Да и вообще, я знала и любила свой город и категорически не хотела мириться с тем, что какой-то заезжий гастролер разбил сердце и испортил жизнь моей землячке.
Поэтому я не стала ждать Пашку, а, освободившись, поехала на вокзал, чтобы встретиться с водителем автобуса, который отвозил деньги для Никифорова.
Водитель оказался солидным дядькой неопределенного возраста. Такому можно было дать и сорок, и шестьдесят. Густая копна седых волос, пропахших машинным маслом, грубые большие ладони с черными ногтями, сигарета за ухом. Разговаривал он простуженным басом.
– Здравствуйте, вы – Анатолий Степанович?
– Можно Степаныч, – разрешил он.
В автобусе было пусто, я опустилась на сиденье и выпрямила ноги, уставшие от поездок.
– Я подруга Элеоноры, она неделю назад передавала с вами деньги для Никифорова Гоши. Он вас должен был встретить.
– Было такое. Он встретил, я отдал.
– Вы с ним знакомы?
– Не так чтобы очень, встречались пару раз, он попросил, объяснил, что горит сделка, что задаток пропадет, если не успеет внести всю сумму. Ну я согласился. Он мне бутылку хорошего коньяка купил, так что я не в претензии.
– И больше вы его не видели?
– Нет, говорю же, мы мало знакомы. А что случилось? – Он подвинулся ко мне. Запах машинного масла мешался с запахом сигаретного дыма.
– Этот человек со всеми деньгами пропал, исчез, будто его не было.
– И что теперь?
– Соображайте, Степаныч. Подруга написала заявление в милицию. Если вы видели Никифорова последним, значит, скоро вас побеспокоят органы.
– Ну пусть беспокоят, я все равно ничего не знаю. Что вспомню, то и скажу.
– А что вы вспомните?
Степаныч прищурился:
– Номер машины вспомню.
– Он встречал вас на машине?
– Да, на иномарке.
– На какой?
– Не помню.
Я полезла в сумку, вытащила кошелек и зашелестела перед носом у Степаныча купюрой. Он оценивающе посмотрел на меня, на деньги и ласково сказал:
– Убери, девонька. Чем он вам насолил, этот Гоша?
– Похоже, подругу обворовал мою. Если живой, надо найти.
– Машина, может, не его, уж больно она хороша для такого, как он. Пиши, – велел Степаныч. Я достала рабочий блокнот. – "Форд фокус" серебристый.
Я записала номер, захлопнула блокнот, вернула его в сумку, улыбнулась Степанычу и, придав голосу особую теплоту, призналась:
– Я вам очень благодарна. Подруга с ребенком остались на улице. Если это его машина, найдем, не спрячется.
– Осторожней надо быть, а то вы, бабы, такими дурами бываете, – поделился наблюдением Степаныч.
Я выпрыгнула из автобуса, потом подумала, вернулась и протянула водителю свою визитку со словами:
– Мало ли, вдруг понадобится.
Егоров позвонил мне, когда я уже была дома.
– Ну что, поедем на вокзал? – спросил он.
– Я уже была, и все, что надо, знаю.
– Я очень на это рассчитывал, – признался Пашка.
Вечером за ужином я отдала Егорову листок из блокнота, на котором был записан номер Гошиного "форда". Пашка повертел его в руке и спросил об Элеоноре:
– Она не звонила?
Только я помотала головой, раздался звонок.
– Я возле дома, – сообщила Элеонора.
Мы вышли с Егоровым, помогли внести в дом вещи, вынули из такси перепуганную Машку, и машина уехала. Егоров включил в доме свет и показал, как пользоваться колонкой.
Немного погодя я принесла девчонкам ужин, и мы с Элей немного выпили.
– Ты осталась на работе?
– Нет. Пусть думают, что я уехала. Не хочу никому ничего объяснять.
– Эля, все наладится, вот увидишь.
Слов, которые помогли бы Эле пережить крах, я не знала, а говорить банальности не хотелось. Я замолчала, предоставив ей возможность выговориться.
– Я худграф наш закончила семь лет назад, – не глядя на меня, начала Эля, – замуж выскочила за художника. Творческая личность, планы, амбиции и все такое, а я взяла и залетела. Он категорически отказался иметь детей, угрожал, обзывал меня, даже ударил, а я Машку оставила. Оформила развод, села родителям на шею, но быстро поняла, что хочу кушать. Пошла на курсы парикмахеров и с тех пор работаю. Все в общем было нормально, только одиночество иссушило душу. – Эля допила вино, помолчала и продолжила: – Я ведь ему не верила, но он был так убедителен, что проскользнул вот сюда. – Матюшина постучала себя пальцем в грудь.
"Тот, кто знает любовь без предательства, тот не знает почти ничего", – вспомнила я строчку из песни Вероники Долиной.
Рассказать Эле то, что мы узнали о Никифорове, у меня язык не повернулся.
* * *
Пока Матюшина страдала, жизнь текла дальше.
Элеонора с Машкой оставались в доме Егоровых, я заглядывала к ним, но всякий раз после визита к новым соседям у меня возникало ощущение, что я навязываюсь, что Элеонора не нуждается ни в ком.
После аборта Эля окончательно замкнулась в себе. Даже не знаю, разговаривала она с дочкой или нет. Я делала слабые попытки успокоить Элю:
– Подожди, еще ничего не известно, у него могли отнять деньги, или даже убить его. Ведь это опасно – передавать такую сумму с водителем автобуса.
Эля замотала головой:
– Нет, водитель ни при чем, это Гошка. – Она с трудом выговорила это имя. – Какая же я дура! Ненавижу себя. Слушай, попроси Павла, пусть научит меня стрелять.
Идея показалась мне неожиданной и интересной.
"Отличный способ сбросить отрицательные эмоции. Лучше пусть мучается от ненависти к этому аферисту, чем к себе", – подумала я и попросила Егорова свозить нас на стрельбище.
– Это еще зачем?
– Пусть Эля отвлечется, – объяснила я.
Через несколько дней Егоров позвонил мне с работы и сказал, чтобы мы с Элеонорой собирались, он заедет за нами и отвезет в стрелковый клуб.
Элеонора, как только вдохнула запах металла, мужского пота и пороховой гари, преобразилась. Мне в клубе было смертельно скучно, я не знала, куда себя девать, а Эля ожила и заинтересованно потянула к себе ружье. Ее интерес быстро перерос в серьезное увлечение.
Матюшина фанатично ездила в стрелковый клуб, не пропускала занятий и вскоре освоила пневматическое оружие. Через месяц она уже перешла на огнестрельное.
О Никифорове мы не говорили, это была запрещенная тема.
Теперь все ее разговоры сводились к оружию, она к месту и не к месту цитировала Кодекс стрелка по практической стрельбе. Слушая Элеонору, я задавала себе вопрос: чем это увлечение закончится, если она все свободное время проводит в галереях клуба?
Моя окулька бегала как новая, я старалась с ее помощью уехать от кризиса: возила клиентов, которых становилось все меньше. Усилия мои не пропали даром, и мы с шефом провели тройную сделку, которая на риелтерском жаргоне называется "паровозик". Я закрутилась, и Элеонору с Машкой видела редко.
Время от времени я спрашивала у Егорова, как идут поиски Никифорова. Егоров делал серьезное лицо и отвечал, что на поиски живого или мертвого афериста брошены все силы МВД, ДПС и Интерпола, но результатов пока нет, что в сводках о происшествиях похожих на Никифорова трупов не было, и это дает основание полагать, что он жив и, здоров.
Я уже думала, что личная драма Эли Матюшиной так и останется ее личным делом, но история получила продолжение.
– Катерина? – Простуженный голос показался мне знакомым, но вспомнила я только после подсказки. – Это Степаныч беспокоит. Я автобус рейсовый вожу, помните, вы мне оставляли визитку, чтобы я позвонил, если будут новости.
– Да, да, – заверила я Степаныча, – конечно, помню. Что-то случилось?
– Я тут недавно видел вашего знакомого. Если надумаете приехать, позвоните, я встречу и провожу вас. Это он, Гошка ваш.
– Спасибо, Степаныч! – закричала я в трубку, потому что в ней послышался шум двигателя большегрузной машины, видимо, Степаныч, был в дороге, и мы простились.
Пашка дразнил Бильбо косточкой из прессованных жил, считая, что дрессирует собаку. Я уже открыла рот, чтобы пересказать Пашке наш со Степанычем разговор, но начинающий дрессировщик самозабвенно отрабатывал с Роем команды "Сидеть" и "Лежать". Мужчина был занят делом.
Я фыркнула, набросила куртку и прошла через лаз к Элеоноре. Дверь открыла Машка. Я сунула девочке конфеты, и она унеслась к игрушкам, а мы с Элей остались на кухне. Я закрыла дверь и задала ей вопрос:
– Не хочешь повидаться с Никифоровым?
Глаза у Эли загорелись лихорадочным блеском, побледнев, она опустилась на стул. Не отводя от меня взгляда, хрипло спросила:
– Где он?
– Мне позвонил водитель автобуса, который отвозил твои деньги, сказал, что знает дом, в котором живет Георгий.
При этом имени рот Эли свела судорога. Она закрыла лицо руками и сидела так несколько минут. Я не знала, есть смысл разговаривать с ней дальше или нет, подождала, и уже хотела уйти, как Эля твердым голосом произнесла:
– Да, я хочу его видеть.
– Ты сможешь взять дня три-четыре за свой счет?
– Думаю, да.
Я подумала, наморщила лоб и вспомнила, что давно не брала отпуск.
– Леонид Николаевич, мне нужен отпуск, – сообщила я шефу уже на следующий день.
– Чего это вдруг? – вытаращился на меня шеф, имеющий среди прочих достоинств весьма смутное представление о Трудовом кодексе.
– Ну, скажем, мне надо к зубному.
– А что, это обязательно надо делать в отпуске?
– Леонид Николаевич, меня ждет сложное протезирование. Мне снимут мосты, я буду ходить неделю без передних зубов.
– Меркулова, у тебя что, протезы? – недоверчиво спросил шеф, почему-то глядя на мой бюст.
– Конечно. Когда у человека нет передних зубов, знаете, как он разговаривает?
– Как? – Шеф хотел выяснить все до конца.
– Вот так.
И, выдвинув вперед нижнюю челюсть, я продемонстрировала шепелявость с пришепетыванием. Шеф замахал руками:
– Катерина, что за шутки?
– Какие же это шутки, Леонид Николаевич, это правда жизни. Так я пойду в отпуск?
– Иди уже, – отозвался шеф, но по его глазам было видно, что он мне не доверяет. Правильно, в общем, делает.
Доработав до конца недели, я стала собираться в дорогу. Проверила состояние резины на окульке, заехала в шиномонтаж и вулканизацию, купила атлас российских дорог и стащила у Пашки дорожный набор, жалея, что нельзя прихватить его табельное оружие. Вот бы мы с Элеонорой тогда показали этому аферисту Никифорову!
Егоров был на самом деле хорошим ментом, потому что он меня вычислил на счет раз. Начал он издалека:
– Кать, а кто это тебе на днях звонил?
– Пашка, ты что, мне целыми днями звонят, по двадцать звонков в день бывает, работа у меня такая.
– А что это ты такая задумчивая? Что затеяла? – не унимался Егоров.
– Паш, мы с Элей хотим в дом отдыха съездить. Ты не против? Ей полезно будет.
– Против, – вдруг заартачился Пашка, – я тебя никуда не отпускаю. Я ревнивый.
Он подошел ко мне, обнял и стал целовать.
– Обещаю, что вернусь одна, – пошутила я.
– Давай, давай, издевайся. А какой дом отдыха?
Я была не готова к такому вопросу. С домами отдыха я не работала. Кто-то из коллег недавно продавал санаторий, других контактов с санаторно-курортной индустрией у меня не было. Стало грустно, я поняла, что что-то в жизни упускаю.
– Паш, – меня вдруг озарило, – а давай вместе поедем?
Можно было голову дать на отсечение, что Пашка откажется. У него в разработке был какой-то вор в законе, и уехать из города он мог только по приказу из ставки верховного командования.
– Кать, – виновато признался Егоров, – сейчас никак не могу.
– Ну вот видишь, поэтому придется мне с Элей ехать.
– Почему нельзя дома побыть? Тебе что, со мной и с Роем плохо?
– Нет, конечно, мне с тобой и Бильбо очень хорошо, но я поеду не ради себя, а ради друга, – с пафосом сообщила я.
Такую терминологию Егоров понимал. Друг – это святое, а на святое замахиваться нельзя.
Определив Машку к Веронике, мы с Элеонорой Матюшиной в воскресенье выехали из города. Наш путь лежал на юг.
Через несколько часов мы проехали указатель с отметкой "Краснодар – 30 км". За бортом было плюс восемнадцать, светило солнышко, и я чуть не забыла, с какой целью мы едем. Вспомнила, только когда нечаянно заголосила: "Окрасился месяц багрянцем, где волны бушуют у скал. Поедем, красотка, кататься, давно я тебя поджидал". На фразе "А помнишь, изменщик коварный, как я доверяла тебе?" я захлопнула рот и посмотрела на Элю. Она, закрыв глаза, слушала этот гимн обманутых любовниц.
Я набрала номер Степаныча и сбивчиво сориентировала его на местности.
Он понял, где мы находимся, объяснил, по какой дороге лучше въезжать в город, и сказал, что будет ждать нас за мостом.
Вскоре, проехав мост, мы увидели автобус Степаныча, и я затормозила.
Автобус стоял у обочины, двери были закрыты. Я, кряхтя, выбралась из окульки, постояла на затекших ногах, размялась, подошла к автобусу и увидела, что Исаев сидит на водительском месте. Голова его свесилась набок, лица с дороги видно не было. Мне показалось, что он задремал. Я постучала по стеклу и позвала:
– Степаныч! Мы здесь!
Он не отозвался. Я потянула дверцу, Степаныч стал вываливаться на меня. Голова его качнулась, и я увидела лицо. Это было лицо покойника. Изо рта стекала алая струйка.
"Томатный сок, что ли?" – отказываясь верить глазам, подумала я.
Тело Степаныча съезжало все больше, я держала дверцу за руку из последних сил, понимая, что, если ее отпустить, водитель автобуса рухнет на землю.
– Эля! – заорала я.
Элеонора вышла из "Оки", подошла к нам со Степанычем и безумными глазами уставилась на алую струйку.
– Что с ним? – наконец спросила она.
– Какая разница, что с ним, давай, помоги мне закрыть дверцу. Он падает почему-то.
Мы вместе стали запихивать грузное тело на сиденье. Оно плохо поддавалось, но нам все-таки удалось закрыть дверцу автобуса, и запыхавшиеся, мы вернулись в "Оку". Путешествие оборачивалось проблемой.
Мимо одна за другой проносились машины, надо было на что-нибудь решиться.
– Слушай, – сказала я Эле, – вдруг он еще жив? Я сейчас вернусь в автобус и проверю.
– А если он убит?
– Тогда поищу что-нибудь, может, убийца оставил улику?
– Ты что, рехнулась? – Эля вцепилась мне в рукав куртки и не отпускала. – Поехали отсюда, поехали домой.
– Спокойно, – тоном бывалого сыщика произнесла я, – домой мы успеем, раз приехали, надо хоть что-то узнать.
С этими словами я вышла из "Оки" и опять подошла к автобусу, но уже с другой стороны.
Дверца в кабину была приоткрыта, из щели стекала кровавая дорожка. Я осторожно встала на подножку и заглянула в кабину.
Куртка на Степаныче была в огромных дырах, не иначе как в него разрядили магазин автомата Калашникова. Я огляделась, поискала что-нибудь интересное, ничего интересного в кабине не было, но в руке у покойного была зажата какая-то бумажка. Пересилив себя, я потянула за кончик и вытащила ее.
Спрыгнув на дорогу, я кинулась назад в "Оку".
Достав мобильный, я набрала Егорова.
– Слушаю, – радостно отозвался он.
– Паш, у нас неприятности. Кажется, – добавила я.
– Какие неприятности, санаторий закрыт?
– Нет. Паш, только ты не ругайся. Я не в санатории. Мы с Элей в Краснодаре.
– Ваш санаторий в Краснодаре?
– Нет, Паш, мы совсем с другой целью в Краснодаре.
– С какой такой другой, ясное море? – Голос Егорова быстро наливался металлом. – Что еще за фокусы?
– Это не фокусы. Мне позвонил на прошлой неделе Анатолий Степанович Исаев. Помнишь водителя, который отвозил Элины деньги? Он сказал, что видел Георгия Никифорова и может показать дом, в котором тот живет.
– Дуры, – отчетливо произнес Егоров.
– Будешь ругаться, вообще трубку положу и не скажу, что мы нашли труп.
– Какой еще труп? Кать, какой труп? – включился в оперативно-разыскную деятельность Егоров.
– Труп Степаныча, – со злорадным торжеством сообщила я, – он прямо в автобусе, прямо на дороге. Что мне делать?
– Ясное море. Никуда не уезжай. Жди. Я позвоню корешу, он приедет к вам.
От нечего делать я развернула бумажку, которую вытащила из кулака Степаныча.
На ней был план какой-то местности. Строения, дороги и дерево, нарисованные нетвердой рукой.
– Ерунда какая-то, – огорчилась я, свернула бумажку и сунула ее в бардачок.
Примерно через полчаса возле "Оки" затормозили "жигули" девятой модели. Из нее вышел настоящий русский богатырь: пшеничного цвета волосы, румянец во всю щеку, косая сажень в плечах. Он подбежал к нам и, наклоняясь к окну с моей стороны, спросил:
– Екатерина Меркулова?
– Да.
– Здравствуйте. Капитан Белый, Михаил Белый, меня Павел попросил вам помочь.
Мы с Элеонорой вышли из "Оки", завороженно глядя на Белого.
– Сейчас подъедет следственная бригада, а пока расскажите, что вы видели? – попросил Михаил, видимо смирившийся с тем, какое впечатление он производит на слабый пол.
Мы дружно замотали головами.
– Ничего не видели. Степаныч нас ждал, но, когда мы подъехали, он не вышел из автобуса. Я подошла к окну, смотрю, вроде заснул, позвала, он не отзывается. Я открыла дверцу, а он стал падать. И все. Я сразу позвонила Егорову, а он вам.
– А зачем вы приехали в Краснодар?
– Мы ищем одного человека. Степаныч позвонил и сказал, что видел его и знает, где тот живет.
– Моего бывшего мужа, он бегает от алиментов, – вставила Эля.
Я кивнула и поддакнула, потом вытащила из бардачка рисунок и показала Михаилу.
– Не знаете, что это и где это может быть?
Он повертел чертеж, пожал плечами:
– Похоже на одно место, но я не уверен. Перекресток на выезде из спального района. На въезде другая дорога, вот кольцо, оно заканчивается храмом. – Он ткнул пальцем в дерево. Тут и я увидела, что это не дерево, а крест.
Я задумчиво спрятала бумажку обратно в бардачок. "Будем искать, – решила я, – тем более что город обшаривать не придется, границы поиска ограничились одним районом".
Когда мы освободились и смогли наконец уехать, уже смеркалось. Белый объяснил, как лучше проехать к гостинице, но я не собиралась в гостиницу, я спешила найти интересующее нас место.
– Значит, нам нужен частный сектор в спальном микрорайоне. Попробуем его найти, – обращаясь скорее к себе, чем к Эле, пробормотала я, выруливая на дорогу.
Совершенно некстати позвонил Егоров и потребовал, чтобы мы устроились в гостиницу, а завтра чуть свет выезжали назад. Я обещала ему все, что он требовал, лишь бы Пашка не орал.
После всех злоключений я поняла, что переоценила свои силы, и призналась в этом Элеоноре. Она стала каяться и извиняться передо мной за то, что не отговорила меня от этой поездки.
– Ничего, найдем этого мачо и… – начала я и замолчала, не очень представляя, зачем мы его найдем.