– По разным поводам, а вообще-то – все по одному и тому же. Лучше бы они давно развелись. Сейчас ее то "клинит" на почве того, что он умер и ей уже не отомстить, либо она начинает скучать ужасно, вспоминать всякие моменты трогательные. А на самом деле их как будто и не было, этих моментов. Я все видела, все помню. Он всегда был чужой. Так что, чего она вспоминает? – Кира взбодрилась и уже почти затараторила: – Я не знаю, почему они не разводились. И пусть не говорит, что из-за меня. Мне было все равно. Это мне сейчас не все равно, что она делать будет. Скажите, а вы действительно узнаете, кто его убил?
Сыщик вздрогнул. Ничего себе вопросик! И как на него ответить? Честно. Да, пожалуй, только честно.
– Не знаю. Не уверен. Совсем не уверен.
– Я тоже думаю, что не докопаетесь. Если хотите мое мнение – бесполезное это дело. Но вы пока не уезжайте в Москву, ладно? Надо, чтобы она сама приняла решение свернуть это дело. А то она просто ненавидит, когда что-нибудь решают без нее. Разозлится ужасно. А куда, кстати, эта ваша помощница делась? В гостиницу уже ушла, да?
Алевтина давно уже покурила, да и до туалета дошла. Умылась холодной водой. Спать совершенно расхотелось. Обострилось обоняние – в нос ударили больничные запахи. Больницы разные бывают. В некоторых атмосфера какая-то тревожная, пахнет бедой и безнадегой. Эта, несмотря на монструозное советское здание и обшарпанные коридоры, почему-то не действовала подавляюще. Сильно пахло хлоркой, и только. Аля и не думала обижаться на Турецкого, уже свыкшись с мыслью, что здесь все на нее реагируют как на чужеродный, нежелательный элемент. Такая судьба, видать. А девочку жалко. С ней действительно надо поделикатнее.
Она остановилась в дневном проеме и наблюдала за ними на расстоянии. Наверное, он ее ехать домой уговаривает. Алевтина была недалека от истины.
– Кира, сейчас не время разговаривать. Три часа уже. Я к тебе завтра заеду. Хочешь, помогу маму забрать?
Она молча помотала головой.
– Давай домой спать, а?
Она опять помотала головой. Упрямая девица. Внезапно на него накатила неконтролируемая усталость. Вот что делать с пятнадцатилетней упертой ослицей, которая втемяшила себе в голову несусветную глупость и даже слушать никого не желает? Он растерянно оглянулся и заметил прикорнувшую на посту медсестру и стоящую в дверном проеме Алевтину. Она двинулась к ним, осторожно взяла Киру за локоть и, не говоря ни слова, заставила подняться. Та, как ни странно, подчинилась. В машине девочка все так же молчала, постепенно впадая в полный ступор то ли от усталости, то ли от ноющей внутренней боли. Подъехали к дому и еще немного постояли, дождавшись, пока она откроет тяжелые ворота, ведущие на внутреннюю территорию.
– Там с ними кто-то еще живет? – спросила Алевтина.
– Я никого не видел.
– Плохо. Она, получается, совсем одна осталась.
– Не волнуйся, она сейчас спать будет сном младенца. Так устала, что уже не до глупостей.
– Хорошо, что ты так уверен. Все-таки безумная тетка эта Анна Федоровна. Пятый раз травится, и все безуспешно.
– Откуда ты знаешь, может, она раньше другие варианты пробовала.
– А ты циничный стал, Александр Борисович. Для кого спектакль-то устраиваешь? Для ребенка, что ли? Не понимаю…
– Очень хорошо, что не понимаешь. Такое лучше не понимать.
По дороге в гостиницу он думал о том, что Кира на самом деле очень благодарный зритель. Хорошо бы Анне Федоровне понять, что этим злоупотреблять не стоит. Бедная Анна… Завтра наверняка от стыда сгорать будет… Впрочем, завтра – это уже сегодня. Когда он вошел в свой номер, на часах была половина пятого. Сегодня. Сегодня он, может быть, уже уедет из этого сумасшедшего дома, и пусть они сами разбираются. Пусть разбираются сами…
Он заснул беспокойным неглубоким сном, полным беспорядочных цветных картинок.
Глава 25
– Здравствуйте! Я – Настя. Не помните?
Где он видел эту девицу? Страшна, как смертный грех. Бедняжка, зачем она себе челку в розовый цвет покрасила? Хорошее начало рабочего дня!
Настя поджидала "в засаде" у отделения, и выросла перед ним внезапно, будто из пустоты. Настя? Откуда она взялась вообще? Лицо знакомое.
– Не помните меня? Я Кати Гороховой одноклассница. Вы к нам недавно в школу приходили.
Ах, вот оно что! Как же она его нашла? Да легко и просто. У "классной" спросила. Ладно, это было не так уж просто, потому что грымза принялась выпытывать, зачем ей, что она ему такое сказать собирается. Насилу удалось отбрехаться. Стояла тут, ждала с самого утра…
Она с утра ждала, а Панюшкин еще со вчерашнего вечера злился. Даже не злился, а, скорее, сетовал. Ну, почему, почему все это происходит именно с ним? Лучше бы десять "бытовух", лучше что-нибудь… Ограбление, например! Да что угодно! Все было бы лучше, чем этот сумасшедший дом с сатанистами и "золотыми" мальчиками! Почему все это свалилось именно на него, Сережу Панюшкина?!
Настя неловко переминалась с ноги на ногу.
– Ты вспомнила что-то еще? Давай, выкладывай!
Ерунду какую-нибудь сейчас скажет. Сплетню, наверное, новую в курилке поймала и решила, что это хороший повод школу прогулять. Надо выслушать, набрать воздуха в легкие и пойти прямо к старику. Нельзя откладывать "казнь" надолго. Сразу, сразу к Подгурскому. Ему, наверное, из мэрии уже позвонили. Все уже высказали, как пить дать. Да, нелегко сейчас будет. А в чем он, собственно, виноват? Нет, ну в чем? Версию с отправителем подозрительного сообщения на форум нужно было отработать в любом случае. А если бы этого оказался компьютер дяди Феди – сторожа с автостоянки, то что? Ладно, у дяди Феди нет компьютера, но возьмем кого угодно, только не Кравцова. Ведь не было бы никаких проблем! Нормальная рабочая ситуация. И почему на него, старшего лейтенанта Панюшкина, должны действовать такие мелочи, как должность подозреваемого? Нет, ни в коем случае не должны! И если рассматривать эту ситуацию чисто теоретически, Подгурский сам бы ему именно так и сказал. Надо проникнуться этим благородным негодованием и с гордостью за проделанную работу явиться пред светлые очи начальника. Не виноват он ни в чем, и точка!
– Извините, может, это и не важно совсем, но я, кажется, вспомнила, как звали мальчика.
Какого еще мальчика! Она вроде как бредит, чучело с розовой челкой!
– Как, какого? Я же вам рассказывала, вы что, забыли уже? Мальчик у Кати новый появился незадолго до этого… этого убийства. Но это, наверное, действительно не важно. – Девочка нервно теребила свои засаленные розовые пряди и тем самым раздражала его еще больше.
– Ладно, говори, как его зовут, и дуй отсюда. У меня времени мало.
– Игорь, по-моему. А может, Илья. Ну, что-то такое, на "и"…
Панюшкин взвился. Тупица! Чертова двоечница! Ничего в голове не держится!
– Ты можешь точно вспомнить – Игорь или Илья? Это важно, действительно важно!
– Да?! – Девица расплылась в блаженной улыбке. Кто его знает, может, ей вообще первый раз в жизни сказали, что она сообщила нечто важное.
– Вспомни! Вспомни, пожалуйста!
Настя засуетилась. Глазки, едва заметные под густым слоем иссиня-черной туши и фиолетовых теней, забегали. Так, наверное, она себя ведет на экзаменах, когда ей дают последний шанс получить вожделенную тройку.
– Я не могу! – Она зажмурилась, как будто в приступе боли. – Не могу. Правда, не получается. Точно говорю: то ли Игорь, то ли Илья. Точно!
– А может, Ираклий? – Панюшкин начал злиться всерьез.
– Нет, не Ираклий! – Девица радостно заржала. – Точно!
Ладно, какая разница – Игорь или Илья? То есть, разница, конечно, огромная, но внутренний голос настойчиво твердил, что начинает литься вода на его, Панюшкина, мельницу. Игорь или Илья?.. Разберемся!
– Спасибо тебе, Настя! Ты мне очень помогла.
– Правда?! – Смешная толстая школьница почти прыгала от радости и преданно заглядывала ему в глаза. – Ой, как здорово-то!
– Ладно. Все, иди. Спасибо тебе! Иди, давай, поскорее…
Он влетел в отделение, а она продолжала стоять стоймя, все еще в шоке от собственной, внезапно обретенной значимости. Надо же, как получилось: вспомнила какую-то ерунду, а оказалось действительно важно.
В приемной Подгурского сидела Женечка, секретарша. Бодро стучала по клавишам и прихлебывала чаек. У него было два вопроса, всего лишь два, но оба очень важные: бушевал ли старик, и школа, какая у нас теперь в городе самая "мажорная" школа? Женечка пожала плечами.
– Понятия не имею, бушевал он или нет. К нему час назад пришел московский следователь, помятый, будто всю ночь не спал. Они в кабинете заперлись и сидят. Вот. А что до школы?.. – Она начала давать краткие характеристики каждому известному ей среднему учебному заведению. А знала их Женечка немало, потому что буквально год назад устраивала ребенка в школу и провела целое исследование. А может, и "расследование" – это с какого боку взглянуть. Ладно, шутки шутками, а лучшая школа – двадцать вторая. Да-да, самая лучшая. Там ее Владик учится, уже во второй класс перешел. А самая престижная, то есть "мажорная", как изволил выразиться старший лейтенант Панюшкин, это тринадцатая. Ну, в центре, сразу за парком. Только вот, самая престижная вовсе не то же самое, что самая лучшая. Именно так. И никто ей обратного не докажет!
Глава 26
Турецкий выглядел действительно плохо. Спал четыре часа – в его возрасте это уже катастрофически мало. Вот Алевтина, например, и того меньше спала – это она его разбудила в восемь утра бодрым телефонным звонком, – а по ней и не скажешь. Возраст, да, всего лишь возраст. Он вспомнил, как был последний раз на обследовании и жаловался на боли в спине. Сделали снимок, сделали МРТ. Врач смотрел результаты, смотрел на него, качал головой, складывал губы трубочкой. И сказал следующее: "Знаете, Александр Борисович, это даже не болезнь. Это просто старение организма". Вот так. И ничего не поделаешь.
Алевтина поехала за Кирой, а он прямиком к Подгурскому. В конце концов, с делом Смородского, как это ни прискорбно, уже можно было прощаться, а с сатанистами варианты еще оставались. Конечно, напрямую эта история его не касалась, но ведь ввязался уже, и обидно будет, если Сережу остановят на полдороге из-за недовольства какого-то надутого местного чинуши.
– Нет, удивительная, конечно, женщина Анна Федоровна! – Подгурский выпустил облако дыма. Он говорил не о давешней попытке самоубийства. Турецкий ему ничего об этом не сказал, решил – зачем? Слух рано или поздно и сюда дойдет, а с работой этот факт напрямую не связан. Почему-то именно сейчас не хотелось мыть Анне кости. – Удивительная! Я ей с самого начала говорил: если мы ничего не нашли, то никто не найдет! Вот ведь упрямая какая! А из мэрии еще сигнала не было, между прочим! Даже странно! Чем это там Кравцов так занят?
Турецкий кратко изложил все свои соображения по этому поводу. Что бы Кравцов ни сказал, когда все-таки позвонит, – а в этом можно не сомневаться, – Сереже палки в колеса ставить не надо. Не бывает таких совпадений. Что-то тут нечисто. По крайней мере, с парнишкой точно надо поговорить. Хуже не будет. Он, конечно, настучит папаше, но с ним, судя по всему, отношения и так испорчены, так что…
"Конечно, испорчены. И бесповоротно", – подумал Подгурский. Александру Борисовичу-то все нипочем, он сегодня уезжать собрался, и больше в нашу дыру наверняка не приедет. Для него первый заместитель мэра – фигура почти абстрактная. Это им здесь оставаться и разгребать эту… как бы поприличнее выразиться?.. Нехорошую ситуацию.
– А за девочку свою не обижайтесь! – Подгурский решил напоследок прояснить и этот вопрос. Как бы то ни было, ему было немного неловко за свою… прямоту. Он был склонен так называть свою манеру разговаривать с подчиненными, которую Алевтина характеризовала не иначе как хамство.
– Вы про Алю? Да ладно. Я все понимаю. – Турецкий поднялся, оправляя пиджак и хватаясь за портфель. Хотелось поскорее покончить со всей этой историей.
– Вот и замечательно! А вы, я погляжу, собрались уже? Не спешите, давайте еще напоследок по чашке чая? – Не дожидаясь ответа, Подгурский снял трубку внутреннего телефона. – Женечка, два чая будьте любезны! Один черный и… – Он вопросительно посмотрел на Турецкого.
– Тоже черный, – последовал ответ и тяжелый вздох. Неизбежность чаепития была очевидна. Ладно, лишние двадцать минут погоды не сделают.
– Два черных чая, Женечка. – Подгурскому хотелось задержать московского варяга, чтобы он дождался звонка из мэрии и своими ушами услышал, на какой конфликт обрекает его продолжение этого нелепого расследования. А в том, что звонок вскорости последует, Подгурский был на сто процентов уверен.
Вошла Женя с подносом. Вид у нее был таинственный.
– Между прочим, Панюшкин прибегал. Десять минут в приемной просидел и только что опять ушел.
Подгурский грозно сдвинул брови.
– Куда это, интересно? И что он в приемной столько времени без дела сидел?
– Почему без дела? Про вас спрашивал. И школами почему-то интересовался. Престижными. Как он выразился, "мажорными".
Подгурский продолжал буравить секретаршу взглядом.
– Что вы на меня так смотрите? Я ему рассказала все, что знаю, и он ушел. Вот и все. – Женя поставила чашки, водрузила посередине стола сахарницу и величественно удалилась.
Подгурский схватился за голову. Похоже, парень уже начал реализовывать ценные советы московского коллеги. Он набрал мобильный Панюшкина и не успел даже "а" сказать, как на него обрушился поток информации. Он успел только вставить "хорошо" и положил трубку.
– А на самом деле ничего хорошего. Он пошел в школу, которую ему наша всезнающая Женечка описала как самую престижную, сходил к директору, наплел что-то про исследование криминогенной обстановки в школах, и окольными путями подтвердил, что мелкий Кравцов учится именно там. Теперь сидит в "засаде", ждет.
Турецкий нетерпеливо постукивал ложкой о края фарфоровой чашечки. Что тут можно сказать: молодец парень. Зря время не теряет. А вообще-то, уже пора: надо съездить в больницу, поговорить со Смородской – и домой… Как можно скорее!
Чай был допит. Последовало крепкое рукопожатие, и московский гость вышел из кабинета. И как только дверь за ним закрылась, раздался телефонный звонок. Подгурский застонал: вот оно, неминуемое возмездие за излишнее доверие современным технологиям! И разгребать все это придется ему одному! И за что на него все это?!
Глава 27
Из широкого, открытого настежь окна "сталинки" был виден сплошной зеленый массив. В этом парке во время физкультуры бегают кросс. После занятий гуляют с девочками. Хорошее место. Спокойное.
– Здесь не надо говорить. После математики выйдем и там, за поваленным деревом, спокойно все обсудим.
Мальчики прошли по пустой – урок уже начался – рекреации к кабинету. Вошли. Извинились. Сели за свою парту – вторую в среднем ряду.
Еще с начальной школы, когда у него только-только стало падать зрение, Люда требовала, чтобы он сидел на первой парте. Носилась со справками от окулиста, размахивала им перед училками. А их и убеждать не надо было – все и без того хвостами перед ней вилять готовы. Ему не хотелось сидеть на первой парте. Компромиссом оказалась вторая. Рядом подсадили еще одного близорукого анархиста – Дэна.
Поговорить надо было. С глазу на глаз, не по Интернету, не по телефону. Что-то надо было делать со всей этой историей.
Математика – любимый предмет. И все равно он сидит и ждет не дождется, когда урок закончится. Слишком много всего важного надо обсудить. Дэн, похоже, тоже нервничает. Хотя это может заметить только тот, кто его хорошо знает. Боится? Может быть, хотя, в общем-то, нечего пока. Что это за неконтролируемое беспокойство? Стыд? Скорее, какая-то странная неловкость. С этим надо разобраться. Может, действительно лучше ему уехать? Все-таки хорошо отец с Элей придумал.
Звонок заходится истерическим визгом. По крайней мере, так кажется ему.
Панюшкин, стоя недалеко от входа, видел, как младший Кравцов вышел из школы. Но он был не один. С приятелем. Куда он сейчас пойдет? Домой? Нет, мальчики обогнули здание и направились в сторону парка. Он проследовал за ними. Погулять решили. Надо признать, ничего криминального в этом намерении нет. Действительно, почему не погулять после уроков?
В парке оказалось на удивление людно. Толпами бродили мамаши с колясками, сновали шустрые дети на велосипедах и самокатах. Хозяева выгуливали смешных мелких собачонок. Бабушки оккупировали скамейки.
Лавируя между прохожими, Панюшкин шел на некотором расстоянии от мальчиков, ожидая, когда же они, наконец, разойдутся и Кравцов-младший останется один. Дойдя до оживленного перекрестка двух аллей, на котором стояли несколько палаток с мороженым и сахарной ватой, они вошли в покосившийся синий домик с надписью "Тир". Панюшкин засомневался: с одной стороны, были опасения, что Илья запомнил его, узнает, и тогда разговор уж точно не получится. С другой стороны, стрельба для мальчишки – момент показательный. Очень хотелось увидеть его с оружием в руках. Пусть даже с игрушечным…
Возле тира стояла взмыленная молодая "мамочка", – Панюшкин давно выделил для себя этот типаж, – и шумно препиралась с пацаненком лет восьми.
– Мама, ну, дай пострелять!
– Да ты все равно не умеешь! Только деньги зря потратим! Пойдем лучше на качели.
– Да ну их, эти качели! Каждый день качели! И вообще, как я научусь, если пробовать не буду!
– Потом, на выходных пойдем с папой, он тебе покажет. Все! Давай руку!
– Ма-ам! Ну, давай постреляем! Все равно на выходных никуда не пойдем, я же знаю, опять ругаться будете.
Мамаша густо покраснела и крепко сжала детскую ручонку, собираясь потащить сына за собой. Панюшкин быстро сориентировался.
– Девушка! – Никакой реакции не последовало. – Девушка!
– Вы ко мне обращаетесь? – Панюшкин, как мог, улыбнулся ей. Как ни странно, это сработало.
– Давайте, я с ним постреляю! Пожалуйста! Мы оба вас просим!
Мальчик недоверчиво посмотрел на мать.
– Я приглашаю! – Панюшкин уставился на нее и улыбнулся еще раз, нарочито восхищенно и, как ему самому показалось, слегка лукаво. Как оно было на самом деле, сказать сложно, но, тем не менее, цели своей он достиг. Усталая молодая женщина улыбнулась в ответ, хоть и не без некоторой подозрительности.
В тире воняло чем-то затхлым, за стойкой стоял давно небритый парень, смеривший вошедших равнодушным взглядом. Панюшкин занялся мальчишкой, периодически поглядывая в дальний угол, где угадывались фигуры двух подростков. Прикрытие было идеальным. Даже если Илья его узнает, что маловероятно – он, похоже, слишком увлечен собой, – придраться будет не к чему. Отец пошел пострелять с сыном. Пересеклись случайно, что ж тут такого? Город-то маленький…