- А-а, знаю я этого козла. Ох, дурак! Подставит он вас однажды, ребята, крепко подставит! Ну бегите. И на глаза не попадайтесь! А вы их простили, Юрий Петрович? - озабоченно спросил он, передавая Гордееву его документы, оставленные уже смывшимися с места происшествия ментами.
- Да пошли они… - мрачно изрек Гордеев.
- Вот так, понял теперь, господин носитель опасной информации, где бы ты оказался в ближайшие полчаса и в каком конкретно виде? Трогай, дом уже рядом, но мне теперь придется плотно за тебя взяться. Я первым войду в квартиру, посмотрим, чего они тебе там могли понаставить… Пока вы со своими судами разберетесь, тут еще таких дел могут наворочать, о-го-го!
- Между нами, Филя. Вчера, после моего отъезда из колонии, был убит Юркин. Я про это уже в Москве узнал.
- Ё-о-о! Ну дел а-а…
- А на весь его бизнес слишком, как я подозреваю, хорошо известная тебе вдова написала дарственную. Знаешь, на чье имя?
- А я знаю, ты уверен? - нахмурился Филипп.
- Даже слишком. Но учти, я дал слово Сан Бори-сычу, что ни одной живой душе, пока не будет принято окончательное решение… А тебе просто не могу не сказать, поскольку ты мне друг и спаситель. Вадим Лыков. И ошибки тут быть не может, проверено.
- Ну, б…
- Вот и я о том же. Смотри, а ведь и в самом деле "загрузили" бы.
- Все правильно, меньше знаешь - дольше живешь…
Глава восьмая
ГРУЗ БЕДЫ
1
В таком разъяренном и одновременно беспомощно-растерянном состоянии Александр Борисович Турецкий, пожалуй, никогда не видел своего друга Гряз-нова. Сам он не успел еще, как предупреждал Юрку Гордеева, встретиться с Вячеславом для строго конфиденциального разговора. Ну никак со временем не складывалось. Да и потом, не хотелось как-то переваливать с плеч на плечи тот груз беды, который, вольно или невольно, уже сам тащил на себе. Друг ведь…
Так что вроде не должен был Славка что-то знать о том, что случилось в его ведомстве. Да и времени прошло всего ничего. Неужели откуда-то все-таки накатили волны? Только этим и можно было бы объяснить подавленное состояние Вячеслава. Ну ярость - понятна сама по себе, причины для нее нынче запросто найдутся. Растерянность - скорее всего, от невозможности что-то изменить коренным образом. А вот когда все это вместе? Такое что-то не припомнится…
Славка резко поставил на письменный стол завернутый в газету цилиндр, который при соприкосновении с деревянной столешницей издал звук, трактуемый однозначно: состояние духа генерала милиции было таково, что тому требовалась немедленная разрядка.
В последнее время они виделись практически постоянно. У Вячеслава, знал Александр, вечно возникали по службе какие-то сложности. Главным образом, на уровне "руководящих этажей" на Житной улице, в МВД. На все вопросы "чем помочь?" Славка только морщился и сердито отмахивался, будто от приставучих, надоедливых мух. Что ж, в конце концов, созреет нужда, сам скажет. Но гораздо чаще в эти майские дни находились все же поводы отпраздновать то или иное "значительное" событие. Причем в одном и том же кругу. Ну, теперь-то стало понятным, почему именно этот, а не какой-нибудь другой "круг революционеров". Но об этом знал только Турецкий. И Гряз-нову он еще ничего не говорил.
И вот Славка будто с цепи сорвался. Да еще со всеми признаками серьезного душевного расстройства. Не в клиническом смысле, нет, а именно в отвратительнейшем настроении, вызванном, несомненно, неординарными обстоятельствами.
Турецкий молча взял с подоконника парочку стаканов, продул их с гигиенической целью и поставил перед Славкой. Тот отрешенно развернул газету, и предстала бутылка коньяка. Естественно, а что еще могло бы оказаться в свертке?.. Налил почти по полной посудине, не обращая ни малейшего внимания на протестующую жестикуляцию Александра - рано же еще! Рабочий день в разгаре! - куда там…
Взял свой стакан и, тупо глядя в угол кабинета, где не было решительно ничего, что могло бы привлечь его внимание, одним махом опрокинул весь коньяк себе в рот. И даже не поморщился. Не крякнул, как обычно…
Турецкий ополовинил свой стакан, отставил его и уперся взглядом в Грязнова, полагая, что с минуты на минуту должно последовать объяснение. И дождался.
Вячеслав тяжко засопел и полез во внутренний карман кителя. Достал оттуда большой конверт, из которого вынул сложенный вчетверо лист бумаги, исписанный его крупным и кривым почерком. Протянул Турецкому. И все это - упрямо не глядя в глаза друга.
Александр развернул и пробежал глазами текст. Так, заявление… На имя министра внутренних дел. От… и так далее.
"Ввиду того что в силу преступной мягкости своего характера, а также безответственной веры в чистоту дел и помыслов своих ответственных сотрудников я оказался втянутым в их незаконные и подлежащие уголовному преследованию махинации, позорящие честь мундира генерала российской милиции, прошу уволить меня из органов внутренних дел. Надеюсь, что в судебном разбирательстве будет дана соответствующая оценка моим проступкам, и я понесу заслуженное наказание. Подпись, число".
Ни фига себе! Турецкий даже присвистнул. Подумал, еще раз взглянул на странное заявление и спросил:
- Надеюсь, это - оригинал? Не копия?
Грязнов мрачно кивнул - вот и пойми его. Нет, конечно, оригинал, раз в конверте и сложен, будто дипломатическая депеша. Впрочем, как они выглядят, эти депеши, Турецкий прежде не обращал внимания, но заявление было сложено необычно - сперва по вертикали, то есть по длине страницы, а затем еще раз пополам.
- Причина-то хоть в самом деле серьезная? - снова спросил Турецкий, понимая, что утечка произошла-таки.
- Более чем… - прохрипел Вячеслав. - Подонки! Сволочи! - вдруг взорвался он. - А я им верил, вот как себе! Ну что ж это такое, Саня?! - Казалось, еще миг, и из глаз генерала хлынут горючие слезы. Без преувеличения.
- Я думаю, - сказал Турецкий, - нам с тобой есть смысл куда-нибудь смыться сейчас. И поговорить по душам. А может, и Костю прихватить. Но не сразу, а попозже, нет?
- Я в министерство ехал… - снова отрешенным голосом проговорил Грязнов. - А к тебе завернул… ну, чисто интуитивно… можно сказать… Знаешь, как попрощаться. Нет, мне надо ехать. - Последнее сказал уже твердо, делая попытку встать.
- Уж с этим-то ты, думаю, всегда успеешь, Славка, - так же твердо ответил Турецкий, забрал у Гряз-нова конверт, сложил заявление, сунул туда и спрятал в собственный карман. - Решительности тебе не занимать, я знаю. Но иногда стоит, ей-богу, немного оттянуть даже необходимый шаг. Помнишь, как говорил отец народов? "Самое неотложное решение непременно должно отлежаться!" А уж он-то понимал толк в таких вещах. Давай, трогаемся, едем ко мне.
Слушай, надеюсь, больше пока никто не в курсе твоего демарша?
- Это результат бессонной ночи. Даже Дениске не показывал…
- А вот это молодец! Я всегда верил в твое благоразумие. В конечном счете… Знаешь что? Посиди-ка ты в одиночестве пяток минут, возьми и мой коньяк, а я все-таки добегу до Кости, не возражаешь?
Грязнов брезгливо поморщился, взял недопитый стакан Турецкого, выплеснул в него остатки коньяка из бутылки и махнул Александру рукой, соглашаясь, так уж и быть, немного подождать. Как человек, который прекрасно осведомлен, что от судьбы все равно никуда не денешься, но оттянуть окончательный момент порой так хочется…
Александр Борисович, нарушая все принципы субординации и не обращая внимания на большие глаза, которые сделала ему Клавдия Сергеевна, секретарша Меркулова, стремительно вошел в Костин кабинет, где заместитель генерального прокурора проводил какое-то очередное и, разумеется, ответственное совещание с начальниками следственных отделов прокуратуры в Центральном федеральном округе. Игнорируя недовольный взгляд Меркулова, Александр бесцеремонно вынул из его пальцев ручку и на верхнем листке раскрытого блокнота написал: "У Славки беда, просто не знаю, что делать. Полный абзац!" Подчеркнул слово "абзац" и взглянул Косте в глаза. Тот в раздумье вытянул губы трубочкой, потом забрал у Турецкого свою ручку и написал ниже: "Будь на связи. Кажется, я уже в курсе". Вырвал листок, смял и сунул в свой карман. И махнул рукой - иди, мол, не мешай работать… Обычная его концовка в любых ситуациях.
- Можешь сказать, почему Костя в курсе, а я - нет? - сухо спросил Александр Борисович, входя в свой кабинет.
Грязнов малость пришел в себя, что было заметно по несколько порозовевшему его лицу. А вот реакция оставалась по-прежнему замедленной. Он, словно стараясь быть внимательным, этак отстраненно посмотрел на Турецкого, пожал плечами и констатировал совершенно севшим, осипшим голосом:
- Да ты тоже небось в курсе… Просто еще… сам - не в курсе этого.
- Хорошо объяснил, - насмешливо заметил Турецкий. - Доходчиво, что особо важно. Поехали ко мне, будет большой разговор.
- Поговорим… почему не поговорить… - как-то подозрительно быстро соглашаясь, ответил Грязнов, тяжело поднимаясь из кресла…
В машине Турецкого они некоторое время молчали. Свой "руководящий" "форд" Вячеславу пришлось отпустить, что он и сделал, не без сомнения, однако. Интересно, а какие у него еще могли быть сомнения? По пути к дому, уже возле "красного магазина", именуемого так по причине его кирпичной облицовки, Турецкий вопросительно взглянул на Вячеслава, и тот, просто почувствовав его взгляд на себе, не поднимая низко опущенной головы, утвердительно кивнул. Александр Борисович вышел и скоро вернулся с двумя бутылками коньяка и свежим батоном хлеба. Грязнов стал нехотя рассматривать этикетки. И уже не выпускал бутылки из рук до тех пор, пока они не поднялись в квартиру и не прошли, скинув обувь, на кухню.
Дома никого не было. Май же! У Нинки закончились занятия в школе. У Ирки в училище затеяли ремонт, который теперь будет длиться неизвестно сколько времени. Программу практических занятий подсократили, переведя часть их в домашние задания и пообещав наверстать упущенное осенью. И Александр Борисович, за' неимением иных, более существенных планов организации летнего отдыха, отправил семью к Иркиной тетке (она же, соответственно, и двоюродная Нинкина бабушка). Эта старуха уже без малого сто лет проживала в Юрмале, на самом берегу Балтики, и почему-то чувствовала себя абсолютно комфортно в суверенной стране, где регулярно нарушаются все основные права русскоязычного населения.
- Начинай, Вячеслав, - разрешил Турецкий, доставая из холодильника глубокую тарелку с холодными котлетами, банку острейшей горчицы, разламывая еще горячий батон и ставя большие рюмки. - Наливай и колись. Что есть на свете такое, о чем я забыл? Это - первый вопрос…
- Помнишь, праздновали у нас… ну награды обмывали, звездочки там?
- Ну помню. То ли накануне, то ли сразу после Нового года. И что?
- Хорошие парни, да?
- Какой вопрос? Твои замы, ближние помощники. Орлы! Так я всегда думал.
- Я тоже. А потом еще и еще, да? И недавно опять собирались, верно?
- Все так, но к чему?
Турецкий нарочно хотел дать возможность Славке выговориться, выплеснуть все, что накопилось в душе. А к примеру, если вот взять сейчас, да и сказать, что, мол, не трудись, приятель, я в курсе всех этих твоих проблем, просто не успел в них посвятить и тебя, - такой демарш вполне мог быть им расценен как предательство. И уже не оправдаешься тем, что хотел, мол, да не успел. Или, что сомнения, которые уже не раз высказывал по поводу… да хотя бы и по поводу той же странной "благодарности" Славкиных сотрудников, никуда не исчезали. Напротив, они еще больше укрепили Александра Борисовича в понимании того, что происходят вещи странные и - очень возможно - противозаконные. И вот им блестящее подтверждение. К сожалению.
Поэтому Турецкий и вел себя как бы индифферентно, не зная еще, что и каким образом могло неожиданно открыться Грязнову.
- Хотя некоторые свои сомнения, если помнишь, я тебе все же высказывал, - заметил Александр Борисович.
- Во! Оно самое… - погрустнел Грязнов. - Я тоже думал - орлы… Уверен даже был, а на поверку? Извини, Саня, стыдно людям в глаза смотреть…
- Натворили чего-нибудь? - осторожно спросил Турецкий, ожидая, когда же Славка раскроет свои источники информации. - Вот и Костя, как я понял, отчасти, выходит, в курсе? Один я как бы ничего не знаю… - и чуть было не подчеркнул интонационно это "как бы" - вот где проколы бывают.
- Я и сам, честно говоря, удивляюсь, откуда ему-то… Ну, может, у них, наверху, свои информаторы… В общем, дела теперь обстоят очень и очень неважно, Саня…
И совершенно потерянный Грязнов повел наконец свой рассказ.
Все началось, казалось бы, с пустяка, с ошибки секретарши - этой, новенькой, которая заменяет Людмилу Ивановну, пока та в отпуске. Ошиблась девушка и нечаянно то ли папки перепутала с входящей почтой, то ли это сделал кто-то умышленно.
Чтобы не загружать башку лишней информацией, Вячеслав Иванович поставил себе за железное правило ежедневно просматривать исключительно оперативную информацию. А всякие там письма, жалобы и прочую корреспонденцию, по общей договоренности, переложил на плечи своего зама Сережи Межинова. И уже тот сортировал, что нужно знать шефу, а на что он мог бы спокойно и со знанием дела реагировать сам. Или спускать в отделы - по принадлежности.
И все шло своим путем, каждый занимался положенным ему делом, не перекладывая ответственности на плечи других. Честно, во всяком случае, и по-товарищески.
А тут начал он читать, и ему скоро стало плохо. Даже нитроглицерин захотелось под язык сунуть - так прижало вдруг. Но он взял себя в руки, нитроглицерин в столе отыскал - красный такой шарик - и скоро почувствовал, что отпустило. Чтение продолжалось. И увидел вдруг генерал, что письма в папке - нет, не в буквальном смысле, конечно, в переносном - фактически написаны слезами и кровью. И все адресаты твердили об одном. О полнейшем беспределе, который творится в уголовном розыске.
Нельзя сказать, чтобы Грязнов так уж совсем и не знал, как иной раз его сотрудники добиваются показаний, какие применяют незамысловатые приемы, чтобы найти необходимые для дела улики. Не первый год, как говорится, замужем, всякое повидал. Но теперь уже сам по себе напрашивался вывод чрезвычайный! Незначительные, как всегда казалось, нарушения законности со стороны ретивых сыщиков, верных помощников Вячеслава Ивановича, призванных в первую очередь четко соблюдать и защищать эти самые законы Российской Федерации (какими бы несовершенными они ни были), приняли настолько устойчивый и массовый характер, что теперь уже должны были однозначно квалифицироваться в качестве преступных деяний, подлежащих уголовному преследованию. То есть случилось именно то, во что никто не хотел, даже отказывался верить. Ну подумаешь, там маленько переступил черту, потом тут, зато в результате раскрыто крупное преступление! Таково было оправдание, и все это понимали - вроде как даже отчасти против собственной совести шли, когда глаза закрывали на подобные нарушения. Но опять-таки отчасти! А тем временем неконтролируемая власть взяла да и проявила наконец свое истинное обличье. И это обличье просто испугало Грязнова.
В почте, которую давно уже не читал Вячеслав Иванович, а если и знакомился, то лишь с теми письмами, которые ему подкладывал Сережа Межинов, стон стоял. Да что там стон - вопль! Со всех сторон сыпались жалобы на постоянные превышения оперативниками данных им полномочий. Писали о том, что нужные показания из задержанных нередко выбиваются с применением физических приемов, проще говоря, изощренных пыток, до каких не додумался бы и средневековый инквизитор. Что дубинка и целлофановый пакет на голову - это давно уже обычное сопровождение "доверительных бесед" с оперативными работниками.
Ну а уж о том, что понятые сегодня - это платные помощники и осведомители сотрудников органов, и говорить не приходится. И так далее, в том же духе.
Что, разве не знал всего этого генерал Грязнов? Да знал, конечно. Но хотел верить, что все подобное может происходить в любом другом ведомстве, но только не у него, где работает народ честный, преданный делу и идее и за то вполне заслуженно получающий поощрения и награды. А как же иначе работать-то? Или - кому тогда еще можно верить?!
Ни для кого не являлось секретом, что складывающиеся порой сложные, а нередко и трагические ситуации подводили руководителей разных правоохранительных ведомств к тому, что без конца молчать было просто нельзя и уж тем более отрицать суть жалоб. И тогда по единичным случаям принимались жесткие меры. Да они, впрочем, принимались таким образом всегда, но именно - по единичным грубым нарушениям законности, а потому вроде бы и не типичным, как явление, в целом. И тогда начальственный гнев обрушивался на попавшегося с поличным, делались соответствующие административные выводы, виновного отдавали под суд - в назидание остальным. Но проходило время, и все стихало.
А то, что теперь попало в руки Грязнову, представляло такой шквал жалоб, от которых рукой не закроешься и не отмахнешься, оправдывая преступные нарушения законов в самих органах слабой юридической подготовкой кадров, нежеланием нормальной в нравственном отношении молодежи идти на службу в милицию и, напротив, захлестнувшим районные отделы потоком лимиты, обнаружившей, что милицейские погоны и дубинка дают ей безраздельное право распоряжаться судьбами людей по собственному усмотрению. Никакого открытия Америки здесь, естественно, нет, но ведь и от фактов не отмахнешься.
Да что "гут говорить? Погоня за "галочкой" в отчетах о проделанной на местах работе привела в конечном счете к фальсификации данных о раскрытии преступлений, и новый министр внутренних дел повел с этим "позорным явлением" решительную борьбу, максимально активизировав всякие "горячие линии", "телефоны доверия" и, соответственно, деятельность Главного управления собственной безопасности. А уж Игорю Константиновичу Ромадинову, генерал-лейтенанту милиции и начальнику ГУСБ, только волю дай, это известно. Мужик жесткий и не менее, кстати, решительный, чем сам министр. Но, видно, он тоже ждал "отмашки" сверху.
Работая в системе почти два десятка лет и, естественно, обладая обостренной интуицией, особенно в "коридорных интригах", Грязнов уже чувствовал и в отношении своего ведомства некие сменившиеся как бы настроения и даже отдельные опасные "телодвижения". И тут прямо-таки выручавшие иной раз "громкие успехи" сыщиков помогали как-то "выравнивать" ситуацию. Но только теперь он окончательно понял, что, сам того не зная, давно уже пребывал в глубокой заднице. Ведь тот милицейский беспредел, о котором без конца твердили все средства массовой информации, совершался практически на его глазах и, значит, попросту говоря, мог быть и санкционирован им. Короче, какой дурак поверит, что он в действительности ни сном ни духом? МУР - это же легенда! Это же - наше знамя! И уж если у них такое творится, то о чем вообще говорить, господа-граждане?!