Нейтральной полосы нет - Евгения Леваковская 8 стр.


- Начальство с Москвой говорит, можно я у вас посижу? - спросил Лобачев и опять, не дождавшись разрешения, уселся на стул у стены, совершенно по-фузенковски попробовал пальцем землю у бальзаминчика ("Уж ему-то какое дело?"), взялся руками за сиденье стула, на котором сидел, вытянул и скрестил длинные ноги в "вельветах" и с благожелательным интересом стал слушать идущую по замкнутому кругу беседу мальчика, матери и Вики.

- Ведь никого же нет в квартире, только ты да я, - втолковывала мать.

Сын еще раз повторил свое "я не крал", а потом вдруг спросил не мать, не инспектора ДКМ - на Вику он больше ни разу не взглянул. Он спросил высокого веселого лейтенанта, похожего на разведчика из кино "Сатурн", он его спросил:

- Ну, а если бы папа не в командировке, ты бы на него подумала?

- Как ты можешь так говорить? Как это я могу на отца подумать?

- А на меня, значит, можно, потому что я не могу в командировку?

Вопросы он задавал матери, а смотрел прямо в глаза лейтенанту. Подводный разговор шел между ними, и, видно, до чего-то они договорились. Лейтенант достал блокнот, маленький, несерьезный, написал, вырвал крохотную бумажку, положил ее перед Викой на стол, всем улыбнулся, мальчику особенно щедро, пожелал скорее разобраться со всеми недоразумениями и вышел с таким видом, словно направился не к подполковнику на второй этаж, а отдыхать и развлекаться.

Не прерывая беседы, Вика прочла:

"Думаю, он не крал".

То ли приход Лобачева как-то разрядил обстановку, то ли вопрос относительно отца, довольно ядовито поставленный мальчиком, озадачил мать, но во всяком случае Вике было ясно, что она уже не столь уверена в своем предположении. Призналась она, что побила сына.

- Я прошу вас обязательно сделать заявление о краже, - сказала женщине Вика. - Очень жаль, что вы не сделали этого сразу. А тебе, - обратилась она к мальчику, - не надо бы так замыкаться, надо бы понять маму. Мама у тебя одна. Ты и представить себе не можешь, как плохо без мамы. Ты маму беречь должен…

Вика от души старалась внушить все, в чем была убеждена, все, что пережила горько, но почему-то безоговорочно ясное для тебя труднее всего доказывать. Фразы тянулись вязкие, как пластилин, вей их хоть до вечера, скульптура не родится.

Женщина, прощаясь, поблагодарила. Кажется, искренне. Мальчик промолчал, так и не взглянув на Вику.

Она вышла проводить их в коридор. Вышла не потому, что так полагалось. Не хотелось оставаться сейчас в комнате, пахло здесь поражением.

Вика решила пойти в столовку пообедать, а уже потом посидеть над материалами для совещания. Если хоть пять минут дадут, она найдет, что сказать. Какое может быть предприятие коммунистического труда, если там ни к черту работа с подростками? Какой может быть ударник, передовой человек, если у него сын - правонарушитель?

Вика и вышла бы на улицу, если б не услышала прямо над собой, на площадке второго этажа, куда вела деревянная лестница, знакомый уже, веселый голос:

- …посадили птенца-альбиносика в мундире. Ну какой из нее воспитатель?

- Не такой уж птенец. - Это Фузенков. - Два курса института, между прочим, учится отлично, и пробивная сила у этого птенца дай бог. Деловитая девчонка.

- Это взрослых можно деловитостью подкупить, а детей не обманешь. Детям горячая душа нужна, дети веселых любят, а она у вас такая, бедняжка, унылая. Старательная и унылая. От нее спать хочется.

- Тише ты! - прикрикнул Фузенков. - Нацепил вот обутку модерновую и - несешь! В старании я беды не вижу.

Отойти, не скрипнув. Только бы не заметили. Волю - в кулак! Как мужественно звучали эти слова еще час назад, а сейчас какая в них трескотня пустая. Что ты можешь? Ты ничего не можешь…

Выбравшись из-под лестницы, как из-под лавины, Вика вернулась к себе прямая, глядя только вперед, словно шоры на нее надели, пуще всего боясь увидеть себя в зеркале. Мимо зеркала, как мимо врага.

Предстояли еще четыре рабочих, четыре долгих часа, которые надо было продержаться.

И она не только продержалась - честно проработала. Карточки подготовила. Из ЖЭКов были посетители. Старуха двоих мальчишек привела, требуя для них чуть ли не высшей меры за разбитое стекло.

А потом был довольно долгий путь домой, конечно, пешком, чтоб не встретить в автобусе никого, с кем пришлось бы рядом стоять и разговаривать. Вика рвалась в свои четыре стены, как побитый пес в конуру.

А городок весь светился в оранжевом солнце, такой присмотренный, приветливый, благополучный. Но Вика не видела ни юных многоэтажных башен, ни крепко сбитых, заново окрашенных домиков в кружевных наличниках, с сиренью в палисадах, ни асфальтовых тропок - тротуаров, которые все дальше ручьями растекались по окраинам, ни стеклянного кубика кафе "Белая сирень", которым гордился городок. Ни даже огромного неба в розовых облаках…

Какое счастье, что есть на свете равнодушные люди!

Хозяйка квартиры, где Вика снимала комнату, наверное, затруднилась бы сказать, какого цвета глаза у ее жилицы. Никем ни о чем не спрошенная, Вика прошла к себе и заперлась.

Ну вот. Как хорошо, что солнце уже ушло, густеют сумерки, и если все-таки захочется чаю, то мимо зеркала можно пройти беспрепятственно. Их, оказывается, слишком много, но не занавешивать же зеркала, как при покойнике.

Вика надела халат и легла на постель поверх одеяла, сказав себе, что абсолютно ничего не произошло. Просто она сегодня очень устала. Она полежит, спокойно вытянувшись, тридцать минут - Альберт Швейцер именно так рекомендовал отдыхать своим сотрудникам в Африке в середине рабочего дня. Эти тридцать минут возвращают людям работоспособность. Она вернет себе работоспособность, напьется крепкого чаю и сядет заниматься. Но стоило ей лечь, как у нее хлынули слезы. Просто непонятно было, откуда они брались, и так тяжко было дышать, и безудержные рыдания сотрясали ее. Вика упрямо лежала вытянувшись. Слез были уже полны уши.

Но что же в самом деле произошло? Ведь Фузенков заступился за нее. Радоваться надо! Конечно, Вика - не Северцева. Северцева толстая, с большим животом и большими грудями, грубоватая, сугубо домашнего вида, не молодая, ее и в кителе-то никогда не увидишь.

Но как же умеет она с этими самыми, ради которых все, - с детьми!

Скольким она помогла не в пустяке с разбитым стеклом - в жизни. Надо же быть и слыть такой, чтобы несчастный восьмилетний малыш-сирота, брошенный отчимом, из другого города, не зная адреса, прислал ей по почте самодельное, треугольником, письмо:

"Лично в руки милиционерке Северцевой…"

Вика привыкла докапываться до первоисточников. Ну, а если бы все то же самое говорил не Лобачев, а кто-нибудь другой? Не такой, чтоб хотелось зажмуриться, когда он вошел в комнату?

"Нет, все равно было бы обидно", - ответила себе Вика, и это была правда. Почему он так легко подглядел то, чего никто не заметил? Никто, кроме тех, для которых все, кроме ребят…

Вика видит сейчас вопрошающий, требовательный взгляд мальчика. Взгляд, как стук в дверь, за помощью. А ведь остался стук безответным. Не сумела она открыть ему дверь. Потому что не сумела поверить. А вот Лобачев все и сразу сумел. Как смотрел на него мальчик! Как на Северцеву! Вот так…

Самым неукротимым слезам приходит конец. Постепенно оставляло Вику удушье безысходности, уступая место печальному облегчению. Она взглянула на часы, по Швейцеру надо было полежать еще четыре минуты. Достала из кармана халата платок, вытерла мокрые уши.

Есть, конечно, обстоятельства, против которых бессилен человек. Ну хорошо, мальчик, контакта пока нет. Это она согласна. Но у альбиносов, кажется, красные глаза?

В комнате стало уже совсем темно. Когда Вика зажгла настольную лампочку, в открытую форточку валом повалили мохнатые ночные бабочки, вблизи похожие на маленьких сов. Они бились о лампу, шелестели и бегали по страницам. Вика старалась их осторожно отпихивать - Альберт Швейцер не терпел убийств.

Интересно, как бы Швейцер решал вопрос с пьяницей-зятем. Его безобразная ухмылка, между прочим, тотчас возникла перед Викой, когда, стоя под лестницей, она слушала голос Лобачева.

"Довольно! - вслух, строго, как всегда, пресекла себя Вика. - А ну-ка волю - в кулак!" Нет, все же в этих словах было не одно пустозвонство.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Знай Никита, что давний, еще до Майских праздников, мимолетный разговор в электричке о дачной краже остался у Вадима в памяти, ему стало бы чуть не по себе. Во всю жизнь он не имел от брата секретов. Строго говоря, он не имел секретов ни от кого, душа его еще не нуждалась в замках. В то утро в электричке ему и в голову не приходило, что пустяковая подробность, малозначащее в ходе службы событие может иметь продолжение, обретет значение в его бытии.

Началось с того, что у ответственного, с персональной машиной, владельца обокрали дачу.

Произошло это в канун Майских праздников, когда обычно покидаемые на зиму дачи вновь обретают хозяев, к вящему удовольствию местной милиции, которой забота об этих, как правило, недешево обставленных домах стоит немалых нервов. К каждой даче пост не поставишь, а обворуют - милиция в ответе. Вот и стараются участковые да патрульные урвать минуту, лишний раз пройти мимо дачевладений.

За четыре года в милиции Никите довелось поработать на разных участках. Пожалуй, он знал все службы, кроме ГАИ, хотя, конечно, отлично водил мотоцикл - этому обучали в Светловской школе каждого - и машину - этому он обучался у Борко.

Демобилизовавшись из погранвойск, Никита твердо знал, что пойдет по следам отца и брата работать в органы, но не представлял себя нигде, кроме как в угрозыске, поскольку в те годы был уверен, что краеугольный камень в системе милиции - угрозыск, и только он.

Если б кто-нибудь в ту пору произнес при младшем Лобачеве слово "профилактика", Никите в голову не пришло бы как-то соотнести его с собой, со своим делом. Профилактика - это дезинфекция помещений, прививки, белые халаты…

Теперь Никита переходит в угрозыск, - как говорится, решено и подписано. Самому удивительно, но в какие-то минуты ему жаль покидать свой участок, свое налаженное хозяйство, где стольких людей он знает и сотни людей знают его; где в стольких судьбах принимал он участие; где понял, что кроме профилактики заболеваний существует еще и профилактика преступности… Случалось, Никита не в шутку подумывал - уж не в работе ли участкового инспектора тот самый краеугольный камень? С годами так усложнилась, так возросла по значению роль участкового инспектора - как, впрочем, и всей милиции в целом, - что неслучайно родилась поговорка: участковый должен знать все пять служб и… все, что может сверх того понадобиться.

В работе участкового, как в капле под микроскопом, отражается многообразие жизни района. Ты должен отлично знать людей - хороших и плохих, проживающих на твоем участке. На хороших ты можешь опереться, от плохих обязан защищать. Главная твоя задача даже не задержать преступника, хотя и это ты обязан сделать, если придется, не щадя себя. И ты в равной степени ответствен, если применишь оружие не по праву или не применишь и по твоей нерешительности бандит уйдет.

Основное - не дать совершиться преступлению, а это значит - уметь анализировать обстановку, уметь наблюдать и делать выводы из подробностей, которых новый на участке человек может и не заметить.

Погода… Даже погоду ты должен учитывать, не оставить без внимания человека, который в теплый летний день идет по улице в теплом, не по сезону пальто.

Ты должен быть очень внимателен к подросткам, заходить в школу, если нужно, хотя тебе далеко не всегда рад иной неумный директор, которому важно одно - чтобы было тихо! Во что бы то ни стало - тихо!

Тех, кто вернулся из мест заключения и живет на твоем участке, ты тоже обязан знать. Если нужно - помоги устроиться на работу; нельзя, чтоб случайный проступок гирей висел на человеке. Но и строго следи, чтоб блатная зараза не перекинулась на здоровых ребят. На твою совесть ляжет пятно, если уголовник, освобожденный, но неразоружившийся, перетянет под свою лапу слабого или неприсмотренного подростка.

Ты должен сделать службу на участке интересной для постовых, посоветовать правильно расставить посты, продумать маршруты патрулей.

Если произошло убийство, нанесены тяжелые телесные повреждения, совершено разбойное нападение или кража, к кому обратится прибывшая из Москвы опергруппа? К участковому инспектору.

К тебе будут приходить люди по самым разным делам, от квартирных склок и потери паспорта до исчезновения ребенка.

Ну, и ты должен, конечно, привыкнуть к тому, что на участке - если ты работаешь честно и грамотно - тебя будут не только уважать, но и ненавидеть. Тебе будут угрожать по телефону - из разных автоматов, реже - анонимками. Где-нибудь в толпе, на рынке, возле комиссионного или винно-водочного магазина ты иногда, как на колючую проволоку, наткнешься на чей-то взгляд. Бывает, услышишь шепотом произнесенное в спину словечко:

- Мусор!

Ты - участковый инспектор, офицер милиции, человек, облеченный властными полномочиями, представитель советской власти…

День, когда обнаружилась кража на даче, Никита, как обычно, начал с пробежки. Утро начиналось рано, в пять часов окрепшее солнце уже заглядывало в окно. Он вышел в заднюю калитку и побежал прямо по росной траве, оставляя темные следы. Было прохладно, бежалось легко, острохвостые ласточки проносились низко над землей, едва не касаясь серебристых трав тугими грудками. На кустах акации тревожно стрекотали воробьи. Ну, так и есть! Кошка!

Воробьи и ласточки. Так близко держатся к людям, а в неволе не живут. Можно сделать обобщение? Нет, нельзя. Скворец также близок к человеку, а в клетке может прожить годы.

Никите очень хотелось, однако, кое-что обобщить касаемо ответственности взрослых, на примере ребят со спиртом.

Ох, уж эти ребята со спиртом! Но, кажется, он все-таки не опоздал.

Отхлынула утренняя беззаботность. Никита взглянул на бегу на левое запястье - пора.

Наскоро допивая чай, он уже думал только о предстоящем дне, о своих последних делах на участке. Вот и уходит Никита в угро, сбывается его мечта, а ему немного грустно. Все же если жив человек, он должен привязаться к своей работе, ему должно быть дорого все, им содеянное. А у Никиты на участке сделано немало, есть с чем расставаться, от того и грусть.

Так что же еще нужно доделать, чтоб в полном ажуре передать участок Федченко?

Не забыть специально ориентировать патруль на вечерний маршрут станция - магазин "Гастроном".

Дом, достроенный, незаселенный, тоже представляет оперативный интерес. Пока жильцы не въедут, кто хочешь там гостеприимный кров найдет.

Обязательно проверить у постовых свистки. Кое-кто считает, что свисток себя изжил, а свисток - великое дело. Никите по собственному опыту известно.

Ну и, конечно, еще и еще раз подробно поговорить с Федченко.

Никита никуда не уезжал, оставался работать в своем ОВД, и все же у него было странное чувство, что уж скоро ни поговорить им с Федченко, ни посоветоваться, если не дай бог что стрясется на его участке. И опять же становилось немного печально от мысли, что участок уже не "его".

Федченко, сменявший на участке Никиту, был молодой милиционер, пришедший в органы после армии по комсомольскому призыву. У него десять классов - без десятилетки теперь в милицию не берут. В Светловской школе у Борко он проучился положенные рядовому милиционеру тринадцать недель. Теперь его вернут в ту же школу, где он пройдет курс подготовки участковых инспекторов, - еще восемнадцать недель.

Когда Федченко пришел к Никите, Никита специально ездил в Светлово знакомился с его отметками, с листами по практике. С лейтенантом Исаковым, который преподавал самбо, тоже поговорил. Все у Федченко было хорошо.

Но что-то в нем Никиту не удовлетворяло. То ли Федченко не интересно. То ли не осознал он еще, что в их деле нельзя быть не любопытным, без выдумки, надеяться только на начальство. Придет случай, когда рядом ни радио, ни телефона. Тебе решение принимать, тебе и выполнять за считанные секунды.

Говорят, на войне всегда мало времени. А у милиции его много? И совсем не простое дело организация работы участка. Особенно если учесть, что каждый день непохож на предыдущий с того самого момента, как участковый инспектор, придя в отделение или в отдел, проанализирует всегда меняющуюся оперативную обстановку.

Никита, как обычно, явился в отдел спозаранку. Сегодня были две телефонограммы. Одна от соседей - ищут злостного алиментщика, другая - по всесоюзному розыску. Количество совершенных преступлений - пять краж. Нераскрытых три. В КПЗ один задержанный.

Как это на лекции в школе звучало: "Задержание есть краткосрочный арест в силу неотложных обстоятельств без санкции…"

То-то вот, что без санкции. Тамара ездила с делегацией и рассказывала, что в Венгрии полицейский своей властью на тридцать суток посадить может, а у нас попробуй! Хорошую с тебя стружку снимут.

- Ништо! - заверил Никиту насчет задержанного лейтенант Петров, дежурный по отделу. - Взят на месте происшествия, вещественные доказательства есть, очевидцы есть. Разбойное нападение на женщину. В состоянии легкого опьянения.

- Кто задержал?

- Федченко.

- Да ну? - Никита искренне обрадовался. - Рад, ей-богу, рад. Я, значит, недооценивал этого парня.

За пятнадцать минут, как положено, явились все, кому в наряд, каждый побрит, почищен, поглажен. Прибыл замначальника ОВД, провел инструктаж, поставил задачу общую и конкретную… Проверено, у каждого ли служебная книжка: в нее постовой обязан заносить все происшествия, делать записи обо всем, что сделано им лично…

В специально отведенной комнате раздача оружия и заряжание. Без досылки патрона в патронник.

Построение и - команда:

- На охрану общественного порядка в городе… приказываю заступить. По постам - шагом арш!

Никогда, никому, даже брату, Никита не говорил, что независимо от того, отправлялся ли он сам на пост, или, став офицером, отправлял других, его странно волновала эта минута.

Однажды он удивительно отчетливо представил себе: в соседних районах, в Москве, в других городах, по всей стране становятся на посты люди в одинаковой с ним форме, выходят на линию огня внутренние войска, для которых нет мира и в послевоенное время.

Дежурная часть никогда не спит, всегда в боевой готовности опергруппы; следователи, случается, неделями не бывают дома, и оперативников семьи не видят подолгу, - все это не выходит за рамки обычной работы милиции и давно уже стало жизненной нормой для самого Никиты.

Но почему-то именно на утренних разводах, слушая команду, так и не ставшую для него привычной, Никита испытывал волнующее чувство своей боевой пожизненной спаянности со всеми, на ком была форма цвета маренго.

Об этом чувстве никому нельзя было сказать, потому что получалось напыщенно. Но разве обязательно обо всем говорить? Разве не хорошо, если с годами сохраняются в жизни минуты, к которым нельзя привыкнуть?

Люди ушли на посты, Никита подсел к свободному столу, вытащил блокнот. Под жирным первым номером значилось:

"Ребята со спиртом".

Назад Дальше