Дверь открыла женщина, смутно показавшаяся Алтунину знакомой.
- Литвякова Полина Федоровна здесь проживает? - спросил Алтунин, предъявляя свое удостоверение.
- Здесь, но она сейчас на работе, - ответила женщина, отступая на шаг. - Если желаете, можете ее подождать, но придет она поздно, не раньше девяти.
"Она больше не придет", чуть было не вырвалось у Алтунина, но вместо этого он сказал с напускной равнодушной беспечностью:
- А Полина Федоровна мне не нужна, у меня к соседям ее разговор. Вы ведь соседка?
- Да, - кивнула женщина. - Лапина моя фамилия, Лапина Надежда Степановна… А вы, случайно, не наш новый участковый? Лицо у вас знакомое, но…
- Вы ж мое удостоверение только что читали! - улыбнулся Алтунин и вспомнил, где они встречались. - Вы мне недавно в трамвае место уступить хотели, помните?
- В седьмом?! - после секундного замешательства вспомнила женщина.
- Так точно! - подтвердил Алтунин, и усердно зашаркал ногами по половичку, готовясь войти. - В седьмом, по дороге к Трем вокзалам.
Разговаривать с Надеждой Лапиной было одно сплошное удовольствие, и Алтунин постарался растянуть его подольше. Во-первых, Надежда, при более близком рассмотрении, оказалась не просто красивой, а очень красивой. Во-вторых, она правильно отвечала на вопросы - четко, немногословно и по существу. В-третьих, у нее в комнате было очень уютно - трогательные вязаные салфеточки, рисунки по стенам, цветы на подоконнике. В четвертых, она, несмотря на горячие протесты, угостила Алтунина чаем и даже поставила на стол баночку с сахарином, которую Алтунин, из деликатности, предпочел не заметить.
Догадка подтвердилась - у Полины Литвяковой в конце мая появился новый кавалер, о котором она никому ничего не рассказывала, хотя про предыдущих рассказывала довольно много. Лапина видела его пару раз, когда он приходил к соседке в гости.
- Солидный такой мужчина лет сорока, немного полноватый, с залысинами, в очках, - рассказала Надежда. - Костюм, сорочка, галстук, обувь - все новое и добротное. Вежливый, но необщительный - поздоровается, и идет к Полине в комнату. Оба раза цветы приносил, большие такие букеты гвоздик. Полина очень любит, когда ей цветы дарят. Я так, про себя, решила, что он какой-то секретный научный работник, конструктор или просто ученый. А что, с ним что-то не так? Он обманул Полину? Вы знаете, она такая доверчивая! То есть, вообще-то не очень доверчивая, но верит в любовь с первого взгляда и прочую чушь…
Алтунин подумал, что он, кажется, тоже в это верит. Может, не с первого, а со второго, но первый раз был столь мимолетным и не располагающим к проявлению каких-либо чувств, кроме стыда, что его можно не принимать в расчет. Очень хотелось спросить, почему Надежда считает любовь с первого взгляда чушью, но вместо этого он спросил о другом.
- Можете получше вспомнить этого представительного друга, Надежда Степановна? Мне может пригодиться все, любая, даже самая незначительная мелочь. Шрам на щеке, картавость, хромота…
- Что-то серьезное, да? - снова спросила Надежда.
- Я сейчас не могу вам всего сказать, не имею права. Но как только смогу, то приду и все расскажу, договорились? - предложил Алтунин.
Как у него вырвалось это "приду и все расскажу", осталось загадкой. Сроду ни у Алтунина, ни у кого-то из его коллег не было заведено приходить и рассказывать свидетелям, чем закончилось дело. Кому надо - на суде узнает. А тут - на тебе. И ведь не обманывал нисколько, собрался прийти и рассказать на полном серьезе. Чудеса!
- Хорошо, - кивнула Надежда и наморщила лоб, вспоминая.
Обычно, наморщив лоб, люди дурнеют, становятся похожими на обезьян, но ей шло даже это - как-то очень мило получалось и очень непосредственно.
- С речью у него все было в порядке, хромать он не хромал и шрамов никаких я не заметила, но левый глаз у него, кажется, был меньше правого… - сказала она спустя минуту. - Или это из-за очков мне так показалось… Нет, точно, - левое веко у него было опущено. Так, что на зрачок наползало. Да, точно.
- Левый, Надежда Степановна, не правый? - на всякий случай уточнил Алтунин.
- Точно левый, - подтвердила Надежда.
Ехать с Надеждой в МУР, чтобы предъявлять ей там фотографии для опознания, означало бы катастрофическую потерю времени. Но на этот случай у Алтунина был свой прием. Спасибо традиции развешивать повсюду и печатать в газетах портреты руководителей партии и государства.
- Надежда Степановна, а вот если представить себе лицо товарища Жданова, но без усов и с залысинами, то не будет ли оно похоже на лицо этого человека? В очках и с опущенным веком?
- Будет, - после небольшой паузы кивнула Надежда. - Только этот Полинин друг чуть помоложе. Лет на пять-семь.
Алтунину захотелось вскочить, подхватить Надежду на руки, расцеловать и закружить по комнате. Но вместо этого он встал и церемонно распрощался:
- Спасибо за чай и ценные сведения, Надежда Степановна. Вы очень помогли следствию. В скором будущем мы с вами непременно встретимся, и тогда я отвечу на ваши вопросы. А сейчас, извините, служба! Вынужден бежать! Спасибо вам. Кстати, а где вы работаете?
- Преподаю русский язык и литературу в двадцать шестой школе на Якиманке.
- Русский язык и литературу? - переспросил Алтунин. - Замечательные предметы! Самые мои любимые!
Соврал, потому что самым (и единственным) любимым его предметом была история, но соврал так убедительно, что сам себе поверил.
- И школу вашу знаю прекрасно! - продолжил радоваться Алтунин. - В ней Валерка… Извините. Мне пора.
Вовремя спохватился - вряд ли педагогу было бы приятно напоминание о том, что в его школе учились юный, но очень наглый и жестокий бандит Валерка Ветлугин по кличке Гугенот (редкая кличка, Валерка сам ее себе придумал), а также двое его сообщников.
Из ближайшего телефонного автомата Алтунин, всегда имевший при себе запас пятнадцатикопеечных монет, позвонил в МУР дежурному и попросил выслать двоих, а лучше - троих человек в парк Горького к ресторану "Дон".
- Если я к тому времени не успею подъехать, пусть заходят и берут Леонида Гомозова, кличка Снайпер…
- Кличку Лени мог бы и не говорить! - хохотнул дежурный. - Кто ж его не знает! Что он натворил?
- Кассу магазина Особторга взял сегодня утром.
- Вот как! Высылаю группу…
При развитом мышлении и хорошем знании обстановки легко выстраиваются правильные версии. Ясно было, что открыла дверь преступникам Литвякова, открыла и была сразу же убита. Кому из посторонних она могла открыть дверь? Только кому-то из близких, пришедших по срочному делу, - что-то передать, забрать ключи от квартиры или, скажем, попрощаться перед отъездом. Родственников у Литвяковой в Москве не было, но продавщицы Фалалеева и Клинкова сообщили, что у нее недавно, после перерыва в несколько месяцев, появился какой-то мужчина, с которым она ходила в театры и рестораны, но рассказывать о нем не рассказывала, только подарками хвасталась, в частности, сережками и шарфиком. Упоминала она и о какой-то "роскошной чернобурочке", которую ей тоже подарил кавалер.
Узнать по характерной примете рецидивиста Гомозова по прозвищу Снайпер не составило труда. Правда, Гомозов никогда не носил очков, но и ежу было ясно, что он нацепил их только для маскировки, чтобы не так сильно был заметен его полуприкрытый левый глаз, за который Леня и получил свою кличку. Ну, а зная Ленины привычки и принимая во внимание его ум и тертость, можно было с уверенностью предположить, что сразу после дела Леня никуда не подорвет, а будет тихо отсиживаться в Москве. После любого более-менее громкого дела участковые, да и вся остальная милиция тоже, обращают самое пристальное внимание на то, кто из уголовного элемента внезапно сорвался с насиженного места и ударился в бега. "Побег служит косвенным доказательством вины", не столько в шутку, сколько всерьез говорят сотрудники органов. С другой стороны, Леня просто не мог не "обмыть дельце" в своем любимом ресторане. Девяносто процентов за то, что его можно будет взять там, и десять за то, что он пьянствует у себя дома на углу Трубниковского и Дурновского переулков.
Алтунин торопился. Он остановил проезжавший мимо грузовик, показал удостоверение и велел везти себя в Парк Горького. Порожний грузовик ехал быстро, но тем не менее, Алтунин успел к шапочному разбору - к тому моменту, когда Леню и еще одного незнакомого Алтунину мужика, коренастого скуластого брюнета, сажали в автобус. Лица обоих были украшены ссадинами и кровоподтеками.
- Сопротивлялись, гады, драться полезли, - гордо сообщил Алтунину Семенцов, раскрасневшийся, но очень довольный.
Колоться Леня начал еще в автобусе, причем по собственной инициативе. Обещал сдать все взятое и возместить сумму, которую уже успел спустить, из лагерного заработка.
- Не волнуйся, Леня, - спокойно, по-свойски, сказал ему Алтунин. - То, что ты потратил, государство спишет в расход. Вместе с тобой.
В его понимании не было хуже дела, чем вот так, как Леня, втереться в доверие к женщине, изображать любовь, а потом хладнокровно убить. Это уже не преступление, а фашизм какой-то.
14
Это был маленький личный триумф со всеми полагающимися атрибутами - скупой похвалой руководства, одобрительным: "Умеешь, Алтунин" от начальника отдела, поздравлениями товарищей, фотографией для статьи в стенгазете… Заголовок "Пришел. Увидел. Раскрыл" Алтунину не нравился, но все остальные одобрили.
- Что не так, Вить? - удивился заместитель начальника отдела майор Гришин. - Истинная же правда - пришел, увидел и раскрыл.
Даже майор Семихатский явился в отдел "наводить мосты". Смущенно улыбнулся в усы, пожал плечами и попросил не держать зла. Алтунин сказал, что зла не держит, да и действительно зло уже прошло, только вот былая приязнь не собиралась возвращаться. Семихатский улыбнулся посмелее и шепнул, что к седьмому ноября можно вертеть новую дырку на кителе.
- Сначала дождусь, а потом проверчу, - рассудительно ответил Алтунин. - А то как пересчитают мои нераскрытые дела…
- Всему свое время, - обнадежил Семихатский.
Он поднял, было, руку, но похлопать Алтунина по плечу все же не решился. Изобразил нечто вроде прощального жеста и ушел.
- Полюбило тебя начальство, - иронично сказал Данилов. - Назарыч, он как барометр, точнее, - флюгер. Куда ветер дует, туда и он смотрит. Обрати внимание на то, что он с Сальниковым перестал за руку здороваться. Кивнет и пройдет мимо. Не иначе как скоро попрут нашего Михал Сидорыча из секретарей…
По делу Шехтмана возникло одно обнадеживающее обстоятельство. В Иркутске ребята из БХСС задержали некоего Баранника, тоже крупного спекулянта драгоценностями и валютой, у которого с Шехтманом, как сказал капитан Щерба из УБХСС, "были нелады, переходящие в выраженную личную неприязнь". Не исключалось, что Баранник мог быть причастен к убийству Шехтмана.
- В такую щель забился, что еле выкурили, - сказал Щерба. - По чужим документам устроился кладовщиком на склад треста очистки. Самая что ни на есть неприметная должность. Но мы его все-таки взяли!
- Каким образом? - поинтересовался Алтунин.
- Письма до востребования он на почтамт ходил получать раз в месяц, - Щерба улыбнулся, демонстрируя зубы ослепительной белизны, среди которых не было ни одной щербинки. - Бороду отпустил, сутулиться начал, короче говоря, - все приемы школьного драмкружка использовал, но его все-таки узнали.
Письма до востребования - известная уловка преступников. Им кажется, что это очень удобный и надежный способ связи. Органы тоже считают этот способ связи удобным, потому что он помогает им в работе. Если знаешь, что преступник ждет письмо до востребования, то бери под наблюдение все крупные, многолюдные почтовые отделения - центральное, да те, что возле вокзалов, и жди. Знать, где ждать, это уже полдела, остается только дождаться.
Левкович уже ничего не спрашивал, только смотрел вопрошающе. Алтунин предпочитал не замечать этих взглядов и успокаивал себя тем, что сколько бы веревочке ни виться, конец у нее всегда будет. Процент нераскрытых преступлений, скакнувший, было, наверх во время войны, скоро начнет снижаться и снизится до нуля. Иначе и быть не может, не должно быть иначе.
Триумф длился недолго - примерно с девяти утра до часу дня, точнее, - до тринадцати часов тринадцати минут. В это дважды несчастливое, если верить суевериям, время поступило сообщение о вооруженном нападении на экспедиторов, доставивших в Москву алмазы с Урала…
Командировка была секретной, точнее, - особо секретной, и знал о ней только узкий круг лиц, имеющих первую форму допуска, - трое экспедиторов, их непосредственный начальник, начальник непосредственного начальника, заместитель начальника Алмазного бюро Комитета по делам геологии при СНК СССР, заместитель начальника Управления НКВД по Москве и Московской области и три шифровальщика, зашифровывавшие и расшифровывавшие сообщения. Старший лейтенант, командовавший сопровождением, и четыре подчиненных ему милиционера знали только то, что им предстоит сопровождать ценный груз, но что собой представлял этот груз и какова была его ценность, они не знали и ничего особенного в своем задании не видели. Ценных грузов по Москве перевозилось великое множество - столица как-никак. В назначенное время они приехали на военный аэродром в Кубинке на черном ЗИС-101. В приказе особо было оговорено, что машина сопровождения не должна иметь никаких надписей. Спустя полчаса приземлился ПС-84. К нему тут же подъехал другой 101-й "ЗИС", тоже черный, но новый, модернизированный, с форсированным двигателем. За рулем сидел военный в форме лейтенанта войск связи. Минутой позже оба "ЗИСа" покинули аэродром и на большой скорости поехали по Минскому шоссе к Москве. Груз следовало доставить на Остаповское шоссе, в хранилище Геокомитета, замаскированное под обычную воинскую часть.
Секретарша заместителя начальника Управления НКВД по Москве и Московской области комиссара милиции второго ранга Алхутова тщательно скрывала правду о своем отце, жандармском ротмистре. Пусть он и не преследовал революционеров, а охранял порядок на Екатерининской железной дороге, одно слово "жандарм", ставшее после революции нарицательным, уже говорило само за себя. Вместо отца-жандарма девушка придумала себе другого отца, рабочего с Пресни, участника обеих революций, героически погибшего в Гражданскую войну. Извещение с подписью командира и печатью Первой Московской рабочей дивизии обошлось ей дорого - пришлось отдать бриллиантовые серьги, но работа того стоила, поддельный документ не вызывал подозрений нигде. Более того, стараниями одного знакомого, сотрудника общего отдела исполкома Моссовета, дочери погибшего бойца Красной Армии была назначена пенсия, пусть и небольшая, зато полностью легализующая ее в новой социальной роли. Суматоха тех времен, когда делопроизводство велось из рук вон плохо, старые архивы разорялись, а новые еще не научились беречь, позволяла подобные изменения биографии при условии строгого соблюдения тайны. Все было хорошо до поры до времени, до тех пор, пока к "дочери красного бойца", в ту пору работавшей делопроизводителем в Управлении НКВД, не подошел один из сотрудников и не поделился сокровенным знанием подробностей ее биографии. В обмен на свое молчание сотрудник потребовал снабжать его информацией, содержащейся в секретной переписке. Коготок увяз - всей птичке пропасть. Так продолжалось несколько лет, секретарша постепенно перестала бояться и даже стала находить определенные преимущества в своем положении, потому что в обмен на информацию она получала неплохое денежное вознаграждение, значительно превосходившее ее оклад со всеми надбавками. Человек, который ее шантажировал, был умен и понимал, что на одном кнуте далеко не уедешь, нужны еще и пряники. За информацию о маршруте экспедиторов, везущих в Москву алмазы с Урала, он пообещал секретарше "премию", но на самом деле больше ничего ей выплачивать не собирался. Скоро ему предстояло исчезнуть, а перед этим следовало "зачистить концы", то есть устранить нескольких человек, в число которых входила и секретарша…
Место, которое выбрал Иван, не понравилось ни Остапу, ни Павлу.
- Это все равно, что руку в капкан совать, - сказал Остап. - Может, где-то за городом их остановим? Возле аэродрома?
- Здесь лучше! - тоном, не допускавшим возражений, сказал Иван. - Уходить отсюда легко. И взять получится легче - поедут они медленно, потому что Остаповское шоссе днем не пустует, машин на нем много, перекресток рядом, один железнодорожный переезд позади, другой впереди. К тому же они уже будут расслабленные, ведь ехать им останется всего ничего. Кто может ожидать нападения в таком месте? Никто! Мы их сделаем так, что они чихнуть не успеют! Да ты не ссы, керя, шоссе недаром твоим именем названо - удача нам здесь будет!
На самом деле Остапа звали Петром, и он не верил в приметы такого рода, потому что не был суеверным.
- Ноги унести отсюда проще, - согласился он. - А взять проще за городом…
- За городом ноги унести тоже можно, - сказал Павел. - Можно хитрость сделать - поехать не к Москве, а в другую сторону. Никто не будет ожидать.
- Там дороги никудышные, - отмахнулся Иван. - Быстро ехать не получится, быстро можно только к Москве ехать, да и потом за городом мы будем как на ладони… Потом не забывай, что как только взрыв услышат, так сразу все дороги перекроют. Не дожидаясь команды. А здесь, во-первых, не сразу и сообразят, что к чему, - подумают, что на заводе что-то грохнуло или на железной дороге, а во-вторых, нам долго гнать не придется. Проедем вперед мимо трамвайного круга, свернем направо, в переулках за стадионом остановимся и разойдемся дворами на все четыре стороны.
- А если переезд будет закрыт? - спросил Остап.
- Еще лучше! - хмыкнул Иван. - Он же не только нам будет закрыт, но и всем, в обе стороны. Тогда мы разбежимся перед переездом. Пройдем порознь через пути, а там - хочешь, к стадиону иди, хочешь - в сторону кладбища…
- Оружие бросим? - удивился бережливый Павел. - А что командиру скажем?
- Бросим, - подтвердил Иван, - с оружием спалиться - раз плюнуть. А командиру скажем что-нибудь… На Николая свалим, скажем, что один "кнаке" и два автомата он куда-то перепрятал, а куда, нам сказать не успел. Чистил, смазывал, в порядок приводил и перепрятал. Да и что нам теперь командир, когда мы сами себе командиры! Война закончилась, рейх накрылся м…ой, мы теперь сами себе хозяева. Возьмем алмазы - и можем уходить.
- Не даст, - усомнился Павел.
- Нас трое, а их двое, - недобро ухмыльнулся Иван. - Даже полтора, потому что Костя, небось, тоже на сторону смотрит. Он же русский, у него этой тупой немецкой упертости нет…
- Я тоже немец, - обиженно напомнил Павел, - но…