33
Наташа Санина так и не заснула до утра. А едва рассвело, оделась и спустилась вниз, естественно вспоминая, как они бежали тут вчера (вчера? неужели только вчера?) вдвоем, рядом...
Она уже готова была выйти из подъезда, когда заметила, что в круглых отверстиях-просветах ее почтового ящика что-то белеет. Для газет было слишком рано. Она открыла ящик и достала запечатанный ненадписанный конверт. Ничего не понимая, только чувствуя, как сжалось и часто-часто застучало сердце, она разорвала плотную бумагу, и ноги подкосились: в конверте были все документы Русакова. Все до единого, в целости и сохранности.
Как пьяная, вышла она из подъезда, прижав к груди эту страшную посылку, прошла несколько шагов и опустилась на скамейку перед домом. Перед ней простирался обширный и безлюдный, по-утреннему оглушительно-тихий мертвенный двор - будто кадр из сюрреалистического фильма.
Несколько минут просидела она так, безуспешно пытаясь что-то понять, связать... Но вот, наконец, в голове начало что-то проясняться.
Так... Вот документы. Их нашли и подбросили. Нашли или вытащили, украли, отняли или... Ведь это же неспроста! Это какой-то сигнал, уведомление. Но о чем? Почему не в милицию? Почему их подбросили сюда? Почему ей домой, в ее почтовый ящик? Если там нигде, ни в одном документе нет ее адреса? Даже в записной книжке нет. Зачем стал бы он записывать?
И чем больше она думала, чем глубже вникала в смысл этого послания, тем страшней становилось. Значит, тот, кто доставил сам или послал кого-то в ее подъезд, все знал о них, об их отношениях, о том, кем приходятся они друг другу...
Но кто был настолько осведомлен? Да многие, пожалуй... Ведь они не делали секрета из того, кем стали друг для друга. Их и принимали всюду за мужа и жену, и степень близости их была, наверное, понятна каждому со стороны, с первого взгляда. И что из того? Друзья, знакомые... Ну нет, они бы позвонили, принесли бы прямо в квартиру, а вот так, тайком...
И тут она вздрогнула, и все существо ее словно сотряс неслышимый удар близкого грома: стиль! Стиль, почерк, манера! Повадка! Повадка зверя! А через ее жизнь, через судьбу прошел лишь один зверь. И она знала его по имени.
Он снова напомнил о себе, но нет, не просто напомнил, но заявил вполне определенно и почти не таясь, уверенный, что уж кто-кто, а она-то поймет. Поймет, разгадает, но никогда не докажет, что именно он расстарался. Так, значит, он не шутил и не блефовал, когда говорил, что знает о ней все, что следит и она в полной его власти... Но что тогда с Русаковым? Додумывать было страшно. Ей был оставлен единственный путь. Если документы Володи были здесь, у нее в руках, а его не могли найти в городе, где лицо руководителя "Гражданского действия" было известно едва ли не всем, значит, он не мог подать вести о себе. Либо лежал где-то в беспамятстве, либо был похищен и находился в каком- нибудь темном подвале, в квартире, или загородной даче, или...
Выхода не было. Нужно было вернуться домой и, уже не полагаясь на телефон, звонить было бессмысленно, прихватив с собой адресную книгу, отправиться на самые страшные в ее жизни поиски.
И она вернулась, и прихватила эту книгу, и вновь уже сделала шаг в сторону лестничной площадки, когда телефон зазвонил вдруг, и она, опрокидывая стулья, бросилась к нему, сорвала трубку:
-Да!!
Там молчали.
- Да, да!! Слушаю!
И снова тишина, какая бывает, когда звонят из сломанного автомата.
- Говорите или перезвоните! - крикнула она. - Володя, это ты?
В трубке молчали. И вдруг очень близко, нарочито чеканя каждое слово, раздался чей-то незнакомый мужской голос:
- Госпожа Санина?
- Да, да! - одновременно обмерев и ликуя, почти простонала она.
- Вам просили передать... что случайностей не бывает.
Связь оборвалась. Пошли частые сигналы отбоя.
Она слишком хорошо помнила эти слова. Тот человек не раз и не два повторял их ей, как свое кредо, как излюбленное изречение. А впервые она услышала его на кладбище, среди могил. И какой- то тихий, но внятный голос, как бы пробившийся сквозь стены и перекрытия, со спокойной печалью шепнул ей прямо в душу, что да, случайностей не бывает и искать Русакова среди живых больше незачем.
Она судорожно потерла виски. Пригрезилось? Почудилось? Она сходит с ума после бессонной ночи, после всего пережитого? И вот уже слуховые галлюцинации... А кто-то другой, и тоже незримый, так же спокойно и печально, будто подтверждая самую страшную догадку, негромко сказал, что если это и правда случилось, то виновата в этом она, она, и никто больше, и что это, самое страшное, - из-за ее молчания, из-за ее неумения, неспособности и
боязни рассказать ему все, открыть эту мучительную тайну, которая столько лет тяготила ее.
Круг замкнулся, и не мог не замкнуться. Потому что случайностей не бывает.
И был путь, черный и мрачный, по всем шестнадцати городским больницам, - сначала в приемный покой, с двумя фотографиями Русакова, потом в больничный морг, в очередную убогую покойницкую, где хранились перед последней дорогой чьи-то безжизненные останки. Нет... Нет... Не видели... Не видели. Не поступал.... Сейчас проверим, подождите... Пойдем посмотрим... Нет... Нет... Ах, Русаков? Русаков, тот самый? А вы в милицию обращались? Так, минуточку... Нет, вы знаете, нет... Не было такого, не привозили... А вы кем ему приходитесь?
Из больницы в больницу, из корпуса в корпус, по лестницам и переходам... Жалкие каморки, кафельные залы, пугающие коридоры... Кто-то сочувствовал, а кто-то даже почти злорадствовал. Из одного конца города в другой, с правого берега на левый и снова назад... Силы все убывали, истаивали, надежда то возрастала, то пропадала совсем... Она даже наткнулась в седьмой больнице на Русакова, но он оказался стариком лет семидесяти, доставленным накануне в связи с приступом ишемии.
И вот к вечеру уже не осталось больше ничего, кроме двух адресов, тех, что она держала напоследок, на самую-самую последнюю, самую безнадежную очередь... Те два морга, где его тоже могло не оказаться, если он угодил в те... нет-нет, не руки... в те звериные лапы, которые она помнила так хорошо и о которых потом боялась даже думать.
- Тебе приходилось убивать?
И тот ответ после значительной паузы:
- Да, доводилось...
А после - монолог о войне. Но теперь она уже знала, солдатом какой войны он был и как убивал в районе своих боевых действий.
И что-то мучило еще, неотвязное и настоятельное, терзало, и преследовало, и требовало, и дожидалось своей минуты. И она поняла вдруг: все это хотелось рассказать ему, Русакову, это нужно было рассказать, как всегда и всё она рассказывала ему о каждом прожитом дне, как она ходила и искала и все не могла найти...
Одиннадцатый троллейбус вез ее на улицу Бабакина, 23, в морг бюро судмедэкспертизы областного города Степногорска, и это был самый последний адрес. Было около пяти часов вечера. И лишь несколько человек в этом городе уже знали то, что предстояло узнать ей через считанные минуты.
Вот территория за желтым облупившимся забором. Вот похожее на такие же другие, уже виденные сегодня, приземистое длинное здание с замазанными белым большими окнами и гудящими где-то под кровлей вентиляторами холодильников... Ноги уже почти не шли. И она с усилием преодолевала пространство, боясь каждого следующего своего шага.
Высокий человек в темной куртке вышел из этого здания. Лицо его было серьезно, по-своему красиво и чрезвычайно сосредоточено на какой-то мысли. Они шли навстречу друг другу, и он, подняв глаза, встретил ее не то молящий, не то вопросительный взгляд, нахмурился и, чуть мотнув головой, показал назад, за спину, негромко сказав:
- Это - вон там...
34
Как бы то ни было, но Турецкий Александр Борисович, при всем своем опыте и высоких регалиях "важняка", оставался нормальным человеком, а нормальные люди в морги ходить не любят.
И хотя за жизнь свою, за годы выдающейся своей карьеры, похожей, если изобразить ее на графике в виде диаграммы, на замысловатый зигзаг, в этих не самых веселых учреждениях ему довелось побывать, наверное, сотни раз, перед каждым таким очередным визитом он испытывал внутреннее напряжение. Когда-нибудь, если все-таки доживет до
лет преклонных, несмотря на бандитские пули, гнусную экологию и самолеты отечественной гражданской авиации, и засядет от нечего делать за мемуары или очерки из жизни следователей по особо важным делам, он немало страниц, наверное, посвятит разнообразнейшим психологическим нюансам людей своей специальности. И в частности, тем переживаниям, какие испытывают они в прозекторских и моргах при судебно-медицинских исследованиях и вскрытиях трупов.
Ну да ладно. Надо было ехать, и они поехали.
Состояние этого мрачного медицинского заведения поразило Турецкого и его помощников. Понятно, что в связи с прорехами в городском и областном бюджете денег на содержание отпускали преступно мало, понимал, что, вероятно, как и положено у нас, тут навели кое-какой марафет по случаю прибытия именитых столичных деятелей, но все равно то, что открылось глазам и прочим рецепторам, могло вызвать только возмущение. О том же, что тут творилось весной, летом и осенью, не хотелось и думать.
В связи с особой серьезностью события, повлекшего человеческие жертвы, следственную группу Турецкого встретили заведующий бюро судмедэкспертизы и лучшие судмедэксперты. На его выразительный взгляд и соответствующее выражение лица эти медики не то с железными, не то вовсе атрофировавшимися нервами только мрачно развели руками: что вы хотите? Приходится трястись над каждым литром формалина, над каждым литром спирта, бывают перебои с подачей энергии. А холодильники, как вы догадываетесь, пока еще от электричества работают. Вот так и приходится кувыркаться. Если почувствуете головокружение и дурноту, скажите, не стесняйтесь - дело обычное.
Он оглянулся на своих - и Рыжков, и Данилов топтались за спиной у Турецкого, оба зеленые, с несчастными, затравленными глазами.
- Вот так, - сказал заведующий областным бюро судмедэкспертизы. - В знойные дни работаем в специальных масках.
- Вот-вот, - подтвердил Турецкий, это хорошо бы... Вот им двоим.
- А вам самому?
- Знаете, пожалуй, не откажусь.
- Ну, идемте.
И они вошли в небольшой зал с окнами, доверху закрашенными белой краской. Вдоль стен и посередине на трех столах лежали тела. Всего пятеро.
- У этих потерпевших аналогичные повреждения: переломы, множественные ушибы, черепно- мозговые травмы, обильные кровотечения. Вот у этого, этого и этого обнаружены разрывы внутренних органов, переломы ребер и размозжение тканей лица, - пояснил высокий мужчина, один из судмедэкспертов.
- У меня вопрос, - глухо сказал Турецкий. - Характерны ли эти телесные повреждения для тех, что наносятся в толпе и давке?
- Разумеется, - ответил другой эксперт. - И хотя у большинства смерть наступила в результате множественных повреждений, мы можем с высокой степенью вероятности утверждать, что вот эти, номер четвертый и пятый, погибли вследствие ударов по голове твердыми тупыми предметами, вероятно все-таки дубинками, и в результате падений.
- Все потерпевшие опознаны? - спросил Данилов.
- К настоящему моменту почти все. У четверых в одежде обнаружены личные документы. А вот этот, номер второй, сотрудник ОМОНа Иванчук, семьдесят седьмого года рождения, скончался в больнице вследствие проникающего ранения в плевральную область грудной клетки колющего орудия, видимо заточки. Так что, как понимаете, схватка была нешуточная.
- Ну а это, - они подошли к столу, на котором лежало тело светловолосого мужчины лет тридцати, - ну а это как раз труп Русакова Владимира
Михайловича, лидера общественно-политического движения "Гражданское действие". Поступил без документов, но его тут все знали.
- Так, - кивнул Турецкий, - обстоятельства и причины его гибели меня интересуют в первую очередь. Вы же знаете, что поднялось в городе в связи с его смертью на площади. Все газеты только об этом и пишут. Прошу описать все, что вам удалось установить, максимально подробно. И еще попросил бы господ экспертов в актах судебно-медицинских исследований трупов изложить все детали точно и подробно.
- Мы исходили из тех же посылок, - сказал заведующий бюро судмедэкспертизы области. - И здесь мы действительно столкнулись с медицинскими фактами, позволяющими утверждать, что имело место целенаправленное физическое устранение с намерением дальнейшего сокрытия убийства посредством создания впечатления, что убитый получил множественные несовместимые с жизнью повреждения в результате давки. Я могу твердо заявить, что налицо признаки убийства, исполненного достаточно грубо, но... надежно.
- Все это в высшей степени важно, - заметил Турецкий. - Это может пролить свет на множество прочих обстоятельств, связанных с этими событиями. Насколько мне известно, Русаков был одним из ведущих деятелей оппозиции регионального масштаба.
- Если не просто ведущим, - добавил высокий эксперт. - Он пользовался в городе огромной популярностью, и авторитет его, в отличие от большинства других демократов, неуклонно повышался. Так что...
- Итак, - прервал его другой эксперт, низенький толстячок, - Русакову был нанесен смертельный удар сзади тонким, остро заточенным, колющим предметом. В результате этого проникающего ранения были повреждены: левое легкое, крупные сосуды сердечной сорочки и собственно сердце. Смерть наступила мгновенно.
- Что это могло быть за орудие?
- Нечто наподобие длинного шила, остро заточенной вязальной или велосипедной спицы. Надо сказать, что в городе и области за последние несколько лет отмечено несколько случаев убийств, произведенных именно таким способом и таким же орудием. Кроме того, обнаружена черепно-мозговая травма левой затылочной кости, также смертельного характера, причем, судя по рисунку раны и осколкам костей, удар был нанесен не дубинкой, а кастетом. Как тот, так и другой удары были нанесены в момент, когда Русаков еще стоял, удары, скорее всего, были нанесены очень сильным физически человеком на десять - пятнадцать сантиметров ниже Русакова, а рост Русакова - сто восемьдесят семь сантиметров. Второе повреждение, вероятно, было нанесено с контрольной целью, но это не компетенция медиков, это суждение имеет право вынести лишь следствие, а не экспертиза...
- Чтобы добить жертву наверняка... - понимающе кивнул Турецкий.
- Совершенно точно. Первое ранение - шилом или спицей, помимо поражений жизненно важных органов, повлекло обширное внутреннее кровоизлияние с очень малым наружным кровотечением, что сопряжено с чрезвычайно узким раневым отверстием. Все остальные повреждения должны рассматриваться как посмертные, хотя как те, так и другие вряд ли разнесены во времени более чем на несколько минут.
- То есть убийство, никаких сомнений?
- Вероятнее всего, - подтвердил завбюро. - Но, повторяю, подробные выводы - компетенция следствия, а не врачей.
- Ну что, можно закрывать? - Один из экспертов взялся за край белой простыни.
- Подождите минутку, - сказал Турецкий, и, сделав шаг к столу, вгляделся в бледное, осунувшееся лицо лежащего. Его невольно поразила тонкость черт этого как будто погруженного в какую-то важнейшую мысль прекрасного русского лица - столько было в нем внутренней одухотворенности и глубины.
И он представил, каким было оно еще два дня назад, при жизни, и невольно подумалось о том, куда попала Россия и что ждет ее завтра, если сегодня убивают последних людей вот с такими лицами
- Закрывайте! - сказал он и резко повернулся.
И кажется, все, кто был здесь, живые среди мертвых, отлично поняли и внутренне разделили эти его невысказанные мысли. Вышли на улицу через узкую служебную дверь, и все дружно закурили.
- Это был действительно замечательный человек, - сказал завбюро. - Он ведь тут воевал действительно не на жизнь, а на смерть, и не только за студентов, понимаете? За всех, кто угодил под очередное колесо нашей истории. И за нас, за врачей, в том числе.
- И за рабочих, - сказал высокий эксперт.
- Как вы думаете, - спросил Турецкий, - он действительно мог рассчитывать и претендовать на крупную и серьезную роль в регионе?
- Даже вопросов нет, - ответил тот же эксперт. - Собственно, он и был уже таким лидером. Люди пошли за ним, понимаете? Поверили. Все знали: это человек без пятна.
- А как вы думаете, - продолжил свою мысль Турецкий, - вот приближаются здешние выборы. В разгаре предвыборная кампания, так? Ведь он мог, вероятно, принять в них участие? И мог всерьез потягаться с нынешними кандидатами?
- Этот вопрос волновал весь город, - сказал завбюро. - И у него еще оставалось время, чтобы включиться в гонку. Формально я имею в виду.
- Однако, как я мог заключить, он не воспользовался этим правом?
- Либо не воспользовался, либо не успел.
- То есть логично было бы предположить, - вдруг приостановился Турецкий, - что кому-то как раз было бы на руку, чтобы Русаков не успел?
- Логически - да, - сказал высокий эксперт. - Русаков хоть и слыл романтиком, насколько я могу судить, был трезвым политиком, а значит, должен был понимать, что соответственно этим самым нынешним так называемым избирательным технологиям у него должно было быть маловато шансов...
- Вы имеете в виду, - сказал Миша Данилов, - что его высокие избирательные потенции ограничивались скромными возможностями финансовыми?
- Это во-первых, - кивнул высокий эксперт. - Ведь его электорат - бедные люди, неимущие люди, люди униженные и выдавленные на обочину жизни. Те же заводские рабочие без зарплат, те же врачи, те же учителя, бюджетники с их постыдными грошовыми зарплатами, даже, наконец, люди из сферы мелкого и среднего бизнеса, обложенные безумными налогами и поборами всех этих "крыш" и рэкетиров.
- В таком регионе, как наш, - сказал завбюро, - чтобы обеспечить даже не победу, а только вероятность победы, нужны были бы даже не сотни тысяч, а миллионы долларов. А у Русакова - и это все знали - не сложились отношения с крупным бизнесом.
- Да и не могли сложиться, - сказал высокий эксперт, - иначе он просто не был бы Русаковым. Он был человеком в высшей степени честным, не мог и не хотел вести двойную игру, обличать этих самых местных и московских олигархов и в то же время идти к ним на поклон и просить денег, имея одним из главных пунктов программы действия своего движения именно ограничение амбиций этих олигархов, обуздание их аппетитов.
- О, тут все завязалось очень, очень круто, поверьте, господин Турецкий! - подтвердил еще один.
- Ну да, - кивнул Александр Борисович, - плох тот политик, который не умеет жить по двойной морали. Его выбрасывают за круг.