Стрелял один из мальчиков. Кто именно, Панюшкину было не разобрать – они были примерно одного роста и одной масти. Стрелял хорошо, можно даже сказать, отлично. Один за другим запускались паровозики, начинали махать крыльями игрушечные утята и цыплята. Тот, что стоял рядом, отпускал комментарии. Панюшкин напряг слух и узнал голос – уже окончательно сломавшийся, оформленный, лишенный подросткового повизгивания гладкий тембр Кравцова-младшего.
Маленький подопечный лейтенанта тоже требовал внимания, и Панюшкин сделал три показательных выстрела – разумеется, успешных, – потом дал мальчишке извести остаток купленных им пуль. В качестве приза полагался небольшой слоненок из синтетического меха расцветки "вырви глаз". Панюшкин вручил его мальчишке и двинулся было к выходу, но именно в этот момент мимо них прошли завершившие уже свои баллистические экзерсисы объекты его импровизированной слежки. У одного из них в руках был призовой тигренок из того же игрушечного семейства, что и панюшкинский розовый слон.
– Отдай ты этого зверя ребенку, – предложил Илья.
Тигренок оказался в руках у обалдевшего от такого неожиданного счастья мальчишки.
– Что ты стоишь? Скажи "спасибо"! – Панюшкин продолжал изображать заботливого отца. Сын чиновника на секунду задержался взглядом на его непроницаемом лице и вышел из тира вместе с приятелем.
Что ж, не удалось его увидеть с "оружием" в руках. Панюшкин вручил ребенка, прижимавшего к груди только что приобретенный зверинец, матери и отправился вслед за мальчиками по главной аллее.
Когда мимо на бешеной скорости проехали две девицы на роликах, Панюшкин отшатнулся, отвлекся на долю секунды и почти потерял свой "объект" из вида. Растерянно оглянулся и заметил, что мальчишки сошли с дорожки и пошли куда-то в сторону, в направлении оврага, заросшего мелким подлеском. В общем и целом, этот парк в центре города был довольно ухоженный и благоустроенный, но и здесь можно было найти бесхозные уголки, до которых еще не добрались ландшафтные дизайнеры и устроители детских площадок. "Конечно, нам чем хуже – тем лучше", – подумал Панюшкин и смирился перспективой безнадежно испачкать начищенные с утра ботинки. Достигнув оврага, он заметил, что приятели остановились и довольно удобно устроились на некоем подобии естественного "дивана", образовавшегося из стволов нескольких поваленных деревьев.
Панюшкин остался стоять у края оврага: отсюда ему было кое-что видно, но, разумеется, совершенно ничего не слышно. Его уже начинали порядком раздражать эти подростковые игры в дурацкую таинственность. Но это нормально – все пятнадцатилетние мальчишки любят обставлять свои простенькие дела и секреты кучей ритуалов, которые любому взрослому человеку покажутся ужасающей нелепостью. Панюшкин вспомнил себя самого в пятнадцать лет и своих дачных и дворовых дружков. Даже ближайший поход на рыбалку или, например, Нинку, соседку, они не могли обсудить просто так на скамеечке. Надо было обязательно напустить на себя жутко таинственный вид и забраться как можно дальше, придав тем самым пустяковому делу невообразимую важность. Может, и здесь то же самое?
Строить предположения и ругаться ему пришлось долго – мальчишки просидели на поваленном дереве без малого минут сорок. Сам Илья говорил спокойно, не жестикулируя. Изредка до Панюшкина доносился его прерывистый смех. Второй мальчишка ерзал, размахивал руками, несколько раз порывался уйти. Наконец, они поднялись оба и решили, видимо, подняться по другому склону оврага. Панюшкин в который раз раздраженно выругался. Про себя, естественно. Если он сейчас пойдет за ними, то треск веток под ногами будет слышен во всей округе, и тогда эти любители навести тень на плетень поймут, что они тут не одни. Оглянутся – и все, провал "операции". Он вспомнил, что как раз за оврагом, в боковой части парка, есть еще один выход. Похоже, они туда и идут. Можно рискнуть. Даже если он ошибается, это не такая уж драма. В конце концов, они и так уже почти "ушли". А если нет, тем лучше. Стоит попробовать.
Он почти бегом вернулся на тот перекресток, где стоял тир, и по боковой аллее обогнул заросли. У ворот никого не было. С чувством закономерного разочарования Панюшкин вышел из парка и для очистки совести огляделся. Приблизительно метрах в двухстах виднелись две фигурки, бодрым шагом удалявшиеся в сторону автобусной остановки. Подъехала маршрутка. Они ее пропустили. Следом остановился старый автобус с "гармошкой" – такие еще ходили по городу. Когда он отошел, меткого стрелка на остановке уже не было. Там стоял только один Илья. Панюшкин-таки дождался.
– Привет! – сказал он, и мальчик оглянулся. – Ты ведь помнишь меня? Я вчера вечером к тебе домой приходил. Из милиции.
– Да. Я помню, – отрезал Илья и быстро зашагал вперед.
Панюшкин шел рядом в том же темпе.
– Мы с тобой вчера так толком и не поговорили, тебе не кажется?
– А о чем? – Противный мальчишка даже не смотрел в сторону собеседника.
– Как о чем? О девочках.
Илья остановился и нарочито цинично расхохотался.
– О девочках? О них я всегда не прочь поговорить. Вам какие больше нравятся – блондинки или брюнетки? Или, может, рыжие?
– Не ерничай. – Панюшкин сам себе удивлялся. Ни капли раздражения. Он как будто ожидал этот язвительно-дурашливый тон. И в самом деле, как еще можно на это реагировать? – Илья, я хотел поговорить с тобой о девочках, которых недавно убили на водохранилище. Одну из них звали Катя. Мне кажется, ты ее знал.
Маленький наглец и бровью не повел.
– Откуда?
– Это ты мне расскажи, будь любезен.
– Нет, ну, правда, откуда я мог знать эту девочку. – Илья остановился. Он говорил спокойно и совершенно серьезно. – Мы учились в разных школах. Жили в разных районах. Наши родители не знакомы. Я в этом практически уверен, и вы, думаю, тоже. Где бы я мог с ней познакомиться?
Панюшкин пожал плечами:
– Чего я тебе буду объяснять – по Интернету. На том самом сайте, по поводу которого мы к тебе вчера приходили.
Илья улыбнулся мягко и как будто покровительственно:
– Я с девушками по Интернету не знакомлюсь. – И пошел дальше. Панюшкин последовал за ним.
Глава 28
Анне Федоровне было стыдно. Но даже стыд у нее был какой-то странный. Он проявлялся в некой особенной мрачности и резкости. Как будто все вокруг виноваты в произошедшем, кроме нее самой. Вообще-то это выглядело как чистое хамство, но Турецкий прекрасно понимал, что причиной всему стыд. Всего лишь стыд, не более того.
А чего еще можно было ожидать? Взрослая женщина, мать, наглоталась таблеток, будто нервный подросток. Конечно, тут есть чего стыдиться.
– Здравствуйте, Александр Борисович! – Голос был слабый, тихий. Лицо бледное. Глаза смотрят из-под полуприкрытых век. – Я заболела немного, как видите.
Ах, вот как это у нее называется! Заболела… Заболела она давно, прекрасная Анна Федоровна. Вот только не лечилась почему-то. Сказать ей об этом?
– Я знаю, – сказал Турецкий. – Как вы сейчас себя чувствуете?
Вопрос был дежурный, ответ подразумевался. Плохо ей, ясное дело. И еще долго будет плохо. Слабость, головокружение, отсутствие аппетита. Слезливость, наверное. А отдуваться будет, разумеется, Кира.
Смородская не ответила ничего. Натянула одеяло до носа и отвернулась к стене.
– Я понимаю, что не вовремя. Но нам нужно принять какое-то решение.
В комнату вошла женщина с подносом. Сиделку, стало быть, взяли. Еще бы, Кира в школу ходит, а Смородскую одну в доме оставлять нельзя. Мало ли что еще учудить может. На самом деле, конечно, ничего. Просто Кира боится, и это нормально.
На подносе стоял стакан с водой, рядом с ним несколько кружочков разных цветов и форм – таблетки. Еще там была высокая фаянсовая кружка, от которой шел приятный, щекотавший ноздри запах. Бульон.
Лекарства Смородская безропотно приняла, а кружка с бульоном так и осталась на тумбочке, нетронутая. Сиделка быстро ушла, снова оставив их одних.
– Да, я заболела… О каком решении вы говорите? Да, кстати, спасибо, что помогли Кире, когда я…
– Не за что, разве ж это помощь? Она, вообще-то, молодец.
– Я знаю. Молодец. И даже больше, чем вы думаете.
– Да уж я догадываюсь. Анна Федоровна, это, конечно, не мое дело, но… – Тут он прервался, решив, что это действительно не его дело. – Ладно, оставим.
– Нет, вы скажите! – В надтреснутом голосе звучала вся ярость, на которую эта женщина была способна в данный момент, несмотря на слабость и упадок сил.
– Девочку пожалейте!
– А вы совершенно правы, не ваше это дело. – Она снова повернулась лицом к стене. – Так о каком решении вы пришли поговорить?
Так спрашивает, как будто сама не понимает. Все предельно ясно – тупик. Причем полный. Много тени, темных углов, но как наводишь на них свет, ничего не находишь – только кучки экскрементов из чужой, уже прожитой жизни. И никаких зацепок. Совсем никаких. Оля не помогла. Она, кстати, славная девушка, может, Анне и неприятно об этом слышать. Честная по-своему. И ужасно несчастная, между прочим.
– А рядом с Олегом все становились несчастными. Это у него такой дар был. Даже удивительно. Стараюсь и не могу вспомнить, кого же он осчастливил за свою жизнь? Вот, пожалуй, разве что Тамарку… Вы ее видели – тетка, которая сторожила этот его бордель личного пользования. Сидела без работы, он ее пристроил. Бедная Тамарка. Я ж ее выгоню.
"Да уж. Ты выгонишь. Злая ты, Аннушка. Впрочем, все вы тут девушки недобрые". – Турецкий незаметно для себя отключился, слушая ее негромкое раздраженное бормотание. А Оля бедная… Бедная молодая Оля. Такая старая уже. Старше, чем Анна. Та отгородилась от окружающей ее бездны стеной из гордости, переходящей в гордыню, а Оля хлебнула по полной. Говорит теперь, что ей вовек не отмыться.
Последние слова он произнес вслух.
– Конечно, не отмыться. На что она вообще рассчитывала, ввязываясь в этот "блудняк" – назовем вещи своими именами? Надеялась, что он со мной разведется и на ней женится? – Смородская начала смеяться и закашлялась. – Я его совершенно не держала. Если бы захотел, ушел бы. Да не к ней.
Турецкому захотелось воздеть руки к небесам: "Девочки, спорить больше не о чем! Предмет спора помер. Он уже больше никому не будет расшатывать нервную систему. Кто-то заботливо избавил вас от этого "геморроя"! Разумеется, он этого не произнес, да и от жестикуляции воздержался.
– Так вы отказываетесь дальше заниматься этим делом? Я правильно угадала ваши намерения?
– Анна Федоровна, я не вижу здесь дела, поймите. Да, считайте, что я сдаюсь, хоть это и не в моих правилах. Но я действительно не представляю, что еще с этим можно сделать. Считайте, что вашего мужа постигла… м-м-м… заслуженная кара.
Смородская презрительно хмыкнула.
– Я оплачу вам все усилия, которые были затрачены, чтобы прийти к такому ценному выводу.
– Еще бы, конечно оплатите. Лишнего я с вас не возьму, уж поверьте. И еще хочу сказать: пожалейте вы и себя, и ребенка! Сейчас учебный год закончится, поезжайте с ней куда-нибудь, все равно, куда, лишь бы подальше отсюда. Лучше всего, в такое место, где вы не были втроем.
– А таких мест очень немного. Может, это покажется странным, но мы много путешествовали вместе. Да… Мы были почти врагами, но нам никогда не было скучно.
Конечно! С врагами скучно не бывает. Разве может быть скучно при таком напряжении?! Она тоскует по своему врагу, она прекрасно понимает, что с момента его смерти обречена на безысходную скуку. И вся суета, которую она развела, стремясь найти убийцу, – всего лишь попытка развлечь себя. Но не помогает. Все равно скучно.
Она относительно молодая, довольно интересная женщина. И вот такое творит! Почему? Такое горе? Он смотрел на ее лицо, едва выделявшееся на фоне белой подушки. И тут ему показалось, будто он что-то понял.
– А вы очень умная, Анна Федоровна! Вот только у меня есть ощущение, что вы оказались умнее себя самой. И мучаетесь теперь. Я вам тут не помощник. Вы не оставили улик.
Она вздрогнула и как будто очнулась от своего забытья.
– Вы о чем? – Она искренне оживилась. Лицо просветлело.
– Не делайте вид, будто вы меня не понимаете.
Царевна Несмеяна излечилась. Она зашлась в веселом девчачьем хохоте.
– Александр Борисович, не усложняйте меня. Не нагружайте на меня больше, чем я могу увезти. – Отсмеявшись, она немного успокоилась и допила воду из давешнего стакана для лекарств. – Я, конечно, не очень умная и, как видите, истеричная тетка, но я не чудовище. Я моего мужа не убивала. Иногда, конечно, хотелось… Но вы поймите, у меня просто мозгов бы не хватило закрутить такую комбинацию, которую ни вы, ни милиция разгадать не в состоянии. И потом, зачем мне тогда обращаться к вам? Это ж дикий вариант! Я, даже если напрягусь, ни одного романа не могу вспомнить, где было бы нечто подобное! Это же безумие! Я понимаю: в ваших глазах я выгляжу, особенно после того, что случилось, как сумасшедшая скучающая дамочка, у которой слишком много денег. Наверное, так оно и есть. Но мужа моего я не убивала.
На последних словах Смородская почти кричала. На шум в комнату вошла сиделка и укоризненно покачала головой.
– Анна Федоровна, вам нельзя так волноваться. – Она подошла к кровати и стала решительно оправлять подушку. – Вам бы поспать! – Она с упреком посмотрела на отошедшего к окну Турецкого. – Если вы еще не закончили, приходите завтра, например. Ей уже будет лучше.
– Да нет, у нас уже, собственно, все. До свиданья, Анна Федоровна! Извините, что заставил вас нервничать.
Она не ответила, снова отвернувшись к стене.
Уже в палисаднике его настиг телефонный звонок. Голос был слабый, но спокойный.
– Извините. Я даже не попрощалась. Разнервничалась. Удачи вам и спасибо. Сколько я вам должна, кстати?
– Я вам вышлю счет, когда доберусь до офиса. Оплатите по безналу. Выздоравливайте. И берегите Киру.
Все, кончился кошмар. Сериал "Кто убил Олега Смородского?" закончился открытым финалом. Пусть сами разбираются. Анна Федоровна очухается рано или поздно. Девочку жалко, ей несладко будет в этом дурдоме. Но она, вроде бы, сильная. Справится.
Он решил пройтись пешком до ближайшего большого перекрестка. Здесь машину ловить бесполезно. Ездят только те, кто здесь живет, а они уже точно никого подвозить не будут, ни за деньги, ни из христианского милосердия.
Небо затянуло тучами. Гроза будет, сильный дождь, и станет легче. Сейчас на станцию, за билетами. От приятных мыслей его отвлек еще один телефонный звонок. Алевтина.
– Да, Аля! Я уже вышел. Все решили, как и предполагалось. Жди меня на станции.
– Саша, мне тут Сережа звонил. Нес какую-то ересь непонятную. Настаивает на том, чтобы встретиться. У него горячка, по-моему. Если хочешь мое мнение, то надо с ним поговорить.
Турецкий вспомнил про несчастного Панюшкина, который неуловимым призраком исчез сегодня утром из приемной Подгурского и пошел на поиски школьных приключений. Неужели удалось что-то серьезное откопать? Сомнительно.
– Аля, встреться с ним сама. Я не могу. Это выше моих сил. Это вампирское семейство из меня все соки высосало. Я решаю вопрос с билетами, а тебе оставляю на откуп "оперативную работу", – закончил он ехидным смешком. Пусть наслаждается, она же так этого хотела. Бедная Алечка, нарвалась на свою голову. Сидела бы себе в Москве спокойно, на звонки бы отвечала. Так нет, понесло ее в туманную даль. Он, конечно, прекрасно понимал, зачем конкретно и куда именно ее "понесло", но предпочитал не артикулировать эти мысли даже про себя.
Впереди были шоссе, поток машин, автобусная остановка. Подъехала маршрутка, из нее выбрались несколько человек. Большая часть пошла в сторону многоэтажек, стоящих по ту сторону шоссе, но одна фигурка отделилась от общей массы и направилась к нему навстречу. Мальчик или девочка? Так издалека не разберешь. Кепка, невразумительный балахон – это может быть кто угодно. Походка смешная, немного подпрыгивающая. Где-то он уже такую видел… Идет, пинает камень прямо перед собой. Кира!
Девочка поравнялась с ним и остановилась.
– Здравствуйте! Вы у нас были?
У них, конечно, а где же еще. С мамой говорил, и нельзя сказать, что беседа удалась, и тем не менее…
– Удачи тебе, Кира!
– Вера Васильевна с ней?
– Ты сиделку имеешь в виду? Да, с ней.
– Я тогда провожу вас немного, ладно?
Бедная девочка, как же ей не хочется возвращаться в этот безумный, абсолютно безумный дом!..
Глава 29
"Нет, это уже за гранью добра и зла!"
Кравцов был вне себя. Он, конечно, им "хвосты накрутил" как следует. Не может быть, чтобы не подействовало. Похоже, они там совсем "отмороженные". Или конкретно этот мент окончательно с ума сошел и престал понимать, где он находится и что здесь вообще происходит.
– Чего, ты говоришь, он от тебя хотел? О девочках поговорить?
– Ни больше, ни меньше! – На лице у мальчика было смешанное выражение обиды и лукавства. Отец этого не замечал и продолжал бушевать дальше.
– Ему, что, о девочках больше не с кем поговорить, только с подростком пятнадцатилетним? И чего делать с этим? Опять звонить, как его, Подгурскому? Он что, не понимает, что это мой сын?
– А дело, между прочим, совершенно не в том, что это твой сын. И мой, кстати, тоже. – Со второго этажа спускалась Люда. Говорила, как всегда, с ехидцей. – Тут два варианта: либо этот мент совсем не прав, либо он абсолютно прав!
– Ты о чем вообще? Какое здесь может быть "прав" или "не прав"? Он проходу не дает пятнадцатилетнему мальчику, можно сказать, еще совсем ребенку! Из приличной семьи!
– Насчет семьи это не всем очевидно, – Люда язвительно хмыкнула, – а вот по поводу ребенка, это очень хорошо, что до тебя вдруг дошла такая простая истина. Именно что – ребенок!
Илья, оказавшийся невольной причиной и свидетелем перепалки между родителями, на последних словах побледнел от злости, но разумно рассудил, что в данной ситуации лучше не лезть под горячую руку. А если точнее, четыре горячие руки, и отложить доказательство своей взрослости и самостоятельности на потом.
Кравцов-старший открыл было рот, но Люда не дала ему издать ни звука, продолжая неумолимо и холодно излагать свои убийственные аргументы.
– Так вот, преследовать невинного мальчика-отличника беспочвенными подозрениями в наличии каких-то связей с какими-либо фигурантами убийства, о котором все желтые газеты в городе написали, – это, конечно, нехорошо. И тут совершенно не важно, кто этот мальчик – сын крупного чиновника или сын уборщицы.
С последней сентенцией Кравцов был в корне не согласен, но смолчал. Если Люда начинала, лучше было ее не останавливать. Бесполезно. Пока топливо не выработает, не успокоится.
– И это, безусловно, так, если подозрения действительно беспочвенные. А если нет?