Андрюха умер примерно через час. Почувствовал недомогание и, ругая себя за то, что, проснувшись, не опохмелился, а Гриню – что не догадался прихватить на рыбалку бутылочку, пошел домой подлечиться. Любаша потом рассказывала, как брат, задыхаясь, словно после быстрого бега, ввалился на кухню и, усевшись за стол, потребовал срочно налить ему стакан самогонки. Она подал ему закупоренную бутылку, обозвала алкашом и ушла во двор хлопотать по хозяйству. Вернувшись на кухню, увидела мертвого Андрюху, лежащего под столом с прижатыми к горлу руками. Опохмелиться он так и не успел.
Потрясенный Гриня больше не сомневался в прямой связи между гибелью щуки и человека.
"Это я убил Андрюху, – вновь и вновь повторял он про себя, не переставая, слушая подаренную родственником пластинку с записью известной рок-группы. – Он задохнулся, и, значит, умер той же смертью, что и щука, пойманная мной. Отпусти я проклятую рыбину, и Андрюха остался бы жив, пил бы сейчас ос мной самогоночку, рассказывал анекдоты. Получается, что и Сашка Будимов, и баба Маня не живут больше потому, что были последними, с кем я общался до того, как ловил и убивал щук. Но ведь я никогда не желал смерти людям, будь оно все проклято!"
Ни за что не согласился бы Гриня вновь пережить тот траурный май – столько выстрадал он тогда из-за своего открытия. Деревенское озеро, такое любимое раньше, стало для него теперь запретным. За все лето Гриня ни разу в нем не искупался. Да и выходить на берег озера старался как можно реже, а о том, чтобы половить рыбку, даже думать не смел.
Однако все лето и осень он помнил о существовании других рыбаков, которые могли появиться здесь без его ведома. Поэтому, когда в конце ноября на только-только заледеневшей поверхности озера Гриня увидел какого-то мужика с пешней в руках, он наспех оделся и выскочил на улицу, чтобы разобраться с непрошенным гостем.
Но какое он имел право прогонять с принадлежавшего всей деревне озера давнишнего своего приятеля – Женьку Симагина, который успел уже надолбить с десяток лунок и расставить жерлицы и который встретил его с распростертыми объятиями, сразу предложив выпить по маленькой за успех первой рыбалки в сезоне. К тому же знал Гриня, что Симагин ни за что его не послушается, какие бы доводы он ни проводил, прося уйти с озера. Лезть же в драку с этим бугаем, обрекая себя на неизбежное избиение, не имело смысла.
Он был вынужден выпить, меньше всего желая Симагину успеха. Когда, закусив всего лишь черным хлебом и крохотным кусочком сала, они выпили еще и еще, у слегка захмелевшего Грини появилась надежда, что теперь приятелю станет не до рыбалки. Но тот отложил недопитую бутылку и, очень быстро наловив на мормышку мелких окуньков, оснастил ими жерлицы.
Гриня запаниковал. Понимая, что в любую секунду бойкого живца может заглотить щука, которая незамедлительно будет поймана, он не смог придумать ничего лучшего, как предложить усугубить оставшуюся водку и, дав Симагину денег, попросить его сбегать еще за одной бутылкой. Только во время отсутствия хозяина жерлиц можно было посрывать живцов с тройников или придавить их посильнее, чтобы подохли и не привлекали щуку. Не догадывающийся о таком подвохе Симагин вряд ли стал бы проверять жерлицы до окончания рыбалки, что Грине и было нужно.
За бутылкой Симагин отправился с ленцой, как бы делая одолжение надоедливому Грине, который доказал, что мог бы и сам сбегать к самогонщику Юре, да поругался с ним накануне и не желает его больше видеть. Останься рыбак на озере, глядишь, и сохранил бы себе жизнь.
С нетерпением дожидался Гриня, когда Симагин скроется из вида, чтобы побыстрее осуществить задуманное. Но все произошло иначе, чем он рассчитывал. Пружина одной из жерлиц вдруг резко распрямилась, и маленький треугольник красного флажка, сигнализирующий, что где-то подо льдом живца схватила щука, затрепетал на ветру. Гриня понял, что опоздал. Словно загипнотизированный, он вытащил из ящика приятеля багорик, подошел к "горящему" флажку, опустился на колени и, зажав ускользающую в лунку леску, размашисто подсек. Тяжесть попавшейся рыбы не вызвала радости. Леску он выбирал машинально, совсем не обращая внимания на сопротивление хищницы. Когда щучья голова застряла в лунке, Гриня всадил заточенное жало багорика ей под жабры и рывком выбросил на лед…
* * *
В жестоком убийстве Симагина обвинили самогонщика Юру. Тот отрицал все и говорил, что Симагин появился у него в доме весь в кровище и, ничего не сказав, свалился замертво. Но кроме него больше было некому нанести потерпевшему "рваную рану горла неустановленным колющим предметом".
Следующей жертвой щучьего племени стал Игорь Мартусюк и, к несчастью, не только он. Гриня недолюбливал Игоря с детства и всегда надеялся, что Бог рано или поздно его накажет за многие подлости, им совершаемые. На двадцать третье февраля Игорь со своим закадычным дружком Палычем без приглашения заявились к нему домой, требуя угощения в честь праздничка. Гриня не прочь был выпить, обратись к нему по-людски, но только не по-хамски. Чуть ли не с кулаками он вытолкал наглых гостей на улицу. А через полчаса окно в большой комнате разлетелось вдребезги от брошенного в него увесистого ледяного комка.
Гриня знал, чья это выходка, и решил отомстить Мартусюку. Впервые задумался он о том, чтобы с выгодой для себя использовать "тайну щучьего племени", и составил план, оказавшимся очень простым в исполнении.
На следующий день затемно Гриня пришел к дому Мартусюка. Дождался, когда Игорь выйдет во двор, и, окликнув его, попросил в долг бутылку водки. Игорь рассмеялся в ответ и послал его куда подальше, что Грине, собственно, и было нужно. Огородами, увязая по пояс в сугробах, лишь бы никого не повстречать, добрался он до озера, где накануне просверлил несколько лунок в самых уловистых местах. С удилищем, оснащенным серебристой блесенкой, Гриня забегал от лунки к лунке, ненадолго задерживаясь у каждой, и, в конце концов, небольшой щуренок, позарившийся на приманку, стал ему наградой за усердие.
Сняв добычу с крючка, он бросил ее на лед. По его прикидкам сейчас, как и всегда, Игорь Мартусюк должен был ехать на своем грузовике на газовую станцию. Без излишней суеты достал Гриня тесачок, которым осенью рубил капусту, и, примерившись, с размаху отсек рыбе голову.
Но не знал он, что в это самое время жена его Любаша сидит в кабине рядом с Игорем. Что водитель, одной рукой держа руль, другой привычно поглаживает ее по коленочке, рассказывая, как ее Пупок-Филиппок рано утром прибегал к нему рано утром за водкой. Что через пару километров Игорь с Любашей, как обычно, собирались завернуть в лес на укрытую от посторонних глаз полянку и задержаться там на полчасика…
Если бы только мог предвидеть Гриня, что, расправляясь с Игорем, он обрекает на смерть и свою дорогую Любашеньку!
И Мартусюк, и Люба сгорели в грузовике, врезавшемся на скорости в телеграфный столб. После похорон Гриня часто представлял себе их гибель. Представлял, как Любаша с ужасом видит голову водителя, вдруг отделившуюся от тела, и как, забрызганная его кровью, в панике безуспешно пытается открыть дверь мчащейся машины. Гриня любил жену, не зная или не желая знать о ее изменах. И он не переставал винить себя за страх и мучения, что пришлось ей испытать в последние минуты жизни.
С тех пор прошло больше года, и в Раево вновь узнали о загадочной смерти одного из жителей деревни. Гриня даже не стал выяснять подробности убийства, зная почти наверняка, что кто-нибудь наткнулся в лесу или в поле, через которое обычно ходил утром на работу его бывший одноклассник Палыч, на окровавленный труп с тремя рваными ранами в спине.
Так оно и было на самом деле.
Накануне Палыч, на свою беду, предложил Грине сходить с острогами на щуку, которая вот-вот должна была начать нереститься. Гриня не стал его отговаривать и пообещал, что в ближайшую субботу они обязательно отправляется на промысел. А сам на следующее же утро поспешил в верховья озера. Углядев вышедшую на мель щуку, он очень долго подкрадывался к ней на верный удар и сумел пронзить ржавыми зубьями старой остроги рыбье тело.
Первое время Гриня уверял себя, что был вынужден действовать именно так, что, вонзая острогу в щучью спину, а значит, и в спину Палыча, он спасал свою жизнь. Но шли дни, и он начал задумываться, можно ли было поступить иначе. Что, к примеру, мешало ему отговорить Палыча от этой затеи или хотя бы самому отказаться идти с острогой за щукой?
Конечно же, он боялся. Он давно стал бояться всех людей, видя в них своих возможных убийц: ведь любой из тех, с кем он встречался, мог взять в руку удочку, поймать щуку и тогда… Каждое утро просыпался он в страхе, что кто-то, помимо него, узнал тайну щучьего племени, разобрался, что к чему, и в любую минуту готов использовать эту тайну в своих целях.
Чем больше Гриня размышлял об этом, тем сильнее мучился. Снова и снова вспоминал он, как ударяет палкой по щучьим головам, и представлял, как падают с разбитыми затылками баба Маня и Сашка Будимов, как убирает в рюкзак щуку, и как задыхается Андрюха, как держится за разорванное горло Женька Симагин, как сгорают в кабине грузовика его Любашенька и обезглавленный Игорь Мартусюк, как погибает Палыч.
Летне-осенний сезон заканчивался, но ни один рыбак так и не посетил Раево. Гриня ждал зимы, того дня, когда мороз скует льдом проклятое озеро. Он был уверен, что кто-нибудь обязательно приедет сюда порыбачить. Он решил, что подойдет и заговорит с ним после того, как тот начнет ловлю. О чем? Может быть, попросит уйти с озера и, если рыбак не поймет его, расскажет, какими смертями умирали в Раево люди на протяжении последних двух с половиной лет, а может быть, просто поздоровается и вернется домой.
Наконец-то, этот день наступил, но на лед приехали двое…
* * *
Виктор поймал трех маленьких окуньков и нацепил их на крючки жерлиц, которые расставил в наугад выбранных лунках. На успех он особенно не рассчитывал. Место было незнакомое, тем более, Славин дядя утверждал, что щука здесь вся перевелась. Тем не менее, оставалась надежда, что живца может схватить крупный окунь.
Славу жерлицы не интересовали. Рыба бесперебойно брала на мормышку, и это его вполне устраивало. Не отвлекавшийся, в отличие от Виктора, на поиск живца, он успел до половины наполнить окунем свой рыболовный ящик.
Сейчас клев немного поутих, и рыбаки решили перекусить. Расположившись у одного из мостков для полоскания белья, они достали бутерброды, соленые огурцы, термос с горячим бульоном и бутылку водки. Первый тост Виктор произнес за удачно складывающуюся рыбалку. Он с аппетитом выпил и протянул руку за огурчиком, когда Слава, только поднесший стакан ко рту, кивнул в сторону жерлиц и спокойно доложил: "Горит".
– Первая щука – моя! – обернувшись, закричал Виктор и, откусив пол-огурца, устремился к самой дальней жерлице, на выстрелившей пружине которой лениво раскачивался красный флажок. Слава же, всегда предпочитавший водку посмаковать и закусывать неторопливо, и сейчас не изменил своей привычке. Он всего пару раз откусил бутерброд с сыром, когда его друг ловко выхватил из лунки килограммовую щуку. Хищница глубоко заглотила живца, и Виктору пришлось с силой рвануть леску, чтобы извлечь из зубастой пасти окровавленный тройник.
* * *
Славе стало нехорошо. Только что все было так прекрасно, но вот уже тошнота подступила к горлу, закружилась голова, а через секунду его очень болезненно вырвало кровью. Слава едва успел развернуться, чтобы не забрызгать разложенную закуску. При этом потерял равновесие и завалился с ящика лед, сильно ударившись левой кистью о край мостка.
Увидев это издалека, Виктор загоготал на весь водоем, думая, что друг всего-навсего поскользнулся. Однако Славе было совсем не до смеха. Кое-как поднявшись, он снова уселся на ящик, плохо соображая, почему и что с ним такое произошло.
– Ты, небось, упал в обморок от зависти, что я такую злодеищу хапнул? – весело спросил Виктор, подходя и небрежно бросая щуку на лед. Но, заметив, как побледневший Слава скривился, словно от боли, забеспокоился. – Славик, да что с тобой? Водка плохо пошла?
– Ага, – прохрипел Слава, вытирая рот дрожащей рукой. – Наверное, несвежая.
– Не может быть, – не поверил Виктор. – Она же "Кристалловская". – Налив себе полстакана, он подозрительно понюхал бесцветную жидкость. – Я выпил и до сих пор нормально себя чувствую. Ты чем закусывал?
– Вон, сыром, – Слава брезгливо покосился на недоеденный бутерброд.
– Все. Эту отраву больше не едим. – Виктор взял кусок черного хлеба с тремя узкими ломтиками сала и, зажмурившись, одним махом опорожнил стакан. – Отличная водка, – сказал он, поморщившись и тряхнув головой. – Рекомендую, Славик, выпей – полегчает.
– Не, я – пас.
– Зря, так быстрей бы оклемался.
– Пойду-ка я к дяде Грине, прилягу там, – сказал Слава, вставая.
– Тебе что, действительно так плохо?
– Да, что-то совсем невмоготу.
– Ну… смотри, – сказал Виктор, растерянно соображая, чем помочь другу. – Тогда хоть бутылку с собой прихвати. И дядьку угостишь, и сам, может, подлечишься. Только я себе плескану еще немного.
– Ладно. Убери щуку в ящик, чтобы никто ее не увидел. – Взяв бутылку, Слава медленно побрел к дому дяди.
* * *
– Наловился? – хмуро встретил племянника Гриня.
Слава, без стука вошедший в комнату, снял шапку, выставил бутылку на стол и присел рядом с дядей на диван.
– Что, дядя Гринь, все свой любимый "Юрай Хип" слушаешь? – кивнул он на пластинку, крутящуюся на проигрывателе.
– А что, тебе не нравится?
– Нравится. Только, не до музыки мне сейчас. Представляешь, пять минут назад впервые за последние несколько лет я харч метанул.
– Проблевался, что ли?
– Ну! Все вроде бы нормально было. Потом выпил стакан, стал закусывать, и тут меня словно наизнанку вывернуло, даже кровь горлом пошла. Да так больно было!
– И после этого ты водку мне принес, – усмехнулся Гриня.
– Дело не в водке. У меня было такое ощущение появилось, словно изнутри что-то выдергивают. – Слава потер ушибленную руку. – А выпить я предлагаю вместе.
– Тогда – наливай. Стаканы возьми в буфете. – Гриня вышел на террасу за закуской. – Много окуней-то наловили? – крикнул он оттуда, складывая в глубокую тарелку яйца, кусок дешевой копченой колбасы и хлеб.
– На уху хватит. – Слава выставил на стол два стакана и тоже вышел на террасу. – Душновато у тебя в комнате. Дай-ка водички попить.
Гриня зачерпнул эмалированной кружкой воды из доверху наполненного ведра, передал ее Славе и прошел мимо него к столу.
– Ты говорил, что щуки в озере не осталось, а Витька не успел жерлицы расставить, сразу поймал, – с упреком сказал Слава и приложился к кружке. Он не видел, как резко остановился и обернулся к нему дядя, как затряслись у него руки, как переменился он в лице. И еще не мог он видеть, как в это самое время Виктор заносит тяжелую пешню над лежащей на льду щукой…
* * *
После того, Слава ушел с озера, его друг не торопился убирать щуку в ящик. Приятно был поглядывать на пойманную красивую рыбину. Щука же то начинала подпрыгивать, ударяя хвостом по льду, то, извиваясь змеей, приближалась к лункам, от которых Виктор отпихивал ее ногой подальше – из опасения, что она скользнет в одну из них и вернется в родную стихию. Но скоро ему надоело отвлекаться от ловли. Виктор пару раз тюкнул щуку по голове острием пешни и запихнул трофей в ящик.
…Подошедший к окну Слава, сделал несколько глотков холодной колодезной водички и оторвался от кружки, чтобы перевести дух, и тут Гриня увидел, как на затылке у племянника появились две глубокие раны. Слава выронил кружку, обхватил голову руками, и тоненькие струйки яркой крови окрасили его пальцы.
– За что, дядя? – прохрипел он и рухнул сначала на колени, а затем лицом в пол.
Гриня смотрел на умирающего, часто-часто щипал себя за кончик носа и даже не пытался хоть чем-то помочь ему, понимая, что Слава обречен так же, как и щука, выловленная его другом. Он знал, "за что"!
Когда Слава затих, Гриня взял со стола бутылку и из горлышка медленно, совсем не чувствуя вкуса, выпил оставшуюся водку. Без шапки, с пустой бутылкой в руках, он вышел на улицу и спустился к проклятому озеру, где Виктор с увлечением ловил окуня.
– Убил, значит, щучку-то? – спросил Гриня, подходя к рыбаку.
– Пришлось, – как бы притворно вздохнул Виктор, догадавшись, что Славик, конечно же, рассказал дядя о его успехе.
– А мог бы и не убивать.
– Да она, злодейка, так и норовила обратно в лунку ускользнуть
– Вот и отпустил бы ее подобру-поздорову.
– Как же, отпустить, – усмехнулся Виктор. – Попробуйте-ка ее сначала поймать, а потом отпускайте.
– Да… – тяжело вздохнул Гриня. Он открыл, было, рот, чтобы рассказать о случившемся, и тут увидел "загоревшийся" красный флажок.
– Гляди-ка, опять та же самая сработала? – радостно крикнул Виктор и, отбросив удочку, помчался к жерлице.
– Постой, парень, – прошептал Гриня, но рыбак не остановился бы, даже если бы услышал его.
– Вот и все, щучье племя, – только и сказал Гриня, чувствуя, что это действительно "ВСЕ!" Он покидал озеро, опустив седую голову, а перед его глазами была валявшаяся на зеленой травке голова застреленной Либохой "маманьки".
На этот раз подсеченная щука сопротивлялась долго. Она делала резкие рывки, вынуждая рыбака метр за метром сдавать леску, становилась поперек лунки и, как бы передохнув, снова неумолимо тянула в глубину. Виктор растерялся вначале, когда почувствовал на леске непривычную тяжесть, но вскоре успокоился, вспомнил вычитанные в многочисленных пособиях по рыбной ловли правила вываживания крупного хищника и в дальнейшем действовал четко, даже получая удовольствие от затянувшейся борьбы. В конце концов, он сумел завести щучью голову в лунку, ухватил ее за глаза и с натугой вытащил на лед.
Рыба казалась огромной. Виктор даже удивился, как такое бревно смогло пролезть лунку.
– Повезло, так повезло, – радовался он. – Представляю, что скажет Славик! А дядька-то его каков! Отговаривал нас на жерлицы ловить. Да я теперь каждую субботу буду сюда приезжать! А пока надо, не мешкая, вновь зарядить жерлицу. Вдруг еще клюнет?
Но из плотно сомкнутой пасти рыбы извлечь тройник оказалось не так-то просто. Виктор потратил на это занятие несколько минут, пока не поранил пальцы об острые зубы.
– Вот, щучье племя! – Он в сердцах поднял рыбину и шмякнул ее об лед. – Придется действовать проверенным способом. – И Виктор торопливо заскользил по льду, чтобы снова воспользоваться Славиной пешней, которой совсем недавно уже прикончил одну зубастую хищницу.