- Товарищ Сталин, - сказал он негромко. - Сегодня, то есть - уже вчера утром, в четыре часа тридцать пять минут на пересечении Большой Черкизовской и Халтуринской улиц было совершено нападение на машину инкассаторов Управления полевых учреждений Госбанка, перевозившую трофейные ценности на сумму в восемьсот шестьдесят семь тысяч рублей девяносто четыре копейки с аэродрома Чкаловский в здание Гохрана в Настасьинском переулке. При нападении убиты все четверо сопровождавших груз. Был захвачен один из нападавших, раненый в перестрелке. Им оказался Валентин Петрович Дробышев, одна тысяча девятьсот девятнадцатого года рождения, житель города Москвы, призванный в августе сорок первого в тридцать первый отдельный саперный батальон четырнадцатой армии и пропавший без вести седьмого января сорок второго года во время Медвежьегорской наступательной операции…
- Дробышев? - перебил Сталин, пыхнув трубкой. - Есть у нас такой картограф, профессор Дробышев, знаешь?
- Не родственник, - ответил Берия. - Совсем другой Дробышев, отец математику в школе преподавал, умер в марте сорок второго, а мать жива до сих пор, работает корректором в редакции газеты "Вечерняя Москва". Сына не видела со дня призыва. И уже не увидит, потому что вчера вечером в семнадцать двадцать Дробышев умер…
- Восемьсот шестьдесят семь тысяч рублей девяносто четыре копейки - большая сумма, - сказал Сталин. - Уже нашли?
- Ищем, товарищ Сталин, но я пришел по другому вопросу. Во время допроса в больнице Дробышев признался в том, что является членом диверсионной группы абвера, заброшенной в апреле сорок пятого года на нашу территорию с задачей убить вас.
- Какой задачей? - переспросил Сталин.
- Убить вас, товарищ Сталин! - немного громче повторил Берия и рассказал все, что удалось узнать от вражеского агента.
Сталин выслушал, затянулся трубкой, выпустил клуб ароматного дыма и сказал:
- Да ты сядь, Лаврентий, не стой над душой! В ногах правды нет.
От прямого приглашения отказываться было нельзя, да и доклад закончился, поэтому Берия сел. Папку он положил перед собой, но раскрывать не спешил.
- Тогда, в апреле, - это были они? - спросил Сталин.
В апреле сорок пятого года на Можайском шоссе неизвестные лица напали на резервный кортеж вождя. Быть в резерве не означает бездействовать. Подобно тому, как запасные игроки тренируются вместе с остальными, резервные автомобили регулярно выезжают "на линию", причем выезд этот обставляется точно так же, как и реальный выезд вождя, разве что охраны может быть чуть меньше.
Чуть… Но не треть от реального состава. И нельзя расслабляться во время учений, иначе потом начнутся проблемы в бою.
В тот день слетело с плеч много погон. Тревога не бывает ненастоящей, даже если она учебная. К обеспечению проезда резервного кортежа надо относиться столь же ответственно, как будто в нем едет вождь.
- Вероятно, - осторожно ответил Берия. - Нападавшие оставили после себя один труп с наполовину обезображенным пулевым ранением лицом. Мужчина лет тридцати пяти - тридцати семи, не проходивший по приметам и отпечаткам пальцев ни по одной из картотек. Предположительно славянин, но это еще бабушка надвое сказала. Это гитлеровские шарлатаны с помощью циркуля определяли национальность, мы так не умеем.
- И никого больше не нашли? - удивился Сталин.
Берия отрицательно покачал головой.
- А я думал, нашли, - губы вождя тронула усмешка, почти незаметная под густыми усами. - Раз не докладывают, значит, все в порядке. Никого больше не взяли?
- Предположительно думали на одну группу, которую ликвидировали второго мая в Серпухове, - сказал Берия не ради того, чтобы как-то оправдаться перед вождем, а просто вводя в курс дела. - При них обнаружили два облегченных гранатомета, конструкция которых была принципиально схожей с теми, что попали в наши руки в сорок третьем. Эксперты подтвердили, что заряд из такого гранатомета мог бы пробить стекло особой прочности, как это случилось со всеми тремя машинами. Но, поскольку живым никого из диверсантов мы взять не смогли, уточнить информацию было невозможно. Но поиски продолжаются…
- Тэвзи цкалши ар дапасдеба, - сказал по-грузински Сталин, которому эта пословица нравилась больше русской про шкуру неубитого медведя, да и смысл у нее был другой, а затем снова перешел на русский: - Если тогда не докладывал, то зачем сейчас пришел? Работайте, ищите, я же вам не мешаю…
- Я по поводу парада пришел, товарищ Сталин, - сказал Берия, чувствуя, как внутри потянуло холодком.
- А что с парадом? - прищурился Сталин. - Советуешь отменить, потому что какой-то диверсант чего-то там наговорил?
Берия встал и одернул на себе китель.
- Товарищ Сталин! - громче обычного сказал он. - Делается все возможное для того, чтобы диверсанты были обезврежены как можно скорее. Но никто не может гарантировать, что в наше поле зрения попадут все диверсионные группы врага. Все мы знаем, что перед крахом Гитлер шел на любые ухищрения, лишь бы отсрочить свой неминуемый конец. Не исключено, что диверсионных групп могло быть несколько…
- Не исключено, - согласился Сталин и тоже встал. - Продолжай, Лаврентий, только покороче.
- Считаю целесообразным просить вас, товарищ Сталин, не принимать личного участия в параде! - выпалил Берия и замер в ожидании реакции вождя.
Реакция могла быть разной, очень разной, но он никак не мог ожидать того, что Сталин начнет смеяться и даже ладонью на него укажет, так, как это делают в Грузии, когда хотят сказать: "Эй, люди, посмотрите на этого чудака!"
- Не принимать, говоришь? - спросил, отсмеявшись, Сталин. - Отсидеться здесь, а потом посмотреть кинохронику? Разве я, как Верховный Главнокомандующий, не заслужил чести увидеть наш парад победителей? Ты не заболел, Лаврентий? Не переутомился? Может, тебе стоит в Крым съездить, отдохнуть хотя бы пару недель, а?
Берия стоял навытяжку и молчал.
- Не слышу ответа, Лаврентий, - Сталин начал расхаживать по кабинету. - Понимаю так, что тебе нечего ответить. Тогда слушай, что я скажу. Хорошо еще, что ты не предложил отложить парад на месяц-другой. Это уже ни в какие ворота не полезло бы. Люди готовятся, люди ждут, а мы им скажем: "Извините, товарищи, в связи с тем, что наши доблестные органы не успели переловить всех вражеских недобитков, парад откладывается". Смешно? Подожди, не возражай! Я помню, что ты предложил не отменять парад, а провести его без меня. И как мы это объясним народу? Солдатам как объясним? Они пройдут по Красной площади и не увидят своего Главнокомандующего? Что они подумают? Что мне неинтересно? Что я занят более важными делами? Что я заболел?
Сталин раздраженно пыхнул трубкой.
- Я думал об этом, товарищ Сталин, - воспользовавшись паузой, быстро сказал Берия. - У нас есть актеры, например Гольдштаб или Геловани, коммунисты, надежные люди…
- В этом кабинете, Лаврентий, шутить не принято! - повысил голос Сталин. - Шутить надо за столом, в перерывах между тостами. Я буду на параде независимо от того, сколько диверсантов вы успеете поймать. Это не обсуждается! Хочешь сказать что-то еще?
- Нет, товарищ Сталин! - ответил Берия, понимая, что возражать бесполезно. - Разрешите идти?
- Не разрешаю, - строго сказал Сталин. - Поедем на Ближнюю дачу, покушаем, там меня Жуков с Новиковым и Артемьевым ждут, заодно и о подготовке к параду поговорим.
5
Указание пришло откуда-то сверху и было оно конкретным до предела - искать в Марьиной Роще бандитов, совершивших второго июня нападение на инкассаторов Управления полевых учреждений Госбанка. Ну и по всей Москве тоже искать, не на одной Марьиной Роще белый свет клином сошелся.
- Захваченный налетчик оказался немецким диверсантом, товарищи, - сказал на совещании в понедельник начальник отдела. - И успел, пока был жив, сообщить, что банда обретается где-то в Марьиной Роще. Мог и соврать, но все же есть приказ прочесать Марьину Рощу и прилегающие к ней районы частым гребнем.
- А в тех прилегающих районах вся Москва с пригородами, - проворчал заместитель начальника майор Гришин, желчный, въедливый, вечно чем-то недовольный.
Алтунин помнил его другим - таким же въедливым, но более веселым и дружелюбным. Душой компании Гришина нельзя было назвать, но и молоко в его присутствии не скисало от уныния. Но в мае сорок первого Гришина бросила жена, которую он очень любил, причем бросила некрасиво. Сначала долго изменяла ему, потом, видимо, желая оправдать измену, начала устраивать громкие выяснения отношений, которые были слышны на всех пяти этажах милицейского общежития на Пневой, и в конце концов ушла к летчику Рудковскому, герою Халхин-Гола, красавцу и бабнику. С тех пор Гришин и изменился. Замкнулся в себе и с каждым годом мрачнел все больше. Урки боялись Гришина, как огня, потому что знали - ни сострадания, ни снисхождения, ни вхождения в положение от него ждать не стоит, и надеяться на то, что он что-то упустит-проглядит, тоже нельзя, не тот человек. Алтунин уважал Гришина за профессионализм, справедливое отношение к людям и честность, но недолюбливал за чрезмерную категоричность в суждениях. Гришин признавал только два цвета - белый и черный, других цветов, каких-либо полутонов для него не существовало. Украл, значит, - вор. Но воры разные бывают. Один по глупости будку чистильщика обуви подломит, соблазнившись на мелочь, а другой ящиками с продсклада консервы крадет. Нельзя же всех на один аршин мерить, однобокая тогда получается справедливость, неполная какая-то…
- Мы как называемся? - усмехнулся начальник отдела и сам же ответил на свой вопрос: - Московский уголовный розыск. Стало быть, по всей Москве нам искать и положено. Кто желает сузить территорию, может присмотреть себе райотдел и подать заявление о переводе.
Желающих не нашлось. Разве можно сравнивать работу в райотделе с работой в МУРе? Престиж, романтика и все такое прочее, вплоть до перспектив.
После собрания Алтунин задержался на минуту.
- Что-то меня Левкович из НТО беспокоит, Алексей Дмитриевич, - сказал он, смущаясь от того, что приходится вот в таком ракурсе обсуждать своего товарища, сотрудника, пусть даже и не оперативника, а эксперта. - Какой-то подозрительный интерес у него к делу Шехтмана. Каждый день с вопросами пристает, хотя сам никакого отношения к этому делу не имеет.
- Чем мотивирует?
- Знакомством. Зубы лечил у убитого.
- Может, так оно и есть? - предположил начальник.
- У него какой-то очень интересный интерес, - скаламбурил, сам того не заметив, Алтунин. - Очень выраженный, детализированный… Нашли уже какую зацепку? А соседи ничего интересного не рассказали? А что в поликлинике говорят? А известно ли мне, что Шехтман раньше в другой поликлинике работал, возле Курского вокзала? Вы меньше этим убийством интересуетесь, чем Левкович.
- Это упрек? - с усмешкой спросил начальник.
- Это факт, наводящий на размышления, - ответил Алтунин, не принимая шутки. - Я не первый день в органах и не страдаю чрезмерной подозрительностью, но интерес Левковича кажется мне подозрительным. А если вспомнить, кем оказался Шехтман и что он был убит накануне своего ареста, то…
- Предполагаешь, что Левкович - информатор бандитов? - нахмурился начальник. - А не очень ли ты хватил? Я Левковича не первый год знаю и никогда ничего такого за ним не замечал. С чего бы ему в бандитские информаторы подаваться?
- Сам не знаю, потому и советуюсь, - честно ответил Алтунин. - И доказательств у меня нет, одни подозрения. Но подозрения такие, от которых не получается отмахнуться. Может, раньше случая не было, может, соблазн какой появился, женщина, например, а может, просто я - дурак контуженный.
- Дураки мне в отделе ни к чему, - покачал головой начальник. - Дураков у нас принято в ОРУД сплавлять, но тебе вроде как пока туда рано. Голова-то как, все болит?
После того, как Алтунина контузило взрывной волной, у него часто болела голова. Длинными приступами, которые не брали ни анальгин, ни водка, только от свежего воздуха становилось немного легче. Врачи разводили руками и обещали, что со временем боли уменьшатся, но точных сроков не называли. И при каждом приступе, в качестве дополнительной нагрузки, возникало у Алтунина чувство неловкости. Снаряд разорвался рядом с "виллисом" начальника дивизионного СМЕРШа, в котором ехали сам начальник, майор Попельков, начштаба полка Сафиуллин, Алтунин и попельковский водитель Максим. Трое погибли, Алтунин остался жив, и было ему неловко перед погибшими, особенно перед Сафиуллиным, у которого остались в Казани жена и четыре дочери, за свою везучесть. Непонятно чего, а стеснялся, как будто струсил или предал.
- Побаливает иногда, - небрежно ответил Алтунин, не уточняя, - что "иногда" - это через день, а то и по нескольку дней кряду. - Так что же с Левковичем делать?
- Попробуй добиться какой-то конкретики, - после небольшой паузы ответил начальник. - Спроси его в лоб, послушай, что ответит. Я пока на основании того, что ты мне рассказал, ни выводов сделать не могу, ни совета дать. Или ты думаешь, что я его сюда приглашу, кулаком по столу стукну и он мне так, с ходу, всю правду выложит, потому что я - начальник отдела по борьбе с бандитизмом?
- Я просто хотел посоветоваться, - повторил Алтунин, вставая. - Голова пухнет от мыслей, хочется посоветоваться, а с кем по такому деликатному вопросу посоветуешься? Не к Сальникову же идти…
Секретаря парткома подполковника Сальникова в управлении не любили за карьеризм, равнодушие, склонность к демагогии и высокомерие. Некоторые даже высказывали эту нелюбовь открыто, на что Сальников без всякого смущения отвечал: "Я вам не червонец, чтобы всем нравиться!" и сразу же интересовался: "Что, принципиальность моя поперек души встала?"
- К Сальникову с подозрениями лучше не соваться, - веско и со скрытым значением сказал начальник. - Попробуй вызвать Левковича на откровенность, а там решим.
"Отвали, капитан, и без тебя дел хватает", перевел Алтунин.
К обходу домов сотрудников МУРа не привлекали, не та весовая категория. Обходом занимаются райотделы, в первую очередь - участковые, которые только и делают, что обходят свои участки. Но опрос информаторов, которые хоть краем, хоть боком имели касательство к Марьиной Роще, пришлось провести не откладывая. У Алтунина таких информаторов было четверо - продавщица Зинаида из гастронома на Бахметьевской улице, разбитная аппетитная вдовушка, не раз делавшая ему намеки на нечто большее, что вполне возможно между ними; Моисеич, сторож детского парка имени Дзержинского, перешедший парку по наследству от Лазаревского кладбища, бывшего раньше на этом месте; мойщица Бахметьевского автобусного парка Елизавета Васильевна, мать вора Васи-Сапога, которого Алтунин в сороковом году пожалев, вывел из обвиняемых в свидетели, и Верка-Этажерка, нескладная колченогая дылда, торговавшая своим телом и, в придачу, разным барахлишком сомнительного происхождения.
С Верки Алтунин и начал. Явился прямо домой, к большому Веркиному неудовольствию ("Компроментируешь, начальник", сказала Верка, исковеркав трудное слово), подробно расспросил, можно сказать, - всю душу вытряс, но ничего интересного не узнал. Из пришлых, обретающихся на местных малинах, Верка назвала двух приехавших из Ульяновска сестер-татарок, активно скупавших краденые часы, золотые и обычные, а также однорукого вора Ахмеда из города Дербента, который приехал в Москву по каким-то непонятным делам.
- Не то он долг с кого-то получает, не то с кого-то спросить хочет, - Верка равнодушно пожала костлявыми плечами и еще плотнее закуталась в длинную, с кистями, вязаную шаль. - Но он один приехал, никакой кодлы при нем нет. И старый он уже, лет шестьдесят, не меньше…
Возраст - это не показатель. На фронте Алтунин пару раз задерживал сильно пожилых шпионов. Опять же, некоторые намеренно могут стариться, в целях маскировки. И отсутствие конечностей не является помехой как для выполнения шпионско-диверсионных заданий, так и для нападения на инкассаторов. Алтунин взял однорукого на заметку и на всякий случай спросил у Верки, не видела ли она Ахмеда в прошлые пятницу и субботу.
- Видела, как вас вижу, товарищ капитан, даже еще ближе, - улыбнулась Верка, плотоядно ощерив желтые от табака зубы. - Они ко мне в пятницу вечером с Тимохой-Плотником пришли, потом Тимоха ушел, а Ахмед ночевать остался. За-а-амучил совсем, только на рассвете уснули.
- Вместе спали? - бесстыдно, по работе ведь, спросил Алтунин.
- Вместе! - тряхнула кудряшками Верка. - До половины восьмого, пока соседи дверями хлопать не начали.
Алтунин пока что отодвинул однорукого Ахмеда на задний план. Верка вроде бы не врала, незачем ей врать, да и проверить легко, стоит только опросить соседей и карманника Тимофея Кутьина по прозвищу Плотник.
Елизавета Васильевна, как обычно, начала с жалоб на непутевого сына, которому алтунинская снисходительность впрок не пошла. Вместо того чтобы взяться за ум, Вася продолжал воровать и сейчас мотал семерик где-то под Омском. Алтунин терпеливо выслушал старуху, зная по опыту, что Васильевна пока не выговорится, дельного не скажет, но только зря потратил время, потому что ничего дельного она ему не сказала. А могла бы, потому что работала санитаркой в приемном покое девятого роддома на Второй Ямской. Весь день на людях, да к тому же характер общительный и ум приметливый - кладезь информации, да и только.