Боец побежал в сторону реки, низко пригибаясь. Стоило ему отбежать метров на сто, как Ткаченко повел себя очень странно - выстрелил в затылок второму бойцу и повернулся к Алтунину, но второго выстрела сделать не успел. Служба на заставе, оперативная работа, дивизионная разведка и СМЕРШ выработали у Алтунина одно весьма полезное качество - в определенных ситуациях сначала стрелять, а потом уже рассуждать. После того, как Ткаченко рухнул на мокрую от дождя траву, Алтунин догадался, что правильными документами диверсантов должно быть снабдил ни кто иной, как майор Семихатский. Одного уложил, остались двое. Те, кто якобы охраняют периметр, явно существовали в воображении Ткаченко. Периметр? "Дурак ты, Витек, - досадливо упрекнул себя Алтунин. - Мог бы и раньше догадаться, что перед тобой враг! Наш человек скорее скажет "охраняют подступы", или "охраняют снаружи", или "забор сторожат", чем "охраняют периметр". "Периметр" - это же любимое немецкое слово, кому, как не тебе, бывшему смершевцу, знать это?"
Долго предаваться самокритике не пришлось. Откуда-то сбоку выскочил какой-то плечистый боец с висящим на шее автоматом, и, едва не сбив с ног Алтунина, побежал к ангарам.
Где-то слева послышался лязг металла и глухой топот сапог по мокрой вязкой земле.
На какие-то доли секунды Алтунин утратил чувство реальности. Странное ощущение посетило его, словно все происходило не с ним и не с его участием. Такое случалось иногда после контузии, но быстро проходило. Прошло и на этот раз, потому что впереди, в каких-нибудь пятидесяти метрах, сверкнуло желто-белое пламя. Алтунин сначала упал на землю, а потом уже понял, что это стреляют по нему.
В отдалении снова послышались выстрелы - очередью и одиночные. Воздух, казалось, ожил, встрепенулся ото сна и заговорил грохотом выстрелов.
Какие-то крики. Выстрелы. Снова крики. Снова выстрелы. Сдвоенная вспышка впереди. Всхлип пуль, увязших в мокрой земле.
"Один отвлекает внимание, а другой пытается подстрелить меня", сообразил Алтунин, отползая за шасси ближайшего самолета.
Было жаль автомата, оставшегося на убитом бойце.
Радовала фронтовая привычка иметь при себе как минимум две запасные обоймы. Пусть они тяжелы и создают определенное неудобство - натирают ляжку, протирают карман, но в свое время с тремя запасными обоймами в кармане ты можешь чувствовать себя хозяином положения. Если, конечно, тебя еще не застрелили…
- Не дайте ему забраться в кабину! - услышал Алтунин.
Можно было бы подивиться коварству врага, но тому, кто был знаком с абвером, удивляться не приходилось. Немцы, что бы о них ни говорили, достойные противники, а в абвер попадали достойнейшие из достойных. Дураков в абвере не было, это знал любой смершевец. Дураки служили в гестапо, в егерях, в министерстве восточных территорий, но не в абвере.
- Я свой! - крикнул он, не очень надеясь на то, что ему поверят. - А вот майор и капитан - вражеские диверсанты.
В ответ получил две недлинные очереди…
Откатился в сторону, услышал, как слева вязко чавкнули пули. Быстро отполз назад. Стрелять не стрелял, потому что не хотел обозначать себя и хотел стрелять наверняка…
Сколько тут всего народу? Человек сорок-пятьдесят, не больше… Да какое там сорок-пятьдесят… Тридцать от силы, вместе с офицерами. Сколько-то уже положили, остальных натравили на него…
Вспышки слева, вспышки справа…
Вспышки приближаются… Чавканье - это пули вязнут в земле… Лязг - это пули попадают в железо самолетов…
Наверное, самое время молиться. Жаль только, что не знаешь ни одной молитвы…
- Господи! - прочувственно прошептал Алтунин, бывавший в церкви только в детстве, когда мать водила. - Господи! Помоги мне, пожалуйста! Нельзя же так!
Еще выстрелы… Вспышки все ближе…
Осталось две обоймы…
- Сдавайся, фашистская собака!
"Это они мне? - удивился Алтунин. - Неужели?"
Последняя обойма… Осталось восемь патронов…
Шум мотора слева… Ли-2… В кабине один человек…
Майор НКВД, только без фуражки…
Это и есть главный… Как его? Кажется, Бильфингер…
Прицелиться как следует… Второго шанса у тебя не будет, Алтунин…
От сознания величайшей ответственности перестает биться сердце и останавливается дыхание. Весь мир уменьшается и умещается на мушке твоего ТТ, не самого лучшего пистолета для прицельной стрельбы…
Рука дрожит… Выстрел… Еще один… Человек в кабине падает вперед…
- Не стреляйте! - что есть мочи орет Алтунин, отшвыривая прочь ненужный уже пистолет. - Свой я! Свой!
Он поднимает обе руки вверх и успевает заметить время на циферблате…
Десять часов двенадцать минут… Всего-то… Интересно, Надежда еще ждет или уже ушла?
Надежда - хорошее имя.
22
Полки выстроились на Красной площади к восьми часам утра. Стояли под дождем, но дождя не замечали. Зрители тоже начали собираться загодя. К девяти часам гранитные трибуны у Кремлевской стены заполнились зрителями, среди которых было много иностранных гостей. Без четверти десять на Мавзолей поднялись Сталин и остальные члены Политбюро.
Командующий парадом маршал Рокоссовский скомандовал:
- Парад, смирно!
Войска застыли, словно единое целое. Зрители начали аплодировать.
В десять часов, едва только начали бить куранты, от Спасских ворот на коне выехал принимающий парад маршал Жуков. Рокоссовский поскакал ему навстречу.
Конь Жукова был серебристо-белым, редкий окрас, цвет славы. Сталину хотелось, чтобы на этом параде все было особенным, и он предложил поискать для Жукова серебряного, а не просто белого жеребца. Таких немного, но ничего, нашли. Если хорошенько поискать, то все можно найти, даже совесть у богача, как утверждает народная грузинская мудрость. Хорошего коня нашли, новой, социалистической терской породы, и имя у него хорошее - Кумир. Под командующим парадом маршалом Рокоссовским был конь караковой масти, вороной с подпалинами. Красивый контраст - один маршал на серебряном коне, другой на черным с золотыми сполохами. Хорошее сочетание.
Оба маршала объехали войска. Жуков приветствовал участников парада и поздравлял с победой над Германией. Полки отвечали громовым и протяжным "Ура!" Затем Жуков поднялся на трибуну Мавзолея.
- Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, сержанты и старшины, офицеры армии и флота, генералы и адмиралы! - начал Жуков свою приветственную речь. - Товарищи рабочие и работницы, колхозники и колхозницы, работники науки, техники и искусства, служащие советских учреждений и предприятий! Боевые друзья!
От имени и по поручению Советского правительства и Всесоюзной Коммунистической партии большевиков приветствую и поздравляю вас с великой победой над германским империализмом…
Сталин посмотрел на затянутое тучами небо и недовольно нахмурился. Дождь параду не помеха, и не такие трудности преодолели, но обидно, что из-за дождя пришлось отменить воздушную часть парада. Неправы некоторые летчики, такие, например, как сын Василий, когда говорят, что современная война есть война воздушная, но в воздухе воевать приходится много. Без авиации в наше время ничего не навоюешь.
- Надо дать ученым поручение - пусть придумают, как избавляться от туч, - сказал Сталин стоявшему рядом Молотову, который курировал советскую науку. - Человек - хозяин природы. Уверен, что есть способ.
- Найдут, - кивнул Молотов.
- Подлые немецкие захватчики разделили участь всех прочих захватчиков, посягавших на нашу священную Землю. Подняв меч против нас, немцы нашли гибель от нашего меча…
Сталин вспомнил другой парад, 7 ноября 1941 года, когда прямо с Красной площади бойцы уходили на фронт. Как давно это было. Целую вечность назад. А вспомнишь, и кажется, что вчера.
- Из тяжелой войны, которую пришлось нам вести, Советское государство вышло еще более могучим, а Красная Армия - самой передовой и сильной армией в мире…
- Красивые мундиры, Вячеслав, - сказал Сталин, окидывая взором ряды солдат в новой парадной форме. - Тебе нравятся?
- Цвет морской волны смотрится лучше серого, товарищ Сталин.
- Я не спросил, что лучше смотрится. Я спросил - нравится тебе или нет.
- Очень нравится. Красиво. Танкистам только не повезло - в комбинезонах они.
- По такой погоде в комбинезонах удобнее, - полушутя-полусерьезно сказал Сталин.
- Да здравствует наша победа! Слава победоносным воинам, отстоявшим честь, свободу и независимость нашей Родины! Слава великому советскому народу - народу-победителю! Слава вдохновителю и организатору нашей победы - великой партии Ленина-Сталина! Слава нашему мудрому вождю и полководцу, Маршалу Советского Союза великому Сталину!
Этими словами Жуков закончил речь. Сводный военный оркестр, в котором были тысяча четыреста музыкантов, исполнил Гимн Советского Союза. Затем раздались пятьдесят залпов артиллерийского салюта и снова пронеслось по Красной площади троекратное "Ура!".
Маленков предложил собрать на параде все технические новинки, но Сталин твердо сказал: "Никаких новинок! Это парад нашей победы, а не выставка новейших достижений оборонной промышленности! С чем победили, на то и посмотрим. Иначе это получится не парад, а очковтирательство. Может, тогда и фронтовиков не надо, артистов по театрам наберем? Это особый парад, и в нем будут участвовать представители всех фронтов, всех родов войск и вся техника, которая воевала…". Больше к этой теме Маленков не возвращался.
Для юных барабанщиков, воспитанников второй Московской военно-музыкальной школы, было сделано исключение. В войне они не участвовали, но в том, что они, молодое поколение, прошли по Красной площади первыми, сразу же за маршалом Рокоссовским, был особый смысл.
За барабанщиками пошли сводные полки фронтов - Карельского, Ленинградского, 1-го Прибалтийского, 3-го, 2-го и 1-го Белорусских, 1-го, 2-го, 3-го и 4-го Украинских, сводный полк Военно-Морского Флота… Впереди каждого полка шли командующие фронтами и армиями. Героям Советского Союза доверили нести знамена наиболее прославившихся частей и соединений. Полки шли на небольшой дистанции друг от друга, для каждого из них оркестр играл особый марш. Полки шли по порядку, согласно их расположению на фронте, с севера на юг. Этот порядок невольно заставлял вспомнить карту военных действий и каждый из военачальников вспомнил ту огромную радость, с которой начали переставлять, перетыкать флажки на оперативных картах справа налево.
Сталинград, Новороссийск, Курск, Ленинград, Минск… Каждый город, как веха военного времени, этап большого, тяжелого пути. Солдаты шли по Красной площади легко и, в то же время, величественно, шли молодцевато, но суровая печать войны на их лицах придавала этой молодцеватости тяжесть, ту особенную тяжесть войны, которую в полной мере могут оценить и прочувствовать лишь те, кто воевал…
"Как мы можем продемонстрировать наше великое презрение к врагу и его воинским реликвиям?" - спросил во время одного из совещаний Сталин. "Топтать ногами!" - предложил Ворошилов. "Клим, это не трактир, где пьяные пляшут гопака, а Красная площадь, - напомнил ему Сталин. - И, потом, в армейском уставе нет такого ритуала, как "попрание ногами". Надо что-то другое. Склонить и как-то еще подчеркнуть презрение". "Пусть те солдаты, которые понесут немецкие знамена и штандарты, наденут перчатки, - предложил Молотов. - Это будет означать, что им противно прикасаться к вражеским реликвиям голыми руками". "А на Красной площади можно сделать деревянный помост для них, - подхватил Берия. - Чтобы не пачкали нашу землю, да еще в таком месте!" "А после парада сжечь помост вместе со всем, что на нем будет, и перчатки тоже сжечь!" - сказал Ворошилов. "Хорошо, - одобрил Сталин, - только сами знамена мы сжигать не станем. Оставим в музее, пусть потомки видят".
По распоряжению Генерального штаба в Москву доставили около тысячи немецких знамен и штандартов и сложили в огромном спортзале Лефортовских казарм. Специально назначенная комиссия из СМЕРШ отобрала для парада двести штандартов. Двести солдат стояли у храма Василия Блаженного с опущенными знаменами и штандартами поверженного врага и ждали, пока пройдут полки, а марши сменятся торжествующе-строгой барабанной дробью. Некогда эти полотнища развевались гордо и победительно, а сейчас, склоненные и намокшие от дождя, выглядели жалко, словно разноцветные тряпки. Первым к подножию Мавзолея был брошен штандарт дивизии СС "Адольф Гитлер". Зрители зааплодировали и продолжали аплодировать до тех пор, пока не было брошено последнее знамя. Они аплодировали так громко, что дробь восьмидесяти барабанов не могла заглушить аплодисменты…
Завершали парад части Московского гарнизона. Замыкали колонну юные воспитанники суворовских училищ. За ними красивой слаженной рысью проскакала сводная конная бригада. Все заметили, как заулыбался при ее появлении старый конник маршал Буденный, стоявший на трибуне Мавзолея.
После лошадей настал черед техники. Ровными рядами проехали машины с зенитными установками и застывшими возле них расчетами. За зенитчиками потянулась остальная артиллерия, после минометов проехали по брусчатке мотоциклисты, бронемашины, овеянные славой танки Т-34 и ИС…
- Хороший получился парад, - сказал Сталин Жукову, когда, завершая парад, шел по Красной площади сводный оркестр. - В Москве провели, теперь надо бы в Берлине, у рейхстага. Вместе с американцами, англичанами и французами. Вернешься в Берлин - предложи. Уверен, что они не откажутся…
"А если и откажутся - невелика беда", подумал Жуков, но вслух этого говорить не стал.
В восемь часов вечера того же дня в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца состоялся правительственный прием в честь командующих войсками Красной Армии - маршалов Советского Союза Жукова, Конева, Буденного, Тимошенко, Рокоссовского, Малиновского, Толбухина, Говорова, адмирала флота Кузнецова, главного маршала артиллерии Воронова, главного маршала авиации Новикова. Место для приема было выбрано не случайно, в первую очередь не из-за размеров зала, а из-за его духа, духа воинской славы и служения Отчизне. Недаром же зал получил свое название от ордена Святого Георгия и считался главным церемониальным помещением Кремля.
- Товарищи, разрешите мне поднять еще один, последний тост, - сказал Сталин в конце застолья.
Он встал, взял со стола свой бокал и подождал, пока то же самое сделают остальные. Сталин уже сказал пять тостов, а всего их было произнесено около тридцати.
- Я, как представитель нашего Советского правительства, хотел бы поднять тост за здоровье нашего советского народа и, прежде всего, русского народа…
Переждав длительные аплодисменты, перемежаемые криками "Ура!", Сталин продолжил:
- Я пью, прежде всего, за здоровье русского народа потому, что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза. Я поднимаю тост за здоровье русского народа потому, что он заслужил в этой войне и раньше заслужил звание, если хотите, руководящей силы нашего Советского Союза среди всех народов нашей страны…
Сталин обвел взглядом зал. Статуи на колоннах с лавровыми венками в правой руке и со щитами в левой символизировали победы русского оружия. Возможно ли сделать статую, которая станет олицетворением этой Победы? Навряд ли. Ни в одной статуе ни один гений не сможет этого передать. Союз архитекторов еще в сорок втором году объявил конкурс на лучший проект памятника Победы, но ни одна из представленных работ Сталину не понравилась. Все было хорошо, но величия не хватало. Не размеров, не монументальности, а величия. Такого, например, как у памятника Тысячелетию России в Великом Новгороде.
- Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он - руководящий народ, но и потому, что у него имеются здравый смысл, общеполитический здравый смысл и терпение…
Сказать хотелось многое, но разве можно уместить все то, о чем думал четыре года, в один тост? Да и тост затягивать не следует, в Грузии правильно говорят, что длинный тост уныл, как пустой стол.
- За здоровье русского народа! - Сталин поднял свой бокал еще выше, выждал несколько секунд и под оглушительные аплодисменты выпил его до дна.
23
Обольщаться не стоит никогда, потому что все познается и оценивается по завершении. Доброе или относительно неплохое начало еще не гарантирует хорошего конца. Многое в жизни Сергея начиналось хорошо и заканчивалось плохо, да и сама жизнь тоже. Детство было безоблачно-волшебным, жил, как в сказке, юность сумбурной, а до старости он, кажется, не доживет. Не дадут дожить…
Хорошие условия содержания - одиночная камера, сносное питание, папиросы, вежливость следователя, надзирателей и конвоиров - не могли обмануть, потому что были обусловлены ситуацией, а не отношением. Вражеских агентов, в отличие от уголовников, в общих камерах держать не принято, незачем им общаться друг с другом. Арестант ведет себя дисциплинированно, не раздражает тюремный персонал, отвечает на вопросы следователя, ничего не утаивая, - с чего бы к нему плохо относиться? Но сколько веревочке не виться, а концу все равно быть.
Конец тут мог быть всего один - головой в петлю. Хотелось попросить следователя Петра Ермолаевича, чтобы повешение заменили на расстрел, но все никак удобного случая не представлялось. Разницы, по большому счету, никакой, но смерть от пули считается более почетной. Да и выглядит она более эстетично, нежели дрыганье в петле. С другой стороны, с такой просьбой уместнее обращаться к судьям, но будет ли суд? По большому счету, никакого суда не требуется, потому что обвиняемый полностью признает свою вину, а другого наказания, кроме смертной казни для таких, как он, не предусмотрено. И обольщаться не стоит, потому что высшую меру социальной защиты Сергей Иннокентьевич Соловьев определенно заслужил. Одного подорванного партийного клуба в Ленинграде хватит для высшей меры. А была еще акция по устранению начальника ОГПУ в Петрозаводске, был Майкоп, где спецподразделение под командованием лейтенанта фон Фелькерзама, переодевшись в советскую форму, посеяла панику среди защитников города, в результате чего Майкоп был взят без боя… С одной стороны, эта акция сберегла много человеческих жизней, потому что Майкоп и так был бы взят, только с большими потерями с обеих сторон, а с другой… Гуманизмом тут не оправдаться, да и не было никакого гуманизма-то, да и оправдываться не хотелось. Хотелось только размышлять о том, как же все неоднозначно на белом свете.
Этим-то Сергей и занимался в перерывах между допросами - размышлял. Когда надоедало - читал, благо библиотека здесь была неплохая и книг выдавали сколько угодно. Весьма интересно было читать романы и повести про новую жизнь. Ясно, что в книгах все несколько приукрашено, насколько-то преувеличено, но все равно было интересно. Интересно и как-то созвучно после трех месяцев пребывания в Москве.