– На самом деле, ты ведь никогда надолго от меня не уезжал. Летний лагерь на Мальте не считается. Ты был еще маленький, к тому же там все отрядом ходили и воспитатели за вами смотрели.
Какая, однако, наивность! Сколько они тогда успели приключений найти на одно место в том летнем лагере. И воспитатели, вообще-то, смотрели в какую угодно сторону, только не на них. Нет, конечно, ничего радикально опасного для здоровья не было, но в принципе провели время весело. Есть что вспомнить…
– Если я волнуюсь, то можешь себе представить, как волнуется мама. Она очень переживает. Я сейчас уеду, и ты поднимись к ней, постарайся ее успокоить.
Вот это задачка! Не для слабонервных. Успокоить маму! Да она сама кого хочешь успокоит. Пора уже что-то ответить, в конце концов.
– Да что вы волнуетесь-то? Ну, что со мной может случиться? Там Эля!
– Эля работает вообще-то. Она, конечно, обещала приглядеть за тобой, но, пока не начнется учеба, ты будешь, по сути, предоставлен сам себе.
– А что со мной может случиться в Лондоне? Это же цивилизованный город! Только не надо начинать про наркотики, ладно? Если бы мне хотелось, я бы и здесь давно уже все нашел.
– Я знаю. Поэтому я и отпускаю тебя. Но все равно волнуюсь.
Слова иссякли. Отец взял его за руку и крепко сжал. От этого стало как-то не по себе. Это ведь любовь, а он не может на нее ответить. Может, он моральный урод какой-то?
– Папа, пожалуйста, не переживай! Я буду очень осторожным, очень благоразумным. Все будет хорошо, честно!
– Вот и ладно.
Мальчик осторожно высвободил руку.
– Я с мамой поговорю. И вообще, мы с тобой еще вечером увидимся.
Хотелось сказать жестко: "Хватит! Держи себя в руках. Ты ведь взрослый мужик, в конце концов!" От этого желания стало стыдно. Такое редко случалось. Крайне редко.
Мальчик снова остался в комнате один. Собирать уже было нечего, все почти готово. Осталось только ждать. Как мерзко. Поскорей бы! Поскорей бы все кончилось!..
В школу он естественно сегодня не пошел. Зачем? Он уже там не учится. А у остальных уроки заканчиваются около трех. Вика после этого обещала зайти. Зачем-то ей хочется устроить прощание по всем законам жанра. Вот будет сцена!
Но это потом, а сейчас нужно пережить другую сцену – с матерью. Нужно собираться с силами.
Люда лежала с компрессом на голове. Ее в последнее время – так она сама выражалась – донимали ужасные боли. Последнее время – это лет десять, наверное. Сколько себя Илья помнил, она всегда жаловалась. Однажды отца это по-настоящему достало, и он устроил ей полное обследование. Буквально с ног до головы. В результате нашли гастрит в зачаточном состоянии, а в остальном сказали, что Люду можно в космос запускать без ущерба для здоровья. А головные боли, сказали, от "нервов". С тех пор отец повторял, как заклинание: "Нельзя нервировать маму!" Да кто ее нервирует? Она сама себя нервирует и вообще кого угодно может довести до нервного срыва.
Он застыл в дверном проеме. Чего сказать-то?
– Мама!
Она открыла глаза.
– Мама, папа сказал, что ты волнуешься. – Более идиотского начала для душещипательного разговора придумать было сложно.
Люда возвела глаза к потолку.
– А как, ты предполагаешь, я должна себя чувствовать?
Опять раздражение. И опять же искусственное. У отца были неподобающие "взрослым мальчикам" сопли, но они были искренними. А здесь вообще ничего не получается.
Она говорила долго – сотрясала воздух. О неосторожности, неблагоразумии, неблагодарности и еще много-много "не", а он молчал.
По-хорошему, надо было подойти к кровати, наклониться и уткнуться лицом в ее волосы – он делал так в детстве. Но не получится. Все фальшиво. Выслушав длинный Людин спич, Илья ушел.
Потом слушал музыку. Бартока. Он любил Бартока. Посидел в Интернете. Полистал каталоги оружия. Еще раз проверил чемоданы – все на месте. Часы тянулись томительно медленно.
Раздался телефонный звонок: завибрировал маленький плоский аппарат. Это Вика. Пригласить ее сюда? А это вариант. Все равно придется ужинать с Людой вдвоем, отец придет только на вокзал. Тяжко будет, а тут живой громоотвод. Решено.
– Привет! Да… Ну, ты заходи. Поужинаешь у нас… Нет никаких проблем. Хоть поговорим спокойно.
Сейчас придет. У него заранее поднималось раздражение. Почему? А потому, что она уже – вчерашний день. Самая красивая девочка в классе. Но теперь будет другой класс. Даже не класс, а целая жизнь. И там будут другие "самые красивые девочки". Не факт, что красивее. Просто другие. Новые. Все новое манит.
А она действительно хороша! Она похожа на свою мамашу – значит, не "испортится" с возрастом.
В руках у нее был блестящий зеленый пакетик. Неужели прощальный подарок?! Надо взять, поблагодарить и не делать из этого историю.
Уже у себя в комнате, изображая трогательное нетерпение и любопытство, он разорвал зеленую оберточную бумагу, идеально гармонировавшую с цветом пакетика, и извлек оттуда коробочку. Открыл. Зажигалка. Полезная вещь. И действительно красивая. В виде обнаженной девушки. Есть такие зажигалки, вот только они, как правило, ломаются быстро. Тут надо выбирать – либо красота, либо функциональность.
– Очень красивая. Спасибо. – Илья поцеловал Вику. – Но ты лучше.
Тьфу ты, какая пошлость! Жуткая безвкусица! Нельзя так! Даже перед собой как-то неловко. Никогда такого не было. Фальшивить начинает. Это он-то! В общем, не туда понесло. Пора было с этим кончать.
– Ты ведь останешься с нами, правда?
Вроде как ужин был спасен. И то правда, при Вике Люда не слишком "занудствовала". Несла всякую чушь про великое и прекрасное будущее, которое ждет его там, в Англии. Это была такая форма садизма – и даже не слишком изощренного. Знает ведь, что Вика расстраивается из-за его отъезда, и мучает девочку нарочно. На самом деле Люда ревнивая. Он в последнее время начал это замечать. Она начала как-то нервно реагировать даже на его близость с Дэном. А уж про Вику можно и не говорить. Главное, придраться не к чему: хорошая девочка, неплохо учится, красивая, из семьи приличной, одевается нормально… Чего еще надо?! Но Люда и тут умудрилась найти недостатки. Говорит: "слишком правильная"! Какое счастье, что теперь мать не будет донимать его своим мнением по поводу его девчонок!
В какой-то момент он заметил, что они обе повели себя странно. Между ними наметилось что-то вроде сообщничества. Они начали вместе его подкалывать, подтрунивать, отпускать дурацкие шуточки. Он это ненавидел. Вообще считал, что самоирония, как и скромность, нужна только тем, кому больше похвастаться нечем. И Вика, между прочим, прекрасно об этом знала. Эта "великая шутница" никогда не позволяла себе отпустить какую-нибудь колкость в его адрес. А тут – нате вам, пожалуйста! С его родной матерью спелась! Люда внезапно перестала превозносить замечательное житье-бытье, которое ждет его в скорости. Иронизировать начала. К чему бы это? Вообще, все просто: они обе почувствовали, что он "не здесь", и это их в равной степени бесило.
И вот следующий поворот: они начали делать вид, будто за столом остались вдвоем. Люда заинтересовалась Викиными планами на жизнь, о чем раньше никогда не расспрашивала.
– Значит, ты собираешься на факультет журналистики?
– Да, на отделение PR.
– Я бы тебе не советовала. Мне кажется, сейчас нужно выбирать специальность… я бы сказала, более прикладную.
– Ну, знаете, по-моему, эта профессия очень даже "прикладная". Куда уж больше!
– Как раз нет! К сожалению. Или, скорее, к счастью. Впрочем, ты девочка. Для тебя это не так важно.
Вика собиралась уже всерьез обидеться на последнюю сентенцию, когда он решил остановить этот маразм. Противно, когда собеседник беззастенчиво изображает интерес к теме, которая его ни капли не волнует. Конечно, так вся жизнь устроена, но вот сейчас это было ему особенно противно. Жалко Вику.
Илья собрался уже вмешаться, но тут раздался натужный булькающий звук – это затрясся в конвульсиях поставленный на режим вибрации мобильный телефон. Пришло сообщение…
Не может быть! Вот же упрямые козлы! Нет, не может этого быть! Но ведь если они продолжают "компостировать мозги", значит, у них действительно что-то есть! Что?! Где ошибка? Не было ошибки. Илья точно знал, что прокола не было. Все чисто. Мистика какая-то!
Внезапно Илья почувствовал, как к горлу подкатила тошнота. Это уже не смешно… Неужели Дэн расколется? Не может быть. Тем более что у них действительно ничего нет. А у Дэна нервы железные.
Метод самовнушения не работал. Лица матери и Вики двоились. Казалось, что за столом полно народу. И голоса, голоса тоже превращались в смутный далекий "гур-гур". Так дальше нельзя.
Он молча спрятал телефон в карман. Допил воду в своем стакане. Потом резко встал из-за стола.
– Извините. Я плохо себя чувствую. Мне нужно полежать перед отъездом. Извините… – И убежал в свою комнату.
Рассуждения о равенстве – просто ерунда. Нет никакого равенства! Ему, например, хватило нескольких уроков биологии, чтобы понять: все рождаются разными, и жить должны по-разному. Законы природы. И главное, все это знают, все живут по этим законам, но талдычат о равенстве. Отвратительное лицемерие!
Он понял это давно, но говорить об этом было не с кем. Это – крамола. Скажешь – заклюют. Ему, собственно, все равно, кто что о нем подумает. Просто не хотелось метать бисер. На литературе о таких вещах говорили часто, но он всегда молчал. И сочинения писал "приличные". Зачем себя выворачивать перед незнамо кем?
С Дэном они поняли друг друга сразу. Было действительно забавно смотреть на лица этих баранов-одноклассников, когда на следующий день после той знаменитой драки они демонстративно пожали друг другу руки. С себе подобными не враждуют. Это противоестественно. Говорят: "Ворон ворону глаз не выклюет". Значит, они вороны. Ну, в крайнем случае, воронята.
У него появился друг. Может быть, в первый раз в жизни. И объяснять было ничего не надо. Почему они стали друзьями? Потому что они – избранные. Это же ясно. Их мало. Избранных не может быть много. Поэтому у него только один друг. Может, когда-нибудь появится еще и другой. Сильные всегда одиноки. И конечно, лучше быть сильным одиночкой, чем слабым стадным животным, обреченным на рабство. Он не такой…
Глава 33
На маленьком вокзале запутаться сложно. Но в этот день народу было много. Или это только так кажется, потому что нужно найти только одного человека. Найти как можно быстрее.
Молодые ребята с пивом – у привокзального кафе. А вот еще группа с огромными рюкзаками на спинах. Бабулька тащит сумку на колесиках. Дети бегают среди толпы. Цыганка с чумазым младенцем притаилась в углу. Тут всего-то три платформы. Откуда отправляется поезд на Москву? И когда точно?
Безликий женский голос возвестил по громкой связи, что поезд на Москву будет подан на первую платформу. Еще только будет! В конце концов, Кравцовы могли еще просто не прийти на вокзал. Турецкий взглянул на табло – действительно, еще минут сорок до оправления.
Можно перевести дух. Наверняка они появятся минут через десять, поезд будет уже стоять, и останется время попрощаться спокойно. Все задуманное будет крайне сложно исполнить: у него нет полномочий для задержания. Скорее всего, затея кончится ничем. Останется только обрабатывать дальше упрямого Анциферова.
Вот они! В дверях показались отец и сын. За ними чуть поодаль шел спортивный мужчина в строгом костюме. Охрана. А мать, значит, не пришла проводить сына. Довольно странно.
Ничего странного, на самом деле. Илья к такому "раскладу" был готов и даже обрадовался, когда выяснилось, что Люда уже сказала ему все, что хотела, дома. А говорила она много.
После того как он заперся в комнате, никто, вопреки опасениям, не кинулся его догонять. От Вики потом пришло крайне холодное сообщение с пожеланиями счастливого пути. Он не ответил. Даже "спасибо" не написал. Люда оставила его в покое минут на сорок. Наверное, думала, что он сам выйдет. Потом начала суетиться. Пришла, пыталась открыть дверь, а когда обнаружила, что заперто изнутри, начала скандалить прямо в коридоре. Сначала он молчал, сил не было отвечать. Наконец, стало ясно, что так просто не отделаешься. И вообще, неприлично как-то. Она же все это принимает на свой счет. Ей не объяснить, не рассказать про эту треклятую эсэмэску от Дэна. Остается только стиснуть зубы и делать вид, что все это – следствие его извечного эгоизма и несдержанности.
– Тебе плевать на меня! Это я понимаю! Даже в день твоего отъезда! Но девочка несчастная в чем виновата? Она ушла с таким видом, будто ей на голову нагадили. Ты прекрасно знаешь, я никогда не понимала, что такое особенное ты в ней нашел, но зачем же вот так? Это просто невоспитанно, если хочешь знать! Мне стыдно за тебя!
Стоило немалого мужества выйти и попросить прощения. Сказать: "Извини. Я вел себя, как идиот. Прости меня". Она, в общем, удовлетворилась. Потом, правда, еще продолжила "воспитательную беседу", но уже без прежнего запала.
Он ее не слышал. Голову сверлила только одна мысль – как? Как такое возможно? Неужели у них есть какие-то доказательства? Не может этого быть. Тогда почему Дэн… Это, наверное, какое-то недоразумение. В любом случае Дэн не проговорится. В этом можно не сомневаться. Надо взять себя в руки и как-то дожить до поезда.
К приезду отца Илье удалось совладать с волнением. И на вокзале он появился с каменным, абсолютно непроницаемым лицом.
Турецкий решил сразу не подходить. Лучше выждать немного и выбрать наиболее удобный момент. Может быть, старший Кравцов все-таки отойдет хотя бы на пару минут. Но эта надежда не оправдалась, похоже, отец не собирался оставлять сына до самого отъезда. Нужно было торопиться, времени оставалось немного.
Поезд уже стоял на платформе. Кравцовы двинулись к своему вагону, вслед за ними все так же следовал неприметный мужчина в скромном костюме. Следователь догнал их практически у входа в тамбур.
– Здравствуйте! Моя фамилия Турецкий! – Он протянул Кравцову-старшему свою визитную карточку.
Тот, не глядя на машинально взятый им картонный прямоугольник, попытался уклониться от разговора. Впрочем, довольно вежливо.
– Извините, я, правда, совершенно не расположен в данный момент разговаривать. Я – видите – сына провожаю. Надолго. Давайте завтра. Приходите на прием.
– А я как раз по поводу сына. И думаю, сейчас нам самое время поговорить.
Мальчик вздрогнул, но промолчал. Зато Кравцов-старший взвился, как ужаленный.
– Какого черта?! По какому праву?! У меня уже вся эта история знаете, где? Вы можете оставить нас в покое? Я не знаю, кто за все этим стоит, но можете передать проходимцам, которые все это затеяли, что ничего у них не выйдет! Мой сын уезжает отсюда надолго туда, где вы уже до него не доберетесь.
Турецкий старался держаться спокойно.
– Я именно поэтому сюда и пришел. Именно потому, что это последний шанс поговорить об Илье. Это очень важно, поймите!
– Я ничего не желаю понимать из той ахинеи, которую мне уже пытались "впарить" предыдущие визитеры. Отстаньте от нас! А если нет, то не придется применить иные методы!
– Послушайте, мне нужно всего лишь задать Илье несколько вопросов. Это будет быстро. А потом он уедет. И все, что случится после, от нас уже практически не зависит.
– Я вам все уже сказал! Если вы сию секунду не отойдете, это кончится плохо. Я вам обещаю! – Кравцов был в бешенстве. А еще он был напуган, это чувствовалось. А раз напуган, значит, действительно может натворить дел. Турецкий с подозрением покосился на охранника, стоявшего в пяти шагах.
– А вам никогда не приходило в голову, что все это – не происки врагов, а правда?
– Какая правда? О чем вы вообще говорите? – неожиданно тихо спросил Кравцов.
– Да о том, что Илья действительно мог впутаться какую-нибудь нехорошую историю.
– А-ах! Илья, скажи, пожалуйста… – тут Кравцов все-таки соизволил взглянуть на визитку Турецкого и многозначительно хмыкнул – Александру Борисовичу, – ты в какую-нибудь историю в последнее время попадал? Ну, или впутывался, вляпывался, не знаю уж, как это назвать!
Тон был ернический. В голосе слышались неестественно высокие нотки – это от волнения. Последний звук замер в воздухе и сменился гулом вокзала. Илья отцу не ответил.
Дальше все было как в замедленной съемке. Медленно проплыли перед глазами все те же дети, носившиеся между прохожими, цыганки в грязном, но ярком тряпье, группы студентов с рюкзаками и пивом, старушонки, тащившие к электричкам свои бесформенные сумки. Человеческие голоса стали далекими и глухими. Лицо Кравцова исказилось.
– Где он? – Непонятно было, кому адресован вопрос: охраннику, Турецкому или проводнику, проверявшему рядом билеты у входивших в вагон пассажиров? Или всем вместе?
– В туалет отошел, наверное, – растерянно пробормотал охранник, а Турецкий в это время уже бежал к выходу.
Сбежал! Но ведь это бессмысленно! Куда можно отсюда убежать? К тому же, ясно ведь, что парой вопросов можно только испортить настроение – не больше. Но Илья все, абсолютно все понял, хотя мальчик никогда в глаза не видел Турецкого! Почему он так взвился? Неужели Анциферов успел предупредить? А если и да – такое возможно, – то все равно непонятно, зачем он бросился бежать? Чтобы вот так убегать, нужно либо быть неумным невротиком, – а уж это точно не про Илью, – либо быть по уши в дерьме. Последнее похоже на правду…
А вот он, кажется! Подросток выходил из туалета в другом конце зала ожидания. Как все просто оказалось! Мальчик поднял голову – нет, это не он. Турецкий услышал сзади тяжелое дыхание – Кравцов догнал его.
– Где он? Вы его нашли?
– Нет. Куда он мог деться?
– Что на него нашло? Он сейчас на поезд опоздает и никуда не уедет! – Кравцов едва не вцепился Турецкому в ворот. – Это все из-за вас! Слышите, из-за вас! – Ясно было, что причина беспокойства – вовсе не опоздание сына на поезд. Кажется, и до Кравцова дошел, наконец, "масштаб бедствия". – Где мне теперь его искать?! Где?!
С улицы донеслись крики. Турецкий рванул к выходу. Там собралась большая толпа народу. В общем шуме и беспорядке понять что-либо было сложно. Расталкивая всех на своем пути, Кравцов пробился сквозь толпу и исчез за спинами впереди стоящих.
А потом был стон. Турецкий нырнул в человеческую массу, но буквально споткнулся о полную старуху в съехавшем на затылок берете. Та запричитала:
– Что же такое делается-то, а? Я тележку на ступеньки затаскиваю, а он мимо меня, как вихрь проносится. Я чуть было не упала, клянусь! Хотела уже его обругать – чего бегает-то так, как очумевший? А тут скрип, скрежет, грохот! Оглядываюсь – лежит. И машина рядом. Батюшки мои! Хоть бы смотрел, куда бежит-то!
– Кто, бабушка, кто?
– Да как кто? Мальчишка этот! Вот беда-то! Помер, наверное. Удар-то был сильный?
Последние слова Турецкий уже не слышал. Он выбежал на площадь и увидел картину из "Дорожного патруля": поперек дороги стояла одна из "консервных банок", промышлявших извозом у вокзала. Водитель опирался о капот, вытирая пот со лба. На земле лежало тело. Над ним скорчился Кравцов. Он плакал.