Имеются человеческие жертвы - Фридрих Незнанский

Александр Турецкий получает новое задание - расследовать обстоятельства кровавого побоища в крупном российском городе. Дело заведомо не сулит ничего хорошего - за преступлением стоят могущественные люди, которые следуют `святому` закону: если враг не продается, его уничтожают…

Фридрих Незнанский
Имеются человеческие жертвы

Эта книга от начала до конца придумана автором. Конечно, в ней использованы некоторые подлинные материалы как из соб­ственной практики автора, бывшего российского следователя и адвоката, так и из практики других российских юристов. Одна­ко события, место действия и персонажи безусловно вымышле­ны. Совпадения имен и названий с именами и названиями реально существующих лиц и мест могут быть только случайными.

1

Весна выдалась небывало холодной - с метеля­ми, стужей, гололедом. А в середине апреля Москву и вовсе завалило сугробами, и городские службы завопили SOS, моля водителей воздерживаться от поездок на личном транспорте. Призывы эти не прошли мимо ушей тысяч автовладельцев. Не ос­тался глух к ним и старший следователь по особо важным делам при Генпрокуроре России Александр Борисович Турецкий. Он безумно дорожил своей новенькой красной "семеркой" и не хотел рисковать ее непорочными формами в толчее машин, плыву­щих в скользком снежном месиве.

"А, мы не гордые! - сказал себе Турецкий. - Метро так метро. Коль загоняют суровые условия климата, уйдем под землю. Где наша не пропа­дала?!"

Погода этой весны вполне соответствовала ду­шевному состоянию - та же беспросветность и серая мгла. Впервые за много лет Турецкий испы­тывал такую запредельную усталость. Не привычное утомление после завершения очередного трудного дела, а какое-то незнакомое тягостное изнеможение каждой клетки. То ли впервые решил заявить о себе возраст, то ли вымотал весенний авитаминоз, но растянувшееся почти на два года расследование убийства банкира Виктора Грозмани вызвало такой упадок всех сил, какого Александр Борисович не испытывал еще никогда.

Надо было выбираться из депрессии. Хоть за волосы вытаскивать себя из этого болота. Он даже курить стал меньше и по совету Грязнова купил в "феррейновской" аптеке на Никольской какие-то чудодейственные американские таблетки - чуть ли не всю таблицу Менделеева в одной розовой капсулке плюс еще нечто магическое по части мужской проблематики среднего возраста.

Согласно фирменной рекламе, через недельку- другую приема этих розовых бомбочек каждый смертный непременно должен был избавиться от душевной и физической вялости, переродиться и ощущать себя во всех смыслах молодцом.

Турецкий всегда с долей скепсиса относился к сеансам рекламного гипноза, но Грязное был так настойчив и убедителен, так заманчиво подмигивал, что Александр Борисович махнул рукой и решил попробовать. Чем черт не шутит - может, и правда полегчает?

Раскошелился почти на три сотни и принялся целеустремленно глотать эти таинственные пилюль­ки. Однако миновала и первая неделя, и вторая, но самочувствие не улучшилось. Та же разбитость во всем теле, тоска перед наступающим днем по утрам и острое чувство полной бессмыслицы жизни в любое время суток...

Возможно, буржуазный заокеанский эликсир был действительно замечательным. Но чтобы он срабатывал, видимо, требовались дополнительные условия, и прежде всего - обитать где-нибудь в Калифорнии, не числясь при этом одним из первых "важняков" России конца девяностых годов двадца­того века.

"Вот и все, выдохся ты, старичок, - с сочувст­венной усмешкой говорил он себе утром перед зер­калом, старательно выкашивая электробритвой пробившуюся за ночь щетину на щеках. - Исто­щился. Был Турецкий, а остался от тебя один "ту­рецкий порошок"... "

2

В те апрельские дни он мчался в поездах метро, в давке утренних и вечерних часов пик, и словно в каждом лице находил подтверждение своим самым мрачным предчувствиям. Казалось, в глазах попут­чиков в вагонах московской подземки, ставшей те­перь "транспортом для бедных", появилась какая-то новая безнадежная горечь.

Летя черным тоннелем от станции к станции, Александр Борисович краем глаза заглядывал в га­зетные страницы, которые умудрялись читать лю­бознательные сограждане. Смотрел не без корысти. Выискивал там свой сюжет.

Последние недели во всех газетах печатались от­четы о ходе в Москве судебного процесса по делу Горланова со товарищи - кажется, первого дела такого масштаба о заказном убийстве известного банкира Виктора Грозмани. То был и правда по нынешним временам беспрецедентный процесс. На черной скамье в железной клетке за пуленепробива­емым стеклом оказались плечом к плечу и заказчи­ки, и посредники, и непосредственные исполните­ли убийства. И каждый мало-мальски смыслящий в современной жизни понимал: от того, чем завер­шится этот процесс, зависит очень многое.

Четкая, недвусмысленная, широко обнародован­ная формула сурового вердикта была сегодня на­сущно необходима для перелома в мироощущении духовно надломленной, во всем разуверившейся страны. Ну а для Турецкого она имела абсолютно принципиальное значение.

Приговор, оглашения которого ждали теперь со дня на день, должен был расставить какие-то важ­нейшие точки над "и". То ли поставить крест на российской законности, то ли открыть наконец эпоху ее возвращения в нормальное русло, в реаль­но действующее "правовое поле", о котором уже столько лет без устали твердили все газеты, радиостанции и телеканалы любой окраски и политичес­кой ориентации.

Ну а почему исход этого процесса был так важен лично для Турецкого, не стоило и говорить. Ведь именно он возглавлял и координировал работу всей следственной группы, работавшей по этому слож­нейшему делу со дня убийства. Вернее - со дня неожиданной кончины тридцативосьмилетнего здо­ровяка банкира во время перелета Сеул - Москва.

Именно благодаря находке Турецкого удалось установить и доказать, что Грозмани убрали, ис­пользовав на редкость изощренное суперсовремен­ное оружие: преступники додумались запрятать внутрь портативного компьютера финансиста кро­хотный контейнер-излучатель с солями радиоактив­ного кобальта.

Как оказалось, Грозмани подвергался ежеднев­ному, не слишком сильному, но в конечном счете, как и рассчитывали убийцы, смертоносному облу­чению в течение двух недель. И возможно, никто бы так и не догадался провести специальное обследо­вание его ноутбука, а затем и дезактивацию всех кабинетов и помещений в центральном офисе Грозмани на Неглинке, если бы не обнаружившиеся вскоре после его гибели признаки легкой лучевой болезни сразу у нескольких его ближайших родст­венников, сотрудников и сотрудниц. Ну а еще в разгадке этой тайны, как нередко бывает, не пос­леднюю роль сыграла чистая случайность.

Как много позже удалось выяснить и доказать, прямые исполнители убийства надеялись после того, как Грозмани постепенно наберет нужную дозу радиации, так же незаметно удалить смерто­носные излучатели из корпуса ноутбука и тем самым начисто отсечь все нити, которые могли бы привести к раскрытию преступления. Но, на их беду, произошло то, чего никто не мог предвидеть и просчитать.

Из-за неожиданно развившегося кризиса на международном валютно-финансовом рынке Грозмани, несмотря на непонятное недомогание, сроч­но вылетел на три дня в Малайзию, Японию и Южную Корею... и не взял с собой, как обычно, в поездку тех двоих преданнейших помощников, ко­торые и занимались заведомо убийственными ма­нипуляциями с кобальтом.

При возвращении в Россию ему неожиданно стало совсем плохо, он потерял сознание, развилась картина инсульта. Оказавшиеся на борту аэробуса японские врачи были бессильны, и банкир умер прямо в кресле самолета, за час до посадки в Мос­кве, а его ноутбук вместе со всей находившейся при нем документацией был передан дежурной опера­тивно-следственной группе в медицинской комнате аэропорта Шереметьево, куда доставили покойного.

Скорее всего, все сошло бы убийцам с рук. Но по воле судеб изъятый оперативниками и приоб­щенный к делу как вещдок маленький умный чемо­данчик Грозмани, оказавшись в Генпрокуратуре, хранился в толстостенном засыпном сейфе кабине­та Турецкого и через пару дней был ненадолго из­влечен и оставлен на столе как раз в тот момент, когда к Александру Борисовичу на минутку забежал потрепаться эксперт-криминалист и фотограф с Петровки, 38, Гоша Тюнин. Он мимоходом кинул свою обшарпанную "зеркалку" рядом с ноутбуком, она пролежала возле него не более десяти минут, но, когда через час Тюнин проявил пленку, на ней обнаружилась равномерная глубокая вуаль почерне­ния, характер которой не оставлял сомнений В при­роде ее возникновения.

Смекалистый криминалист, не мешкая, позво­нил Турецкому, ядовито полюбопытствовав, давно ли в его кабинете завелась этакая чертовщина с явным радиоактивным душком. И только тут Турец­кого словно выволокли из сна, глаза его широко раскрылись, и он хлопнул себя по лбу: так вот оно где! Ну конечно, конечно!

Он немедленно вызвал дозиметристов с их счет­чиками, провел осмотр вещдока в присутствии понятых и специалистов, и в результате этой неожи­данной находки все сразу связалось и встало на свои места, что в конце концов и привело к раскрытию преступления.

Вообще говоря, небольшую, относительно без­опасную дозу облучения схватили тогда, надо пола­гать, многие, побывавшие в кабинете Грозмани. Сам же банкир набрал столько частиц, что о его спасении и речи быть не могло. Не выручили ни бронированный "мерседес", ни вышколенная охра­на, ни дорогой бронежилет - как показали по­смертные анализы, бедняге устроили форменный замедленный Чернобыль в миниатюре. Но именно благодаря экспертному физико-химическому иссле­дованию и идентификации примененного убийца­ми редкого радиоактивного изотопа следственной группе Турецкого - в результате невероятных уси­лий, почти через год, когда убийцы уже были совер­шенно уверены в своей безнаказанности и в том, что лопухи-сыщики зашли в тупик, - все-таки уда­лось выйти на тех, кто "заказал" Грозмани.

Их искали и нашли, взяли под стражу, и в конце концов расследование этого дела блестяще завер­шилось. Доказательственный раздел обвинительно­го заключения был составлен Турецким безупречно, и после нескончаемых затяжек, отсрочек и прово­лочек было назначено судебное разбирательство по этому делу. В общем, Турецкий мог не скромничать и не тушеваться - то была одна из самых крупных его побед.

И вот теперь суду предстояло вынести свой, в известном смысле исторический приговор.

3

Дело об убийстве главы банка "Виктория" Грозмани слушалось в судебной коллегии Мосгорсуда по первой инстанции на Каланчевке с соблюдением небывалых мер безопасности. Как-никак удалось разоблачить и загнать за решетку не только рядовых "быков" и "братков", но и совсем иную публику - троих с виду весьма респектабельных господ из числа российского истеблишмента, включая иници­атора убийства Грозмани - хозяина крупной бро­керской фирмы "Раздолье" и, как говорили, дальне­го родственника одного из влиятельных вице-пре­мьеров Никиту Горланова.

Впервые за все годы перестройки и постпере­стройки была выявлена и замкнута в стальное коль­цо длинная цепь, которая свела в одном уголовном деле представителей всех слоев современного кри­минального сообщества. Она обнажила строение новейшей организованной преступности, где на одном фланге стояли примитивные уголовники, по­средине - чиновничество, а на другом - их пове­лители из высших сфер финансово-политической олигархии.

Так что тут вполне могло разразиться всякое... Тем более, если бы на процессе вдруг зазвучали имена, лишь упоминание которых грозило бы самим устоям режима... Потому-то и были приняты беспрецедентные меры по охране прокурора, судей, свидетелей и самих подсудимых.

При входе в просторный зал судебных заседа­ний, где было полно представителей прессы, каждо­го входящего проверяли спецаппаратурой и про­сматривали насквозь, как перед посадкой в самолет на летном поле. Иных подозрительных выделяли и производили личный обыск, на что явившиеся на процесс матерые бандюги и надменные нувориши только снисходительно ухмылялись и лениво под­нимали руки. Не идиоты же они в самом деле, чтобы являться во "дворец правосудия" при полной боевой выкладке?

Они неспешно входили и рассаживались в свет­лом зале суда, как полноправные хозяева, точь-в- точь как зрители-патриции в римском Колизее, со­бравшиеся от души поразвлечься на захватывающем и... забавном представлении боя рабов-гладиаторов. Сытые, самодовольные, роскошно одетые, они улыбались, они были безмятежно спокойны. И их не­трудно было понять: дело, которое, зачастую рискуя собственной жизнью, расследовали Турецкий и его коллеги, неспешно, но верно разваливали на глазах.

Да, и на этот раз все происходило, как стало обычным теперь - по хорошо отработанной и про­веренной схеме. Судебные заседания по малейшим поводам вновь и вновь переносились и откладыва­лись. Самые знаменитые и высокооплачиваемые столичные адвокаты цеплялись к любой чепухе, умело заманивали разбирательство подальше от сути дела в дебри велеречивого пустословия и лов­кой хитроумной казуистики. Но главное - несмот­ря на все старания обвинения, куда-то один за дру­гим пропадали основные свидетели, а те, что все- таки находили в себе мужество появиться в здании суда, вдруг словно под гипнозом начинали отказы­ваться от своих прежних показаний, данных ими на предварительном следствии, и несли совершенную околесицу, отчего контуры страшного разветвлен­ного сюжета размазывались и таяли на глазах. И если процесс еще продолжался, то только благодаря удивительной принципиальности и твердости пред­седательствующего - известного московского су­дьи Корчагина.

Но, как бы то ни было, и малому ребенку было ясно, что происходит. Что за кулисами этого мрач­ного и циничного действа незримо стоят и творят свое искусство вельможные режиссеры, которых если что-нибудь и могло волновать в этом деле, то только не проблемы установления истины или под­держания репутации российской Фемиды.

И все же тем, кто отдал столько времени, сил и здоровья расследованию этого зловещего преступ­ления (кстати, попутно выявившего в ходе следст­вия еще несколько других, считавшихся навеки "по­висшими", заказных убийств) - ни "важняку" Ген­прокуратуры Турецкому, ни начальнику Москов­ского уголовного розыска Грязнову, ни заместите­лю Генерального прокурора России Меркулову все еще не хотелось верить, что их громадная работа пойдет прахом и будет на глазах у всех выброшена на помойку. И они угрюмо ждали, пристально следя за всеми перипетиями этого выматывающего судеб­ного сражения.

4

В пятницу семнадцатого апреля Александр Бо­рисович вернулся домой необычно рано, около семи вечера, за час с небольшим до начала програм­мы "Вести" по каналу РТР.

Денек выдался не легче других, не легче сотен и сотен похожих дней его биографии. Настроение, как и во все предыдущие дни, было преотвратное.

Но вот он повернул ключ в замке, переступил порог - в прихожей горел мягкий свет, пахло своим, родным... Домом пахло, своей маленькой крепостью.

А... да бог с ним со всем, что осталось там, за этой дверью! Гори оно все!.. Вот Нинкина кукла валяется у холодильника, вот сапожки ее краснень­кие, вон Иркина дубленка на вешалке - да много ли нужно человеку?! Что бы там ни было и как бы там ни было, а все-таки в этих стенах он чувствовал себя на острове спасения. Хотя бы ненадолго, хотя бы только до той минуты, пока, как водится, вне­запный телефонный звонок не вырвет снова из этого теплого домашнего эдема.

Обрадовавшись нежданно раннему возвраще­нию "под крышу дома своего" мужа-господина, Ирка бросилась на кухню и принялась торопливо собирать ужин, в то время как Турецкий, переобла­чившись в спортивный костюм и раскинувшись на тахте, возился и валял дурака с Нинкой. А дочь визжала от восторга и прыгала на отцовском живо­те, как на батуте, купаясь в волнах этого редкого счастья...

И тут, конечно, как в кино, заверещал телефон, срочно призывая хозяина на провод. Вот же мучители! Так редко выдавались эти минуты тихого "бур­жуазного" счастья!..

"Да пропадите вы все! - вдруг подумал он. - Ну могу я хоть на один вечер вырваться из этих жерно­вов, размалывающих жизнь в неощутимую серую пыль? Нету меня, понимаете - нету! Дематериализо­вался Турецкий! Смылся к себе на Альфу Центавру!"

Он слишком хорошо знал: подойти сейчас к те­лефону, снять трубку и подать голос, скорее всего, значило снова облачаться в постылый официальный костюм, снова вылезать на резкий, пронизывающий апрельский ветер, куда-то переться через весь город...

Ирина выглянула из кухни с черной трубкой радиотелефона в руке, вопросительно глядя на мужа. И Нинка враз перестала визжать и испуганно уставилась на него своими глазищами.

- Нету нас! - замахал рукою Турецкий. - У тещи на блинах! В театре мы, черт побери! На "Ту­рандот" !

И тут же нахальной заливистой трелью, точь-в- точь как боцман на палубе, играющий полундру, разразился "мобильник". А вслед за ним на столе требовательно запищал пейджер. Супермодная электроника брала за горло.

- Обкладывают, как волка, - констатировал Турецкий. - Нет уж! Хренушки! А эту сволочь со­товую я вообще потерял в метро. Щипачи стибрили. Зовите - не дозоветесь! Есть у меня кое-что и по­дороже любимой работы!

Глаза жены блеснули озорной радостью. И она подмигнула ему с той особой тайной выразитель­ностью, расшифровать которую без труда сумел бы даже и не следователь по особо важным делам.

И, увидев ее глаза, он подумал с неожиданным молодым волнением, что вот уже скоро ночь и... не одной, кажется, дочке, не только их Нинке перепа­дет сегодня веселой возни, тихого смеха и радост­ных ласк... Ха! Лучше поздно, чем никогда - похо­же, в буржуазных пилюлях все же имелся кое-какой толк... Словно враз забылась и отлетела прочь уны­лая муторность и скука затяжной весны, и незнако­мая слабость в коленках с ходу пропала. Кажется, он снова почувствовал себя человеком!

А Ирина, поняв по его лицу, что сегодня - ее власть, ее победа, что она одолела без боя несметное множество всесильных головастых мужиков, всех этих друзей-товарищей прокуроров-распрокуроров, помощников и заместителей, и прежде всего вечных своих соперников - Славу Грязнова и Костю Мер­кулова, - снова весело унеслась на кухню и минут через десять потребовала, чтобы эти жуткие турец­кие звери и бродяги без минуты промедления кон­чали свои дурацкие глупости и взапуски мчались к столу, а иначе...

И был миг счастья, и уютный шар лампы светил­ся, как луна, над семейным столом, и Турецкий, чувствуя себя едва ли не хозяином вселенной, не спеша уплетал вкуснейшую куриную ногу из како­го-нибудь Вайоминга или Арканзаса - "лапку Буша", как именовал он это популярное столичное блюдо постперестроечной поры.