конечно, я не ошибся. Стоило мне появиться на пороге его кабинета, как он, не успев поздороваться, "заскулил":
- Совсем было уехали, да что-то назад быстро приехали? Видно, в управлении думали, золото какое выискали, а оказалось, что такого добра у них у самих хоть пруд пруди!
Но этим он и ограничился, начав расспрашивать и рассказывать о служебных делах. Меня очень обрадовало, что после нашего с ним телефонного разговора он сразу же, с налету, обеими руками вцепился в дело Бабкина, точно у него и без того не было забот, и проделал уже немалую работу.
Прежде всего он установил, где живет и чем занимается Бабкин. Оказывается, тот работал в обозе треста очистки города, но за частые прогулы и беспробудное пьянство недавно был выгнан оттуда. С тех пор он только тем, кажется, и занимался, что сидел часами в закусочной, неподалеку от вокзала, и пил там со своей женой, такой же отвратительной пьянчугой, как и он сам, и в компании с другим таким же сбродом. Однако для такого времяпрепровождения нужны были деньги, а явного источника их у обоих супругов как будто бы не было.
Поговорив с Нефедовым, я оставил свой чемодан пока что у него в кабинете и пошел знакомиться со старым делом Бабкина, которое хранилось в архивах суда.
Развернув пыльную объемистую папку уголовного дела Бабкина, на одной из первых же ее страниц я нашел подпись бывшего следователя Глотова, убийцу которого я разыскивал. Однако теперь, поговорив с Нефедовым и товарищами, я оставлял под большим вопросом версию, что Бабкин расправился с Глотовым из-за мести. Никто из нас не припоминал такого факта, чтобы преступник мстил судье или работникам следственного аппарата. Видимо, мне следовало глубже разобраться в обстоятельствах, прежде чем составлять определенное заключение.
Познакомиться с Бабкиным было нетрудно. От Нефедова я уже знал, где чаще всего Бабкин проводит время с приятелями, и направился в привокзальную закусочную.
Кто бывал в подобного рода забегаловках, как их попросту называют, тот знает, что иногда эти предприятия превращаются в притон пьяниц и жуликов, а это постепенно отпугивает от них других посетителей. То же самое в свое время случилось и с этой закусочной. Я помню, мне пришлось довольно долго воевать с начальником ОРСа, пока я не добился снятия с работы заведующего закусочной, а двух работавших там официанток пришлось даже привлечь к уголовной ответственности за то, что они принимали от воров, конечно, по дешевке, краденые вещи, открывая им за это кредит.
Новый заведующий, видимо, старался навести здесь порядок; по крайней мере, на вид закусочная стала куда приглядней: на столиках появились новые клеенки, на буфетах - цветы, но между посетителями я заметил и прежних завсегдатаев. Среди них восседал Бабкин. Его я сразу узнал по приметам, сообщенным мне Нефедовым. Обрисовывая Бабкина, он сказал:
- Вид у него такой, точно он под дверь к кому-то подглядывал, а ему на физиономию сверху и наступили.
Действительно, низкий, скошенный назад лоб Бабкина и переносье были точно приплюснуты чьей-то тяжелой подошвой, а голова от этого же глубоко втиснулась в плечи. Он был невысокого роста, довольно тщедушный субъект, лет сорока. Дряблую кожу его бороздили ранние глубокие морщины, охватывавшие, точно рядами скобок, углы рта и лоб. Создавалось впечатление, что череп его ссохся, и кожа на лице стала для него велика и потому сморщилась.
Маленькие желтые глазенки Бабкина были окаймлены рубчатыми, почти лишенными ресниц красными веками. Они превращались в узкие щелки, когда он смеялся. А смеялся он отвратительно, широко открывая рот, обнажая при этом не только остатки гнилых, почерневших зубов, но и бледные, дряблые десны. Красноватые прозрачные уши Бабкина обладали способностью двигаться, отчего казалось, что он к чему-то постоянно прислушивается.
Однако, каким бы безобразным и отвратительным ни казался мне Бабкин, это еще ни в какой мере не подтверждало, что именно он, а не кто другой убил Глотова. Правда, преступники, особенно убийцы и насильники, часто обладают отвратительной внешностью, но нередко встречаются и разительные исключения.
Долго разглядывать Бабкина я не стал. Здесь меня знали. Недаром, едва я вошел, как из угла уже донеслось едва слышное: "Мелодия!", а из другого - "Тихарь". Это означало, что пришел милиционер в гражданской одежде и нужно держать ухо востро.
Не подавая вида, что слышал эти слова, я съел пару бутербродов, запив их стаканом чая, и ушел.
Пока что у меня начала складываться следующая версия. Бабкин, пытаясь снова собрать грабительскую шайку, вспомнил старого своего знакомого по лагерям Семина и поехал к нему в Озерное, чтобы уговорить принять в ней участие. Возможно, что Короля он упомянул в разговоре с Семиным больше для острастки, желая припугнуть его этим именем. Ведь если бы в Борске действительно проживал такой крупный бандит, то мы с Нефедовым, наверное, знали бы о нем. Когда же Семин отказался вступать в какие-либо дела с Королем и Бабкиным, то последний в отместку подсунул ему вещи Глотова, которого убил из мести или по другим неизвестным еще мотивам.
Правильность этой версии мне предстояло подтвердить фактами.
Глава одиннадцатая
НЕРАДОСТНАЯ ВСТРЕЧА
Изучение судебного дела Бабкина, наблюдение за ним самим в закусочной и опрос хозяина его квартиры, который я успел сделать, пока чета Бабкиных была в отсутствии, заняли у меня почти весь день. Нужно было подумать и о себе. Ведь мы - работники милиции - не бесплотные духи, нам тоже нужно есть, пить и спать.
Полагаясь на приглашение стариков Чекановых, в случае какой-либо неустойки в Каменске, возвращаться к ним, я захватил из кабинета Нефедова свой чемодан и отправился давно знакомым, сотни раз исхоженным путем на свою старую квартиру. На душе у меня было неспокойно. Мне предстояло вновь встретиться с Галей, и перспектива этой встречи меня очень смущала. Совершенно иными глазами смотрел я теперь на наши отношения. Сам испытав едкую горечь незаслуженной обиды и все еще мучаясь от невыносимого оскорбления, нанесенного моим самым искренним чувствам, я видел в Гале товарища по несчастью, страдающего тем же тяжким недугом, как и я сам. В то же время мне было совестно перед нею за то горе, которое я ей невольно причинял. Если бы на квартире Чекановых не оставались мои вещи и я не опасался обидеть стариков, не заглянув к ним, я бы не стал больше тревожить Галю своим появлением.
Сеял мелкий осенний дождик. Крупные прозрачные капли висели на телеграфных проводах и голых ветвях молодых топольков. Ноги разъезжались по липкой глинистой грязи, покрывавшей деревянные тротуары. Черная, точно обгоревшая, стояла корявая черемуха в палисаднике Чекановых, грустя по своему утерянному пышному наряду.
Фунтик, лохматый белый песик Чекановых, не забывший меня за время отсутствия, радостно юля, бросился по своей скверной привычке обнимать передними лапами мои сапоги. Я нагнулся погладить его, но звяканье железной цепи у колодца в глубине двора заставило меня поднять голову. Там стояла Галя, в черной стеганке, грубых сапогах, повязанная серым теплым платком.
- Вернулись? Совсем? - не то с радостью, не то с испугом воскликнула она, не замечая, что вода из косо поставленного на сруб ведра льется ей на ноги. Оставив чемодан, я подбежал к Гале и хотел взять ведро, как бывало раньше, когда я помогал ей носить домой воду, но она не отпустила дужки ведра из своих пальцев. И опять лоб ее нахмурился и в глазах, в упор смотревших на меня, нельзя было прочесть ничего, кроме недоброжелательства.
- Напрасно вы вернулись, - сухо сказала Галя. - Комнату вашу нам бы самим нужно было. Тесно у нас.
- Ну, что же делать, - ответил я покорно. - Я и сам думал, что мне нужно от вас перейти. Вы мне разрешите только свой чемодан пока у вас оставить, оттянул он мне руку, проклятый. Сегодня я смогу у Нефедова переночевать, а завтра что-нибудь подыщу.
- Ба-атюшки мои! - вдруг раздался с крыльца звонкий голос Марфы Никитичны. - Сокол-то наш ясный прилетел! - Она, как всегда стремительно, несмотря на свою тучность, подлетела ко мне с распростертыми объятиями, но взглянув на хмурое лицо Гали, и сама потускнела и вместо объятий ограничилась тем, что со вздохом слегка потрясла меня за плечи.
Несмотря ни на что, я искренне обрадовался, увидев Марфу Никитичну. Симпатичнейшая это была женщина, хотя и шумливая, но очень прямая и искренняя. Характер ее отличался чрезвычайной независимостью. Я помню, когда мы с ней уговаривались о плате за квартиру, она запросила с меня очень умеренную сумму, а когда я сказал, что могу платить и больше, решительно отвергла такое предложение, заявив:
- Знаете, Дмитрий Петрович, пусть уж лучше будет по-моему, а то если я с вас дорого возьму, как бы не пришлось мне потом смотреть на вас как на благодетеля какого. Вдруг захочется, чего доброго, дорогу вам уступить или встать, когда вы войдете. Нет, уж лучше не надо. Так-то спокойней будет.
Все эти годы, пока я жил у них на квартире, Марфа Никитична относилась ко мне по-матерински, заботясь обо мне не меньше, чем о членах своей семьи, и отчитывая меня под злую руку также наравне с ними.
Теперь, разглядывая меня, точно мы не виделись несколько лет, Марфа Никитична говорила:
- Ну вот, я же знала, что ты вернешься. Не могло того быть, чтобы ты не вернулся. Не зря у меня и на картах так получалось.
- Да вы, известно, всегда до тех пор гадаете, пока у вас не получится так, как вам нужно, - невесело пошутил я.
- Ну, ты тоже наскажешь, - махнула она рукой. - Вечно меня на смех поднять готов. - И вдруг захлопотала: - Да ты чего же, батюшка, посреди двора стоишь! Чемодан свой в грязь бросил! В хату иди. Поди, проголодался?
- Да ведь вы, кажется, я слышал… - начал было я, но осекся, увидев, что Галя за спиной матери ожесточенно трясет головой, показывая, чтобы я не продолжал. - Может быть, вы уже сдали кому-нибудь мою комнату, - неуклюже поправился я.
- Ты чего это мелешь? - даже отшатнулась от меня Марфа Никитична, точно я взводил на нее невесть какое ужасное обвинение, - как это можно? Ведь мы же с тобой обо всем договорились. Вот если бы ты написал, что не приедешь, тогда бы пустили кого-нибудь. Без этого нам никак нельзя.
Положение получалось нелепейшее. Я видел, что Галя не хочет, чтобы я у них жил, но мне было очень неприятно обижать Марфу Никитичну. Но так или иначе, я твердо решил сегодня же под благовидным предлогом уйти от них и теперь ждал только случая сказать об этом Гале, чтобы она не считала меня слишком толстокожим.
Василий Лукич, мастеривший в кухне рамку для улья, тоже обрадовался, увидев меня.
- Хо-хо! - взмахнул он приветственно руками, в которых держал рубанок и тонкую планку. - Ведь говорил же я вам, что он вернется, а вы все свое, - и веселые морщинки разбежались по всему его смуглому, точно продубленному, довольно еще красивому лицу с крупными чертами цыганского типа.
Василий Лукич невысок ростом, но благодаря широким плечам и еще прямому стану не выглядел маленьким. Выражение лица у него было обычно суровым, а подчас и сердитым. Дома он любил поворчать на домашних, считая, будто их нужно держать в строгости (что, однако, плохо ему удавалось), а при ближайшем знакомстве оказывался хотя и вспыльчивым, и упрямым, но добрейшим человеком. Доброта эта так и светилась в его таких же темно-карих, как у дочки, часто вспыхивающих огнем глазах, и только нахмуренные густые брови мешали сразу разглядеть ее.
- Ничего ты не говорил, что он вернется, - затараторила всегда прекословившая ему жена, - наоборот, все пророчил, что его там, в Каменске, большим начальником поставят. Вот всегда так. Никогда по-твоему не получается.
- Это от него еще не уйдет, - спокойно возразил Василий Лукич. - Совсем вернулись, - спросил он меня, - или на побывку?
- В командировку, - ответил я. - Возможно, что всего на день-два. Как дела покажут.
- Эх ты! Неохота с вами расставаться, - причмокнул он с сожалением, - привыкли уже, как к своему.
Позже, когда я вышел из своей комнаты, чтобы умыться перед сном, я застал в кухне Галю, сидевшую у стола, ничего не делая, что было вовсе не похоже на нее. Может быть, она ожидала меня? Едва я шагнул через порог, она очнулась от дум и встала, точно желая что-то сказать, но не решаясь.
- Вы не беспокойтесь, - прошептал я. - Завтра утром меня здесь не будет. Почву я, как видите, подготовил.
- Оставайтесь уж здесь, - тоже шепотом ответила она, - не стоит из-за нескольких дней переезжать. Но может быть, вы нарочно так отцу сказали?
- Нет, я только по делу сюда приехал.
- Жалко, - едва слышно произнесла она.
- Чего жалеть? Не буду больше вам глаза мозолить. Я же вижу, что лучше нам не встречаться.
Она посмотрела на меня с укором и вдруг, нахмурившись, громко возразила:
- Вы меня не поняли. Мне жалко, что не придется больше с вами советоваться. А у нас как раз случилась беда на заводе, и я не знаю, как теперь поступить. Помните, я вам рассказывала про трех наших ребят, которые на работу пьяные являлись. Вы еще фамилии их записывали: Филицин, Саввин и Зыков. Теперь я боюсь, что они совсем худыми делами занялись. У двоих часы откуда-то вдруг появились, а у третьего рубаха шелковая с чужого плеча. Других ребят они сторонятся, связались с каким-то прощелыгой. Я хотела было с Нефедовым поговорить, но боюсь, что он их сразу заберет, а это, может быть, пока не нужно. Получится скандал, зря опозорим ребят. Они и так какие-то издерганные, особенно Гоша Саввин. У него большие неприятности в семье. Да и Ленька Зыков тоже ненормальный какой-то ходит.
- Ненормальный… Ненормальный! - послышался вдруг из-за переборки сердитый голос Василия Лукича. - Много ты понимаешь в ребячьей душе?!
И он в туфлях на босу ногу и в нижней рубахе, заправленной в брюки, показался в дверях.