- Скульптура, живопись, музыка, кажущиеся нам изобильными искусствами, на деле от века осуждены вращаться в кругу вечных тем. Традиционно сложившийся набор тем и сюжетов не удавалось расширить даже гениальным художникам: и в их произведениях мы встречаем умирающего человека, любящую женщину, страдающую мать и прочее в этом роде. Более того! Эстетическая мощь творений этих мастеров провозглашает себя тем полнее, чем решительнее они высвобождают эти темы от всех и всяческих наслоений, от всего пустячного и малохудожественного, чем их "обогащали" заурядные художники, и возвращают на авансцену искусства в их изначальной простоте и вместе с тем способности излучать бесконечное богатство тонов и оттенков…
Любящая женщина, подумал Гордеев. У меня на картине - любящая женщина.
- Каждая эпоха, выходя на историческую авансцену, приносит с собой особенную восприимчивость к тем или иным великим проблемам, игнорируя при этом все другие или же относясь к ним крайне небрежно. Так и отдельные люди нередко бывают одарены настолько утонченно организованным органом зрения, что это позволяет им видеть мир как сокровищницу блистательных чудес, тогда как их слух, увы, препятствует восприятию мировой гармонии в целом. Итак, извечные темы искусства в творчестве Шагала мы вправе рассматривать как откровения истории…
Откровения истории, подумал Гордеев. Настоящий коллекционер рассматривает "своего" Шагала как откровение истории!
- Каждая эпоха тем самым провозглашает свои фундаментальные склонности, целостную структуру своей души. Зная об этом, мы можем выбрать какую-нибудь конкретную тему Шагала и проследить за изменениями, происходившими с ней на протяжении всего его творчества. Но я бы хотел обратиться к теме вина в его творчестве.
В зале одобрительно зашумели.
- Вино представляется мне по-настоящему космической проблемой. Вам кажется забавным то, что я вижу в вине космическую проблему? Это не удивляет меня, напротив, ваша реакция только подтверждает правоту моей мысли. Вино действительно является настолько серьезной, подлинно космической проблемой, что наше время, в ряду других эпох, тоже не смогло обойти ее вниманием, пытаясь по-своему решить ее! Найдется ли сегодня кто-нибудь настолько проницательный, кто сумел бы увидеть за алкоголизмом - ибо по данному вопросу статистики ухитрились обнародовать горы разного рода сведений - просто образ прихотливо вьющейся виноградной лозы и тяжелых гроздьев винограда, насквозь пронизанных золотом солнечных лучей?! Едва ли найдется… и не следует этим обольщаться: ведь наше истолкование темы вина только одно из многих возможных, к тому же оно по времени самое последнее, следовательно, незрелое…
Вино, подумал Гордеев, вино, черт побери! Ему же как раз и показалось, что женщина на картине что-то пьет из бокала!
Тут лектор вдруг достал из кармана маленькую плоскую фляжку и сделал хороший глоток. Вытер губы и продолжил:
- В старину перед человеком, напротив, представал живой, цельный, не разбитый на части космос! Впечатления о дневном времени образовывались у него в связи с великими проявлениями природных стихий, например со случавшимися время от времени грандиозными пожарами степного травостоя, тогда как ночь он наделял восстанавливающей силой: в его воображении она являлась временем, когда из могил восстают мертвецы. И в вине оцепеневший от изумления человек этого первобытного мира, казалось, тоже встречался с некой извечной силой. В его сознании виноградины запечатлевались как концентрации света, представлялись сгустками загадочнейшей силы, которая подчиняет людей и животных и увлекает в иную, лучшую жизнь. В такую, когда природа вокруг кажется просто великолепной, когда воспламеняются сердца, возжигаются взоры, а ноги непроизвольно пускаются в пляс. Вино - это мудрый, плодоносный и ветреный бог. Дионис, Вакх - в этих именах слышится гомон нескончаемого веселья. Подобно жаркому ветру тропических лесов, он добирается до потаенных глубин жизни и там взбаламучивает ее! - Тут лектор громко икнул.
Ну хватит с меня, подумал Гордеев. Пора домой.
Едва он переступил порог квартиры, позвонил Турецкий.
- Ну и как дела?
- Так… По всякому, в общем… Но уже лучше.
- Ясно, - резюмировал Турецкий. - По-прежнему куксишься.
- Да не очень. - Честно говоря, Гордеев немного испугался, что приятель сейчас приедет к нему пить водку.
- А ты знаешь, Юрец, почему ангелы летают? - спросил Турецкий.
- Нет, а почему? - сказал Гордеев, хотя в голове что-то такое шевельнулось.
- Потому что легко к себе относятся!
Они посмеялись, на том разговор и кончился.
Гордеев разогрел себе ужин в микроволновке и уселся перед телевизором с бокалом "божоле". Бездумно крутил каналы, не останавливаясь, как обычно, на спорте и погоде. Поужинав, немного подумал и захватил на кухне бутылку арманьяка - того самого, который презентовала восходящая звезда телеэкрана. Плеснул в бокал янтарную жидкость, развалился на диване и стал наслаждаться Шагалом, который висел на стене напротив. Через несколько минут ему стало неловко - оттого, что не сказал ни слова Турецкому: ей-богу, Александр Борисович заслуживал лучшего с его, гордеевской, стороны к себе отношения. Он, конечно, не такой уж был эстет и едва ли бы проникся ситуацией - приобретением безусловного шедевра, но разделить с товарищем радость конечно бы не отказался. И потом… Гордеев вспомнил, что не так уж чужд миру искусств был Турецкий, потому что еще в бытность свою "важняком" Генпрокуратры, то есть, в сущности, не так давно, он расследовал дело о кражах картин и убийствах коллекционеров живописи.
Ночью Гордееву приснился ангел. Он не летал, зато играл на скрипке. Гордеев еще там, во сне, сообразил, что и то и другое - довольно устойчивый мотив в творчестве Шагала.
Утром, приняв душ и сварив себе чашечку кофе по-турецки (кипятить три раза с паузами в несколько минут), который А. Б. Турецкий, между прочим, терпеть не мог, он вышел на балкон и, медленно просыпаясь, обозревал окрестности. Что-то такое ворочалось в голове. Ах да, сон. Ангел со скрипкой… нет, все же не сон. Но что тогда? Хм… Что-нибудь, связанное с делом? Может быть, может быть. Он уже насобирал кучу всякой информации, и она, пока что не отфильтрованная, могла беспокоить подкорку. Или, может, это было связано с делом альпиниста Мохнаткина? Гордееву стало немного неловко. Мохнаткин сказал ему, что уезжает на тренировочные сборы в какие-то горы, куда-то не то на Памир, не то на Кавказ, а тут появилась Яна, и Мохнаткин плавно отошел на второй план. А если уж быть совсем честным, то его делом Гордеев с тех пор и не занимался. Надо будет сегодня же… Однако, вспомнив о Мохнаткине, Гордеев облегчения не почувствовал. Так в чем же было дело? Он поневоле все возвращался ко сну, еще не выветрившемуся из головы, хотя кофе в чашке уже не осталось. Гордеев вернулся на кухню и занялся завтраком. Особенно не мудрствуя, он приготовил омлет с ветчиной и помидорами. Снова вспомнился Турецкий. Что-то такое он вчера… Ах да, "почему ангелы летают - потому что легко к себе относятся". Очень остроумно. И мудро. В общем, вполне в стиле Александра Борисовича, вполне может статься, он сам и сочинил. Или нет, какая разница?
Разница, однако, была, и именно она не давала адвокату покоя. Он позвонил Турецкому. Дома его уже не застал, Турецкий был в машине. Вежливый Гордеев спросил о здоровье и делах.
- Познание бесконечности требует бесконечного времени, - неожиданно отозвался Турецкий. - А потому работай не работай - все едино.
- Это что такое? - удивился Гордеев.
- Восточная мудрость.
- Вот тебе на! У кого из нас депрессия, я что-то не пойму?
- Ладно, не будь занудой, говори, что нужно.
- Саня, насчет ангелов ты сам придумал?
- Каких еще ангелов? - огрызнулся Турецкий.
- Ну вчера говорил, помнишь? Почему они не летают. То есть тьфу ты, наоборот, как раз почему летают!
- Ах это… Не, это я где-то слышал недавно.
- А где? - Гордеев сам не совсем понимал, зачем спрашивает.
- В Ленинграде, наверно, больше негде. То есть в Санкт… ну в Питере, в общем. Я же там был в командировке… сейчас соображу. А, ну конечно. Меня приятельница потащила на одно богемное сборище и еще предупредила, чтобы я там не говорил, что из прокурорских, а я обиделся и сказал, а она…
- Да подожди! Что за сборище-то хоть?
- Понятия не имею. Музыканты, наверно. Поэты какие-нибудь прибабахнутые. Ну ты понимаешь, что за публика.
- Художники?
- Может быть.
- Значит, ты там это слышал?
- Говорю же - да.
- Саня, а это не митьки были? - спросил Гордеев упавшим голосом.
- Какие митьки?.. А, это такие приколисты питерские, да? Ну я же не знаком с ними, не знаю. Кажется, они там упоминались. Пили, во всяком случае, все крепко. По нашему, по-бразильски.
- Не сомневаюсь, - буркнул Гордеев и отключил телефон.
Вернулся к комнату, где висел Шагал, и долго и внимательно разглядывал картину. Взял альбом, который купил накануне, и полистал его. Не помогло. Гордеев понял, что ничего не понимает в искусстве. Когда он думал, что перед ним классик, достоинства картины казались ему очевидными. Теперь, когда он сомневался в том, что картине много лет и она принадлежит кисти знаменитого художника, он начинал видеть в ней сущую ерунду, так как же быть, черт возьми?!
Юрий Петрович позвонил в "Глорию" и попросил своих друзей навести справки о Яне Маевской, в частности, о ее артистической жизни с тех пор, как она оторвалась от родительских корней. Сыщики обещали не затягивать, и вечером следующего дня из "Глории" пришла электронная почта. Это была краткая справка о "неофициальной карьере" Яны Маевской - где бывала, с кем дружила и прочее. Ничего особенно примечательного там не было. Разве что в прошлом году в течение нескольких месяцев она жила в Санкт-Петербурге в мастерской одного художника, который в свою очередь поддерживал дружеские отношения с митьками.
Гордееву было все ясно. Вольно или невольно, но его надули.
У него на стене висел не Шагал. Это был ленинградский художник Шагин, автор того самого афоризма про ангелов. Подпись "Chag" совпадала с начальными буквами фамилии обоих художников. Шагин, едва ли не больше чем художник, был известен своими литературными опытами. И шутку про ангелов Гордеев слышал когда-то, уже порядочно лет назад, очевидно, она не укрепилась в памяти, но какой-то след оставила, потому что, когда ее пересказал Турецкий, в голове у адвоката все же что-то шевельнулось.
Ну ладно. И что теперь делать?
Недолго думая, он позвонил Яне и сказал, что у него для нее важная новость и что по этому поводу надо встретиться у него в офисе. Она страшно обрадовалась, но сказала, что приехать, к сожалению, не сможет: она не в Москве - на один день уехала на съемки в Санкт-Петербург. Гордеев чуть не сказал: как, кстати, не выслать ли тебе туда картину, милочка, чтобы ты ее автору вернула?! Но вовремя прикусил язык. В конце концов, при чем тут автор? Он, наверное, вообще ни сном ни духом, что его за Шагала принимают… И тут он с ужасом вспомнил дословно свой первый разговор с Яной Маевской - в качестве клиентки. Да ведь он сам себя надул! Она ведь не смогла точно вспомнить фамилию художника, она тогда сказала: "Какой-то Шагов… нет, Шагуль или…" А Шагала он ей навязал! Вернее, сделал так, что в результате она ему навязала.
Нужно было срочно на что-то переключиться. Гордеев перезвонил в "Глорию" и попросил своих друзей заняться выяснением биографических данных двух известных спортсменов-экстремалов - тех данных, что были за пределами привычной официальной информации о "глянцевых" героях.
Заместитель Дениса, Сева Голованов, узнав, о ком идет речь, видимо, почесал затылок, потому что в трубке воцарилась пауза, не то чтобы напряженная, нет, скорее оперативник размышлял, что ему потребуется для такого рода архивной работы. Потом он осторожно сказал:
- Видишь ли, Юра, тут вообще непонятно, с какого бока к этим скалолазам подбираться, если ты не хочешь, чтобы об этом знали посторонние.
- Не хочу, - подтвердил Гордеев.
Голованов хмыкнул и уточнил:
- А вот интересно, мы с тобой под посторонними имеем в виду одних и тех же людей?
После этого Гордеев снова позвонил Яне, но она не откликалась.
Оставшееся до вылета в Испанию время он проводил в каком-то унылом онемении. Пытался читать древнеримских классиков, но все напрасно, только бессмысленно мелькали строчки. В какой-то момент раз пять кряду он прочитал слова: "Юлий Цезарь отличался выдающейся воинской отвагой", но не понял даже этого и бросил книгу. Зачем-то залез в душ и помыл голову. Потом подумал и побрился. В голове от этих нехитрых процедур не прояснилось.
Часть вторая
Дальние путешествия
1
Утром Турецкий не поругался с женой (она успела уже уйти на работу) и счел это дурным предзнаменованием. Так и вышло. В пробку он не попал, на службу не опоздал, но едва переступил порог своего служебного кабинета, как раздался звонок от нового заместителя генерального прокурора. Новый зам, в отличие от всех предыдущих (и даже от ныне действующего параллельно К. Д. Меркулова), принципиально не прибегал к услугам секретарши, всеми своими действиями подчеркивая облик прогрессивного и динамичного руководителя. Турецкому, как помощнику генерального прокурора, это не то чтобы действовало на нервы, скорее, такая игра в демократию была ему просто не по нутру.
И вот звонок.
- Александр Борисович, загляните ко мне, пожалуйста.
Турецкий пожал плечами и ждать себя не заставил. Несмотря на сложившийся уже имидж Носкова, у Турецкого все же не было четкого мнения о бывшем главном военном прокуроре - ведь именно эту должность до недавнего времени занимал Михаил Павлович Носков. Проглядывало в Михаиле Павловиче иной раз нечто, вызывающее безотчетную симпатию и заставляющее предположить, что он, например, имеет успех у женщин. Одна хитрющая улыбка, на доли секунды вдруг мелькавшая на его сытом лице, вдруг напрочь разбивала образ недалекого словоблуда, сложившийся благодаря бесконечным телеинтервью.
- Александр Борисович, - сказал Носков, когда Турецкий появился в его кабинете, - я думаю, что в этом вопросе я ни на кого не смогу положиться в той же степени, как на вас.
Вслед за этой фразой последовала пауза, из которой Турецкий должен был, очевидно, вынести некое новое знание о себе. Но Турецкий был искушенным в аппаратных играх бойцом и он изобразил равнодушное внимание.
- Александр Борисович, не секрет, что реорганизация отделов Генеральной прокуратуры не дает пока того результата, на который мы все рассчитывали…
"Ты рассчитывал, - подумал Турецкий, - уточнять надо, ты на что-то там рассчитывал, а не мы все. Нам всем по барабану, на что ты рассчитывал".
- …в связи с чем было принято решение ее приостановить…
"Не приостановить, - подумал Турецкий, - а отменить. Называл бы вещи своими именами".
- …однако я получил инструкции продумать план возможных мероприятий по изменению профиля и функций…
"О господи ты боже мой, - подумал Турецкий, - все ж таки неймется".
- …в связи с чем… И тут я ей как засадил! - неожиданно добавил Носков с лукавой улыбкой.
- И как она отреагировала? - немедленно поинтересовался Турецкий.
Носков довольно рассмеялся:
- Извините, я просто хотел понять, насколько внимательно вы слушаете все это мое занудство. Все же реакция у вас отменная.
Турецкий пожал плечами: ничего, мол, не поделаешь, служба есть служба.
- Вот о чем я хотел вас попросить, Александр Борисович. Составьте для меня небольшую справочку о том, как, с вашей точки зрения, сейчас функционирует наша служба и что можно исправить в нужную сторону, независимо от того, требует ли это увеличения штата или уменьшения.
- Вы это серьезно? - спросил удивленный Турецкий.
- Вполне.
- Но почему я? Это малопонятная для меня аналитическая работа и…
- Не скромничайте. Вы помощник генерального прокурора и вообще много лет работаете здесь на самых разных должностях. Кому, как не вам, знать весь механизм?
- Я - помощник генерального прокурора, а не его заместителя, - сварливо уточнил Турецкий.
Носков откинулся в кресле и закурил длинную коричневую сигарету.
- Александр Борисович, я очень ценю вашу независимость, ваш опыт и ваши знания. Именно поэтому я прошу именно вас выполнить эту работу. Согласитесь, мы в правоохранительных органах последние годы живем словно бы разрубленные надвое: эмоции говорят нам одно, а логика - то есть обязанность подчиняться указаниям и выполнять приказы - уводит совсем в другую сторону. Пора что-то с этим делать. Согласны?
Турецкий скривился:
- Вы, Михаил Павлович, кажется, все еще считаете себя военным человеком и все явления жизни стараетесь привести к единой формуле порядка. А он невозможен, ибо, когда логика отделена от эмоций, начинается хаос.
- Вы так считаете? - удивился Носков.
- Проверено практикой. И потом… - Турецкий немного помолчал и сказал: - Может быть, вы знаете такую историю? Екатерина Великая как-то раз поручила своему семнадцатилетнему сыну Павлу написать доклад о состоянии Российской империи. Тот рьяно принялся за работу и через некоторое время буквально шокировал мать, приготовив для нее донесение, в котором утверждал, что Россия находится в бедственном положении и должна, чтобы спастись от гибели, отозвать свои войска из Европы, сократить армию минимум вдвое и все сэкономленные средства обратить на хозяйственные нужды.
Носков слушал, молчал, не улыбался. Спросил:
- Какова же была императорская реакция?
- Екатерина просто рассмеялась, предположив, что ее сын элементарно несведущ в вопросах государственной важности. Она сказала, что армия приносит стране славу, слава же возвышает нацию в собственном мнении, иного народ ей никогда не простит. Она действительно только рассмеялась, но с той поры не доверяла сыну и… его наследственные права многократно подвергала сомнению.
- Я понимаю ваши резонные сомнения, - задумчиво сказал Носков. - Знаете что? Давайте действительно повременим, просто отложим, но имейте в виду, что скоро я вернусь к этому разговору. А сейчас есть чем заняться. Я пригласил к нам в контору одного узкого специалиста, психолога-криминалиста, и хочу вас с ним познакомить…
Турецкий подумал: если одна причина возможных неприятностей заранее устранена, то всегда найдется другая.